"В своем письме ты опять писала мне об "обращении заблудшего". Мне не нужно успокаивать свою душу и свою совесть вашей верой. Чем более люди злы, эгоистичны, тем меньше верят своей совести, и больше верят в исповедь, молитвы. Я ксендзов проклинаю, я ненавижу их. Они окружили весь мир своей сутаной, и распространяют темноту, покорность "судьбе". Я борюсь с ними не на жизнь, а на смерть, и поэтому никогда не пиши мне о религии, о католицизме, ибо от меня услышишь лишь богохульство".
"Неисправимый" пытается убедить сестру, что в детях надо воспитывать любовь не к Богу, а к людям. В этом и будет заключаться их счастье.
В апреле 1919 года Феликс Дзержинский, будучи уже председателем ВЧК, отправит Альдоне последнее письмо. Ему хотелось, чтобы она его поняла. Но, видимо, понимания не встретил. Нетрудно представить, как поразило Альдону известие, что ее брат в Советской России стал главным проводником красного террора! Мальчик, когда-то любивший сидеть с ней рядом, положив голову ей на колени... Но мы опережаем события.
Так что же, не был революционер Феликс Дзержинский в душе сентиментальным романтиком, каким его помнили родственники, каким он сам нередко хотел казаться? Романтиком он становился поневоле, в тюремных казематах?
Думается, все же он им был. Ключ к своему характеру он сам дает в одном из писем (разумеется, Альдоне), когда говорит, что привык смотреть на себя и на свою тяжелую ношу словно со стороны. Помимо сентиментального романтика, в Феликсе живет второй человек, который с суровостью инквизитора наблюдает за первым: не слишком ли тот разнежился, расчувствовался, не много ли выпадает ему на долю обывательского счастья? Этот инквизитор, его совесть, поистине беспощаден. Результат его работы - то, что люди, не разделяющие революционных убеждений, считают ограниченностью, фанатизмом. Неизвестны случаи, чтобы Дзержинский хотя бы раз поддался слабости.
Опасение быть заподозренным в роскошной жизни доводит Феликса до курьезов. Посещая за рубежом театры, музеи, он принимается размышлять: а всем ли людям доступны эти радости? Какое уж тут эстетическое удовольствие... В Дрезденской галерее он вдруг почувствовал угрызения совести и ушел оттуда, не завершив осмотра. В Кракове Феликс жил на средства партии. Однажды товарищи уговорили его сходить в кафе. Заказали кофе, пирожные, по рюмке ликера. На другой день Дзержинский (по-видимому, только он из всей компании) внес в партийную кассу потраченные деньги.
Но в рискованных ситуациях по отношению к соратникам в борьбе Феликс безупречен. Здесь он поистине на высоте. Идеальный товарищ.
В Седлецкой тюрьме в 1901 году его содержат в одной камере с двадцатилетним Андреем Росолом, умирающим от чахотки. Каждый день Феликс на себе выносит товарища на прогулку.
Летом 1905 года Дзержинский в лесу под Варшавой проводит нелегальную конференцию социал-демократов. Вдали появляются конные солдаты. Феликс говорит товарищам: "Давайте мне все нелегальное, что у вас есть, мне терять нечего". Возможностью бежать он не пользуется.
Во время разгона рабочих демонстраций Дзержинский помогает пострадавшим, место схватки покидает одним из последних. В апреле 1905-го в Пулавах вместе с двумя соратниками он спасался от казачьего разъезда. Забежали в тупик, впереди забор. Феликс подсадил сначала одного беглеца, затем второго и только потом сам перемахнул через забор.
Осенью 1909 года Дзержинский прибывает на место ссылки в Енисейскую губернию в поселок Тасеево. Он заранее подготовился к своему очередному побегу: заготовил паспорт на чужое имя, деньги. Однако одному из ссыльных, убившему бандита, грозит каторга. Вы сомневаетесь, как поступит Дзержинский? Верно: он отдает товарищу по несчастью паспорт, часть денег. Сам бежит неделей позже, без документов, подвергая себя гораздо большему риску.
В Орловской тюрьме в 1914 году начальник пытается обязать заключенных встречать его приветствием: "Здравия желаем, ваше благородие". Зэки в знак протеста объявляют голодовку. Тогда тюремщики заковывают в кандалы одного из зачинщиков, Феликса, пообещав расковать его, если заключенные согласятся с требованием. "Юзеф первый выступил против любых уступок тюремщикам", - пишет мемуарист.
В воспоминаниях о Дзержинском приводится очень много подобных эпизодов. Часть из них, возможно, приукрашена. Но характерно, что их рассказывали именно о нем.
