"Просьба разработать проект законодательного постановления для борьбы со служебными преступлениями и спекуляцией в торговле как государственной и кооперативной, так и для частников. Это постановление должно предусматривать кары как по суду, так и административные (в порядке предоставления прав исполкомам издавать обязательные] постановления с установлением штрафов и высылки) за нарушение правил торговли, за незаконную перепродажу и торговлю, за вздутие цен (даже без "злостности") и т. д. Надо изучить наш кодекс, изучить методы спекулянтов и дать такие формулировки, чтобы наши суды могли вести борьбу и со спекуляцией, и с теми, кто их питает".
Тут речь идет уже о судебном преследовании спекулянтов и их пособников. Автор этого распоряжения не был потерян для правового государства.
* * *
Сам Феликс Эдмундович в отношении к материальным благам - тот же, что и в прежние годы. Это знают и друзья его, и враги. Он внимательно следит, чтобы ни малейшее пятно не легло на его имя.
В апреле 1919 года председатель ВЧК отправил сестре Альдоне вещи, которые он привез из их имения, с припиской:
"Посылаю тебе вещи из Дзержинова. Очень массивные ценности были конфискованы согласно нашим законам. Я знаю, что эта конфискация фамильных ценностей огорчит тебя, но я не мог иначе поступить - такой закон у нас о золоте".
В один из голодных месяцев революции Ядвига Эдмундовна решила к приходу брата напечь для него оладьев. Муку достала у спекулянта. Увидев перед собой тарелку с оладьями, Дзержинский поинтересовался: "А не у мешочника ли ты купила муку?" Сестра созналась. Угощение полетело в форточку.
В 1923 году Ядвига Эдмундовна просит своего влиятельного брата, возглавляющего два наркомата и спецслужбу, устроить ее мужа на работу. Получает ответ:
"Любимая Ядюня! Должность (работу) твоему мужу дать не могу. Конечно, вам не очень сладко, поскольку твоя зарплата 300 рублей. Вероятно, смогу давать ежемесячно около 200 рублей".
В другом письме того времени Дзержинский рассказывает о доходах своей семьи:
"Я свожу концы с концами, ибо обеды с ужинами и квартира очень дешево в Кремле расцениваются, и притом жена тоже зарабатывает при одном ребенке. Кроме того, нет расходов на передвижение".
Весной 1926-го экономного и целомудренного Дзержинского избрали председателем Общества друзей советского кино. Видимо, киношники вскоре поняли, что приобрели не только "друга". Феликс Эдмундович предложил наметить меры "по увлечению сниматься", чтобы сэкономить средства и материалы. Кроме того, направил запрос в ОГПУ:
"Мне передавали, что в кино господствуют прямо неслыханные нравы режиссеров по отношению к артисткам. Так ли это?"
Для многих революционеров, ставших чиновниками, скромность в быту - из области воспоминаний. Наркома Луначарского нередко под утро выносят из шумных артистических клубов и погружают на извозчика. Руководитель революционного трибунала Николай Крыленко удобно устроился в роскошном особняке в Георгиевском переулке. К суровому обвинителю за разрешением на выезд за границу пришла княгиня Татьяна Куракина. Из ее воспоминаний:
"Когда я увидела анфиладу гостиных и через открытую дверь в столовой - шкаф, наполненный чудным серебром князей Голицыных, с голицын-скими гербами, мне, право, захотелось смеяться. Эти господа, не только отбирающие у нас дома и все, что мы имеем, но притесняющие нас даже тогда, когда мы перебираемся в сырые подвалы, - эти господа не стесняются водворяться в наши дома, есть на нашем серебре и жить совершенно в противоположность тому, что они проповедуют".