Владимир Орлов, бывший царский контрразведчик, служивший и в армии Деникина, выпустил в эмиграции книгу воспоминаний - мягко говоря, не во всем достоверных. В данном случае ему как будто нет смысла лгать. Орлов уверяет, что в 1912 году, будучи следователем в Варшаве, несколько раз допрашивал Дзержинского в рамках одного из дел о терроризме. В какой-то момент контрразведчик начал подследственному симпатизировать. Орлов: "В свое время я встречался с сотнями революционеров и большевиков, но с такими людьми, как Дзержинский, всего лишь дважды или трижды".
Феликс на допросах не сотрудничает со следствием. Отказывается отвечать на вопросы, касающиеся его товарищей. Нередко участвует в акциях неповиновения - когда нарушаются права заключенных. Однако на воле он не убивал чиновников и полицейских. У жандармов нет причин его ненавидеть, а некоторые из них испытывают к нему симпатию. Он пытается тюремщиков обмануть, перехитрить, всегда нацелен на побег. Они, со своей стороны, должны этому воспрепятствовать. Честная по-своему борьба. Поэтому Феликс выжил...
В документальной повести "Дневник заключенного" Дзержинский рассказывает о попытках жандармов поговорить с ним "по душам". Он считал это вербовкой. В апреле 1908 года к нему в камеру X павильона Варшавской цитадели зашел полковник Иваненко с вопросом: "Может быть, вы разочаровались?" Дзержинский в ответ поинтересовался, не слышал ли полковник когда-либо голоса совести и не чувствовал ли он хоть когда-нибудь, что защищает дурное дело... Через несколько дней Иваненко зашел с новостями. Расспрашивал, есть ли у заключенного книги, как его кормят. Дзержинский вновь поинтересовался у полковника, не заговорила ли в нем совесть. Иваненко, пишет автор повести, "ответил, что я не в себе".
Пора обратиться к этой весьма интересной повести.
Глава тринадцатая. ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Один из уроков, которые преподает тюрьма: предать может любой. Нельзя верить никому. Провокатор - рядом. Этот? Та? Несчастного, запертого в четырех каменных стенах, день за днем преследует одна мысль... Сквозь зарешеченное окно он вглядывается в лица гуляющих в тюремном дворике. А когда догадка превращается в уверенность, кричит: "Товарищ! Рядом с тобой провокатор!"
Слово - самому Дзержинскому. С апреля 1908-го по август 1909 года, находясь в каземате Варшавской цитадели, он вел дневник, который позднее переделал в повесть и опубликовал в "Социал-демократическом обозрении" (издании СДКПиЛ). Ниже приводится фрагмент из "Дневника заключенного" (с сокращениями).
* * *
Уже два дня рядом со мной сидит восемнадцатилетняя работница, арестованная четыре месяца тому назад. Поет. Ей разрешают петь. Молодая, напоминает ребенка. Мучается она страшно. Ей скучно. Стучит мне, чтобы я прислал ей веревку, что она повесится. Она нервно стучит и с таким нетерпением, что почти ничего нельзя понять, и тем не менее она все время зовет меня своим стуком; видно, места себе найти не может. Недавно она мне вновь простучала: "Дайте совет, что делать, чтобы мне не было так тоскливо".
* * *
Два дня тому назад, как мне сообщили, у моей соседки были губернатор, начальник охранки и начальник жандармерии и угрожали, что ее и ее брата ждет виселица и она может спасти себя лишь тем, что выдаст людей и склад оружия; говорили, что другие ее предали и что только предательство может ее спасти.
* * *
Сегодня моя соседка Ганка простучала мне следующее: "Меня посадили вместе с некоей Овчарек. Я просидела с ней две недели. Она рассказала мне, что к ней приходит на свидание адвокат П. Я доверчиво сообщила ей адрес квартиры моей матери и просила ее, чтобы он зашел к ней и сказал, чтобы она уезжала. Овчарек согласилась - и все выдала шпику".
* * *
Вот уже неделя, как у Ганки ежедневно кровь идет горлом. Сегодня у нее был врач, нашел ее в плохом состоянии, предложил ей перейти в больницу. Она отказалась. А когда я убеждал ее согласиться, указывая, что там ей будет лучше, она ответила, что там ей грозит одиночество, и что потом, когда она вернется, ее место будет занято другим, и что поэтому она не желает идти в больницу. И не пошла.
Весь день лежала Ганка без сил, время от времени стуча легонько в стенку, чтобы убедиться, что я близко; когда я откликнулся, она стучала мне: "Я вас очень люблю". Дорогое дитятко. Отделенный от тебя мертвой стеной, я чувствую каждое твое движение, каждый шаг, каждый порыв души.
Все здесь полюбили ее и дают ей это понять. Проходя мимо ее камеры, говорят: "Здравствуйте" или "Спокойной ночи".
* * *
Ганке вчера был вручен обвинительный акт. Она обвиняется в восьми покушениях, руководстве боевой дружиной, в покушении на губернатора Ска-лона и т. п. Говорят, что ее ждет виселица. Скалой сказал, что не отменит смертного приговора: "Она и так слишком долго живет".
* * *
Сегодня Ганку вызывали в канцелярию, откуда она вскоре вернулась возбужденная, хохочущая. Начальник предложил ей на выбор: или предать - и тогда ее приговорят только к пожизненной каторге, или быть повешенной. Он говорил ей, что она молода и красива. В ответ она расхохоталась ему в лицо и выбрала виселицу.
* * *
По временам ею овладевает желание иметь при себе близкого человека, видеть его, чувствовать его прикосновение, свободно говорить с ним, тогда она клянет разделяющую нас стену. Вот так мы рядом живем, словно какие-то родные и друзья из непонятной сказки. И я не раз проклинаю себя, что не меня ждет смерть.
* * *
Сегодня Ганка опять присмиревшая, печальная. Я обратился с просьбой к вахмистру, считающемуся добрым, взять для нее цветы. Он отказал.
Где-то наверху плачет недавно здесь родившийся младенец. Товарищи Ганки по коридору, ожидающие суда и казни, горячо объясняются ей в любви. Она сердится, говорит, что не знает их настолько близко, чтобы они считали себя вправе делать такие признания.
* * *
Я все же ухитрился переслать ей цветы, и она сообщила мне, что она пойдет с ними на виселицу.
* * *
Ганку перевели. Она сидит теперь напротив моей камеры. 18-го, в четверг, слушалось ее дело о покушении на Скалона. В течение двух дней она была уверена, что ее повесят. И все же ей заменили казнь бессрочной каторгой. Теперь, два дня тому назад, зашел к ней защитник и сказал, что Скалой заменил виселицу каторгой только потому, что ему неловко было утверждать смертный приговор, поскольку дело касалось его самого, но что по другому делу приговор он утвердит. За ней числится еще шесть дел.
* * *
Ганка сидит теперь вместе с Овчарек, которую она обвиняла в предательстве. Должно быть, лгала. Я теперь не верю, что не были преувеличены и другие ее россказни.
* * *
Несколько дней тому назад я увидел в окно бесспорно уличенного в провокации на прогулке с вновь прибывшим из провинции. Я крикнул в окно: "Товарищ! Гуляющий с тобой - известный мерзавец, провокатор!" На следующий день они уже гуляли каждый отдельно. Сейчас я опять подозреваю одного человека.
* * *
Сегодня я убедился, что, к сожалению, мои подозрения были обоснованы. Оказывается, Ганка была в Творках (дом для умалишенных) и оттуда была увезена прушковскими социал-демократами, а когда ее после этого арестовали, она выдала тех, которые ее освобождали: сама ездила с жандармами и указывала квартиры освободивших ее товарищей. Здесь она сидит под вымышленной фамилией. Почему она предавала? Кто ее знает: может быть, ее избивали, а возможно, что она действительно сумасшедшая. Сегодня я обо всем этом уведомил других. Я обязан был это сделать. Заслуженный удел ее - позор, самый тяжелый крест, какой может выпасть на долю человека.
* * *
В том же "Дневнике заключенного" Дзержинский пишет: "Столько лет тюрьмы, в большинстве случаев в одиночном заключении, не могли пройти бесследно". Они и не прошли. А еще были годы подпольной работы. И все это окажется только прелюдией к главному испытанию.
Глава четырнадцатая. КАТОРЖАНИН
Шесть арестов, одиннадцать с лишним лет тюрьмы, ссылки, каторги, три побега из ссылок. Таков послужной список революционера Дзержинского. Ему выпала очень тяжелая доля. Хуже - только у тех, кто не сумел выжить.
Царское правительство считает его особо опасным преступником за побеги из ссылок, принадлежность к социал-демократической партии, организацию запрещенных мероприятий, распространение нелегальной литературы. К террору революционер Дзержинский причастен не был.
После 1902 года, став одним из руководителей СДКПиЛ, Феликс занимается главным образом партийным строительством. Эта сторона его деятельности в наши дни большого интереса не представляет. Лидера польско-литовской социал-демократии из него в итоге не получилось. Тяга его соотечественников к воссозданию национального государства оказалась сильнее.