О Дзержинском подобного никто сказать не мог. В каких условиях он жил? Это можно представить. В октябре 1925 года Феликс Эдмундович направил хозяйственникам ОГПУ просьбу выполнить мелкий ремонт в его кремлевской квартире: обить двери, выходящие в коридор, чтобы не дуло и не было слышно разговоров; устранить щели в форточках; отрегулировать отопление; осмотреть треснувшую печь; поменять рваные занавески на окнах; ну, и чтобы копоть в комнаты не попадала...
Глава сорок восьмая. О ЛИБЕРАЛЬНОЙ КАНИТЕЛИ
Они так и не вернулись с Гражданской войны...
Феликс Эдмундович Дзержинский всю жизнь учился. Экономику промышленности освоил он настолько, что лично, вооружившись карандашом и блокнотом, проверял выкладки и важные цифры в отчетах, подготовленных отделами ВСНХ. Специалист.
Но изучать основы права он не считал нужным. Их следовало создавать с чистого лица, по революционному наитию. Волокиту судебных разбирательств, дававшую явному врагу возможность уйти от ответственности, Дзержинский не терпел, подбирая ей уничижительные названия, вроде "либеральной жвачки буржуазного лицемерия" и т. п.
Мелких уголовных преступников еще можно доверить случайностям судопроизводства. Но что касается контрреволюционеров, спекулянтов и тунеядцев, расхитителей народного достояния, а также лиц, в отношении которых "есть полная уверенность" при некотором недостатке формальных доказательств - тут, убеждал он, нельзя доверяться лотерее. Если суд - то без формалистики, либеральной канители. Прокурор в таком процессе - борец за победу революции, а не человек статей и параграфов. Реальную пользу приносит только быстрая, непосредственно следующая за раскрытием преступления репрессия. Борьба с преступностью должна вестись по принципу коротких, сокрушительных ударов.
Приведены высказывания Дзержинского, сделанные им уже после 1923 года. И мы, конечно, не забыли, как он боролся за право ВЧК на внесудебные приговоры.
Примечательный момент. В 1924 году, формулируя в одном из писем в ЦК принципы карательной политики, он назвал и такой: "Наказание имеет в виду не воспитание преступника, а ограждение от него Республики". Что-то очень знакомое... Но ведь это взято из обвинительной речи против самого Дзержинского на процессе 1908 года в Варшаве! Прокурор настаивал тогда, что этот закоренелый преступник нуждается "не в исправлении, а в устранении". В повести "Дневник заключенного" (запись от 12 ноября) Феликс Эдмундович язвительно отметил, что его осудили, руководствуясь исключительно "голосом совести", чуткой к требованиям властей. Через полтора десятилетия революционер Дзержинский словно поменялся местами с царским прокурором. Заметил ли он сам это?
Комментировать, собственно, тут нечего. Роковые ошибки с большими последствиями...
Перенесемся всего на полтора десятилетия вперед.
* * *
Анна Петровна Кобак через полвека с лишним узнала о том, как погиб ее отец в 1938 году.
В село Ахины, что к югу от Байкала, в Столыпинскую реформу из Белоруссии переселились крестьяне. Петр Филиппович Кобак среди них - самый энергичный, мастеровитый, уважаемый. Столяр-краснодеревщик, хотя на германской войне поранило ему руки. Правую особенно сильно задело - перебито сухожилие, пальцы с тех пор не сгибаются. Построил переселенец дом из лиственницы, да не лачугу - большой, из трех комнат. Забор врыл. Все это прочно стоит и поныне спустя сто лет. Шестеро детей Кобака не знали голода.
В 1931-м докатилась до Восточной Сибири коллективизация. Крепкие мужики против. И Кобака как самого авторитетного из них ссылают с клеймом кулака в Бодайбинский район - на реку Витим, в поселок Нерпо. Детей Кобака пока оставили добрым людям. А через год, когда мать приехала их забирать, увидела, что им в ссылке живется лучше, чем здешним в колхозе.