У Дзержинского и нет качеств политического лидера. Он практик, который нуждается в направляющей воле. В тот период он идет за Розой Люксембург, после 1917 года пойдет за Лениным, затем...
В апреле 1906-го Юзеф участвует в работе IV съезда РСДРП в Стокгольме. Там он знакомится с Лениным. На съезде польские социал-демократы объединяются с российскими. В мае следующего года Дзержинского, как представителя польских эсдеков, заочно (он опять арестован) вводят в состав ЦК РСДРП.
Разногласий между Лениным и Люксембург не так много. Одно из самых принципиальных касается национального вопроса. Польские эсдеки в большей степени "русские империалисты", чем сами русские! Роза и ее соратники выступают за социалистическую Польшу в составе социалистической России. Им кажется вредным ленинский лозунг о праве наций на самоопределение. Он наносит им удар в спину. Вождь большевиков отвечает: российские революционеры лишь предоставляют право Польше отделиться, но к этому не призывают. В этом споре Дзержинский, разумеется, поддерживает Розу Люксембург.
...В марте 1910-го Альдона после долгого перерыва получает от брата весточку. Узнает, что он выиграл в казино:
"Давно не писал вам. Бродяжничал по свету - уже прошел целый месяц, как я уехал с Капри; был на Ривьере в Италии и Франции, был в Монте-Карло и даже выиграл 10 франков. Потом в Швейцарии смотрел Альпы, на могучий Юнгфрау и другие прекрасные краски, пылающие во время заката. Как прекрасно на свете!"
По крайней мере, он теперь в безопасности. Социал-демократы в Германии - респектабельные люди. Но дальше...
"И тем сильнее у меня сжимается сердце, когда я думаю об ужасах людской жизни, и я опять вынужден спуститься с вершин в долины, в норы. Через несколько дней я буду в Кракове, где поселюсь на постоянно. Оттуда пришлю адрес".
Значит, скоро опять провожать его в Сибирь...
Сосредоточиться на революционной работе Феликсу все же пока не удается - мешает "враг". На личные нужды ему стыдно просить деньги у партии; он вынужден обращаться за финансовой помощью... к жене, ожидающей суда в тюрьме. Дзержинский успел "посетить мамочку" - нелегально побывать в Варшаве. Из его письма Софье Сигиз-мундовне 31 марта 1911-го:
"Здоровье мое с каждым днем все ухудшается. Я должен ехать на юг, в Италию. Пришли поэтому мне те 25 рублей, сам тебя уже об этом прошу. Адрес мой для денег: Австрия, Краков, ул. Тополиная, Анне Тржеминской.
Сомневаюсь, что теперь уже увижу вас когда-нибудь.
Предполагалось, что я поеду на постоянную работу в Берлин... Однако дела складываются так, что сегодня я еду в Берлин лишь на несколько дней, а потом вернусь сюда и, вероятно, поселюсь здесь опять на продолжительное время. За мое неожиданное посещение мамочки мне досталось здорово, и я должен буду отказаться от такого рода экскурсии.
Ты, однако, Зося, не сердишься за эту поездку, не правда ли? Сидеть здесь тяжело, хотя я признаю, что необходимо. Я <...> хотел бы вырваться из серой краковской жизни".
Денег (на личные нужды) нет, болезнь легких обострилась, жена в тюрьме, только что родившегося сына неизвестно куда определить... Кому об этом рассказать? Альдоне (15 ноября 1911-го из Кракова): "Это было тяжелое время для меня. Моя жена Зося пошла по моим следам - и попалась. Теперь уже год прошел, как она в тюрьме. В июне она родила там дитя - Ясика. Трудно описать, что она там должна была перенести. Теперь был суд, и ей дали ссылку на вечное поселение в Сибири. Ее вышлют через пару месяцев, а может быть и раньше. До сих пор ребенок был с ней, так как кормила сама, но взять его с собой не сможет, ибо малышка не выдержал бы такого пути. Вот и не знаем, как быть с Ясиком. Я страшно хотел бы, чтобы он был со мной, но боюсь, что не сумею обеспечить ему должного ухода, так как не имею об этом понятия. Родители Зоей не смогут его взять к себе, так как есть только больной отец и мачеха. Наверное, было бы лучше всего отправить его на несколько месяцев в деревню в чьи-нибудь надежные и опытные руки. Альдонусь моя, не можешь ли ты мне что-либо хорошее посоветовать? Я мог бы платить в месяц по 15 рублей... Я еще не знаю Ясика, даже по фотографиям, однако так его люблю и так он мне дорог. А Зося - такая сильная и устоит во всех трудностях".