Петр Филиппович не опустил свои покалеченные руки. Всей семьей - родители, сын Михаил и четыре девчонки - наметили в тайге семь делянок, выкорчевали пни, распахали, стали выращивать картошку и овощи. Кобак сделал бочки под соленья. Вырыл землянку, утеплил - для поросенка. Каждые полгода у них три-четыре пуда мяса, свои колбасы. Петр Филиппович служил механиком на лесозаготовках. Сделал парты с открывающимися крышками для школы, преподавал здесь уроки труда, вечерами скрюченной рукой заполнял школьные журналы. С такими людьми не пропадет русская земля, разве не так?
В 1938 году Петра Филипповича увезли в Бодайбо. И там 7 июля расстреляли как "активного участника контрреволюционной организации". Нашли такую в таежной глуши! В тот год в захолустном Бодайбо расстреляли более 950 "контрреволюционеров", их фамилии позднее опубликовали местные газеты.
Семья Кобака и в войну не голодала. Делянки продолжали приносить спасение. И соседей подкармливали. Сын "контрреволюционера", Михаил, в 1943 году погиб на фронте. Дочери Кобака выучились, внуки его стали довольно известными людьми в своих областях.
Через 55 лет Анна Петровна после долгой переписки получила документы из комиссии по реабилитации. В протоколе допроса: "кулак", "бывший унтер-офицер". Подписан каракулями - пальцы-то у краснодеревщика не сгибались. От момента ареста до расстрела прошло 38 дней. Решение принято "тройкой", страшно отпечатавшейся в памяти миллионов. Без "либеральной канители", в режиме "разящего, сокрушительного удара". То, о чем мечтали пламенные революционеры, так и не вернувшиеся с Гражданской войны.
Но они же этого не хотели!
А их потом и не спрашивали.
Глава сорок девятая. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
В юности Феликс Дзержинский был уверен, что погибнет от "врага", которого носит в себе, туберкулеза легких, и даже подсчитал, когда это произойдет. Вышло не совсем так.
В начале 1920-х врачи обнаруживают у Дзержинского тяжелое заболевание сердца. Ему советуют "умерить страстность в работе", спать не менее восьми часов в день, отдыхать после обеда, два месяца в году проводить в санатории на Черноморском побережье. Если не соблюдать такой режим, то финал может наступить в любой момент. На 49-м году жизни Феликс Эдмундович - физически изношенный человек. Он располнел, с трудом поднимается по лестнице, не спит по ночам от кашля (оставаясь заядлым курильщиком). Но прежние энергия, "страстность в работе" при нем. Тот же аскетичный облик - гимнастерка, начищенные сапоги, шинель, фуражка с красной звездой. Поэтому в глазах окружающих он прежний "железный Феликс". Специалистам в ВСНХ невдомек, что их руководитель несколько раз подавал прошения об отставке (не по состоянию здоровья, а из-за несогласия с политикой "этого правительства"). Лишь близкие Дзержинскому люди понимают, что он "на грани".
3 июля 1926 года Феликс Эдмундович пишет надрывное письмо наркому Рабоче-крестьянской инспекции Валериану Куйбышеву. Начинает с "соображений о системе управления", продолжает о том, что устал от нынешнего положения, и завершает словами:
"Я не могу быть Председателем ВСНХ при таких моих мыслях и муках. Ведь они излучаются и заражают! Разве ты этого не видишь?"
Товарищи по партии встревожены его состоянием. Не пора ли ему сменить место работы? Куйбышев готов уступить Дзержинскому свой пост главы РКИ, о чем пишет председателю правительства Алексею Рыкову:
"Дело с ним настолько серьезно, что соображения о моей амбиции должны отойти на задний план".
Рыков:
"А что, если его назначить председателем Совета труда и обороны?"
Куйбышев:
"Это исключено. У него много инициативности, но нет системы в работе, осязания всей сложности явлений. В ВСНХ преимущества инициативности еще могут перевешивать недостатки Феликса как руководителя, но в Совете труда и обороны это уже не выйдет".
Рыков:
"Я боюсь, что его нервность и экспансивность могут довести до беды".
Пост председателя ВСНХ после инициативного Дзержинского займет как раз Куйбышев - инертный и слабо разбирающийся в промышленности. Тогда-то и напишет зарубежный орган меньшевиков: "...спецы, вплоть до монархистов, готовы в память о Дзержинском панихиды служить..."
Какие мысли председателя ВСНХ "излучаются и заражают"? Что раздражает его в политике "этого правительства"? Феликс Эдмундович редко идет дальше намеков, ведь он в те годы в числе тех, кто борется с уклонами от генеральной линии.
Речь о частностях, хотя и важных. Его политика в промышленности направлена на снижение розничных цен. Действия других ведомств, приводящие к росту себестоимости продукции, вызывают у него протест. В том числе - повышение зарплат на производстве. Дзержинского возмущают "безответственные корреспонденции" в газетах, сообщающие о том, что производительность труда превысила довоенную. Это ложь, и опасная, поскольку порождает "рвачество по линии зарплаты". Неправду эту разоблачает только он, но голос его "слаб, никто ему не внемлет", это "голос вопиющего" (из письма Сталину в 1924 году). "Если мы с розничными ценами не справимся, то не справимся и с индустриализацией", - часто подчеркивает председатель ВСНХ. Известно, что рост оплаты труда не должен опережать роста производительности. Однако как пролетарскому государству не уступать требованиям трудящихся? Еще ведь не изжиты забастовки. Зарплаты повышают - Дзержинский считает это уступкой "рвачеству".
Более существенных разногласий у председателя ВСНХ с "этим правительством" нет. Возглавляет последнее человек не "железный", однако - рыночник, доброжелательно относящийся к Дзержинскому, Рыков. И генеральная линия партии в 1926 году заключается в твердой поддержке нэпа.
Раздражает еще Дзержинского бюрократизм учреждений, в которых буксуют важные начинания. Но ведь они и строят такую экономику - командную, с вкраплениями частного капитала. Сам Феликс Эдмундович бюрократ не из последних, достаточно вспомнить, какие процессы протекают в ОГПУ.
Он слишком эмоционален. И ему просто физически тяжело.
В его письме Куйбышеву есть высказывание, которое приобретет широкую известность:
"Если не найдем этой линии и темпа, оппозиция наша будет расти и страна тогда найдет своего диктатора - похоронщика революции, какие бы красные перья ни были на его костюме".
Что это: пророчество о грядущей диктатуре? И о диктатуре, конечно, Сталина? "На слух" - похоже.
Вырванная из контекста фраза Дзержинского действительно выглядит сбывшимся позднее предсказанием. Такое значение ей нередко и придают.
В действительности Феликс Эдмундович лишь иначе формулирует то, о чем сказал в предыдущем абзаце письма (и повторяет во многих письмах и выступлениях тех лет). Не найдем "линию и темп" - нэпу конец, страна сорвется в насильственную индустриализацию. Восторжествуют те, кто "наверняка поведет и партию, и страну к гибели". Их Феликс Эдмундович прямо называет: Троцкий, Зиновьев, Пятаков, Шляпников. Из их костюмов торчали тогда "красные перья", а вовсе не из сталинского. Ничего иного Дзержинский не имел в виду.
* * *
В конце 1922 года стало окончательно ясно, что тяжело заболевшего Ленина на посту лидера партии вскоре сменит кто-то из тройки: Зиновьев, Троцкий или Сталин. Дзержинский в политике всегда шел в фарватере более сильной личности. Он оказался на распутье. Но продолжалось такое состояние недолго. Разве был у него выбор? У сибарита Зиновьева в Ленинграде - "культ". Троцкий к повседневной работе не склонен, он вечно на трибуне, "творит историю". Генеральный секретарь партии Сталин на их фоне - скромен, тверд и даже миролюбив: во время партийных споров именно он чаще всего предлагает компромиссы. Стоит отметить, что в середине 1920-х Сталин являлся последовательным защитником новой экономической политики; если бы не он, нэп прихлопнули бы раньше.
Они нужны друг другу.
Поддержка "рыцаря революции", занимающего такие важные посты, генеральному секретарю, конечно, очень кстати. Приближаются дни решающих боев с оппозицией.
Сталин - Дзержинскому, 25 июля 1925 года:
"Узнал я от Молотова о Вашем заявлении об отставке. Очень прошу Вас не делать этого, нет оснований к этому: 1. Дела у Вас идут хорошо. 2. Поддержка ЦК имеется <...>. 3. СТО перестроим так, чтобы отдельные наркоматы не могли блокироваться в ущерб государственным интересам. 4. Госплан и его секции поставим на место.
Потерпите еще месяц-два - улучшим дело, ей-ей.
Крепко жму руку.
Ваш Сталин.
P. S. Как здоровье?"
* * *
XIV съезд партии, состоявшийся в декабре 1925 года, и последовавшие за ним пленумы ЦК наполнены внутрипартийной борьбой. Группе Сталина противостоит "объединенная оппозиция" в лице Троцкого, Зиновьева и Каменева. Полемика изобилует грубостями, переходом на личности, обвинениями в прошлых грехах. Вопросы хозяйственной жизни в таких условиях - лишь повод для нового выяснения отношений. Этим можно объяснить ту обстановку, которая сложилась на партийном пленуме, проходившем в Кремле в июле 1926 года.
Выступление Дзержинского намечено на 20-е. Он основательно готовится. Накануне они провели совещание в ВСНХ, где уточнили все основные цифры. Многие из них Феликс Эдмундович лично пересчитал по своему обыкновению. Написанного текста ему не требуется - только конспект. Ночью перед заседанием Дзержинский почти не спал. Утром пожаловался, что болит сердце. И отправился сначала в ОГПУ, а потом в Кремль.
Связного выступления не получилось, почти сразу посыпались реплики из зала. Перед председателем ВСНХ сделал сообщение Пятаков. Феликс Эдмундович возмущен: его заместитель привел ложные данные и изложил позицию, которую не разделяет президиум "Наркомата промышленности". По опубликованному тексту последней речи Дзержинского трудно составить полное представление о том, что же происходило тогда в зале Большого Кремлевского дворца. Обстановка накалилась не в тот день, она накалялась последние полгода. Слово современнику, Валентинову:
"Стенографическую запись этой речи правили, дополняли, склеивали, делая все, чтобы она была понятной. В хаотической форме она все же выражает хозяйственную политику Дзержинского в ВСНХ, которую мы, беспартийные специалисты, считали правильной. Он прежде всего опроверг заявление оппозиции, что накопления частного капитала угрожают всему бытию советского хозяйства. Эти накопления Пятаков считал не менее чем 400 миллионов рублей. Оппозиция демагогически играла этой цифрой, закрывая глаза, что это не чистая прибыль, а валовой доход 323 тысяч частных предприятий, существовавших к началу 1926 года. Дзержинский трясся от негодования, слыша от Пятакова на пленуме и до него, что "деревня богатеет, деревня нас обгоняет, промышленность от нее отстает" и что в этом грозная опасность. "Вот несчастье! - возмущался Дзержинский. - Наши государственные деятели боятся благосостояния деревни. Но ведь нельзя индустриализировать страну, если бояться благосостояния деревни"".
Феликс Эдмундович продолжал отстаивать свои подходы к промышленной политике. Видимо, в ответ на какую-то реплику из зала, не вошедшую в текст стенограммы, он и произнес слова, которые всем запомнились:
- Я никогда не щажу себя. Поэтому вы здесь все меня любите и мне верите. Я никогда не кривлю душой.