В книжном магазине
В один из книжных магазинов Луганска зашли две девушки. Поздоровавшись с ними, владелец книжного магазина и по совместительству директор издательства "Шико" Юрий Иванов вновь вернулся к своим накладным.
– Ничего себе, по этому сериалу уже книгу выпустили! – вдруг восторженно вскрикнула одна из девиц. – А ведь только на прошлой неделе смотрела завершающую серию!
Юрий Иванов приподнялся со своего стула, желая разглядеть предмет обсуждения, и тут же со стоном плюхнулся обратно. Книга, которую вертела в руках покупательница, оказалась бессмертным романом Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита".
Книжкина судьба
После того как у Сергея Арно вышел роман "Квадрат для покойников", мы встретились и он подарил мне экземпляр. Поблагодарила, прочитала. Понравилось. На радостях дала почитать еще кому-то. Книге "приделали ноги".
Я пожаловалась Сергею, и он презентовал мне еще экземпляр. Я снова дала кому-то почитать, и книжку опять не вернули.
Так повторялось раз шесть. Все время Сергей мужественно восполнял мои потери.
– Почему ты так спокоен? – наконец не выдержала я. – Ведь я, раззява, уже шестой раз твою книгу упускаю, ее бесстыдно уводят, а я даже не помню, с кого спросить!
– Так ее и в Доме книги воруют, – пожал плечами Сергей, – и в "Борее".
Наверное, это у книжки судьба такая.
Пишу это и вот о чем думаю. Несколько дней назад Арно подписал на Украине договор на издание "Квадрата". Лучше бы его книжка вышла раньше моей. А то как вдруг издатель заранее прознает о том, что у книги, видите ли, судьба быть украденной, и побоится связываться?
Заданное направление
Я (дочке):
– Собирайся быстрее, а то, к чертовой матери, опоздаем!
Динька:
– Так мы что – к ней идем?!!
Игры перед зеркалом
День выдался не из легких, и Андрей поспешил лечь в постель, даже не поужинав. В ванной лилась вода. Должно быть, любимая супружница плескалась перед сном.
В ожидании ее Андрей достал с тумбочки книжку, но тут дверь заскрипела и…
На пороге стояло нечто: прямые волосы цвета вороньего крыла, белое, точно свежеоштукатуренный потолок, лицо, кроваво-красные губы и опасно выступающие клыки.
– Как ты думаешь, милый, – осведомился голосом Насти Влад Дракула, – это хорошо?
Часы в гостиной пробили полночь. Андрей сглотнул и с деланным спокойствием прищурил один глаз.
– Вот тут, на правой щечке, тальку, пожалуй, многовато. И правый клычок вроде как короче левого.
– Ага, – приняла критическое замечание Настя и отправилась переделывать грим.
– Работая над проектом "Игры перед зеркалом", мы ставили перед собой задачу использовать как можно меньше подручных средств для достижения максимального сходства с избранным персонажем. Для того, чтобы стать похожей на Луи Армстронга, пришлось мазаться шоколадной пастой и учиться невероятно сильно раздувать щеки. Ради Петра I я часами стояла перед зеркалом, выпучивая глаза и сильно морща лоб – в результате в конце работы лицо было буквально изрезано морщинами, с которыми после пришлось бороться долгие месяцы. Впрочем, все это суета и неважно, – делится впечатлениями Нелюбина.
Неважно для женщины? Неважно потерять молодость и привлекательность?!
Не поверите, но ради искусства люди порой и не на такое идут.
Посол в Гондурас
Манеж. Подготовка очередной выставки. Художники при помощи своих друзей и добровольных помощников развешивают картины.
В углу, где собирается наша инсталляция, трудится пришлый разнорабочий Борис.
Вот он неловко обхватывает картину, вытаскивая ее из машины, вносит в здание, там кидает, не дойдя до места, прямо на пол и бежит за следующей. Брошенная картина валяется под ногами.
– Ты откуда этого дурня выискала? – окрысился на жену Дима Пиликин.
– Тише ты! Борис – не обычный грузчик. Он, между прочим, входил в состав нашей дипломатической миссии в Гондурасе.
– Вот именно! – всплеснул руками Дима и побежал подбирать очередную брошенную Борисом картину.
Дар
Динька:
– Мама, а какой магией обладает писатель?
Я:
– Даром слова.
Динька:
– У меня тоже есть магия. Догадайся, какая?
Не дожидаясь, когда я отвечу. – Дар косоглазия! Я бабушку сглазила!!!
Эдуард Хиль
Когда я была маленькой, по радио и по телевизору бесперебойно крутили песни в исполнении Эдуарда Хиля, Людмилы Зыкиной, Валентины Толкуновой. Тогда инстинктивно хотелось чего-то иного, неведомого…
Кто не знает Хиля? Даже странно как-то звучит. Ну, кто его может не знать? Разве что маленькие дети… Сколько себя помню, Хиль был всегда и везде. Возможно, именно поэтому мне никогда и в голову не приходило попытаться выяснить, откуда взялся этот веселый, оптимистически настроенный человек. Почему он всегда улыбается, а песни в его исполнении, даже написанные в миноре, каким-то невероятным образом преобразуются в мажор.
После многолетнего перерыва я увидела Эдуарда Анатольевича на церемонии вручения ему премии "Петрополь 2010". Семидесятишестилетний певец держался, как обычно, бодрячком. Пел чистым, незамутненным годами голосом, пританцовывая с микрофоном.
– Как у вас получается так хорошо выглядеть? – вопрос из зала.
– Так я всю жизнь не пью и не курю.
Вот это молодец! Может быть, и заряд оптимизма объясняется здоровым образом жизни?
И тут задачка разрешилась неожиданным образом.
– Дело в том, что я вырос в детдоме, – начинает Хиль, и лицо его на мгновение мрачнеет. – Что такое послевоенный детдом? Это концлагерь. Там было так много плохого, страшного, невыносимого, что, пройдя через все это и оставшись человеком, хочется только радоваться, только улыбаться, только дарить другим положительные эмоции.
И точно в подтверждение сказанного он исполняет задорную песню "Петербург Достоевского".
– Надо же, он даже о Петербурге Федора Михайловича может петь весело! – удивляется сидящий рядом со мной Саша Смир.
Гнедич
В ноябре 2003 года меня пригласили в Царское Селона сороковой юбилей литературного объединения "Царскосельская лира", первым руководителем которого была Татьяна Григорьевна Гнедич. О вечере я услышала от поэтессы и переводчика Галины Усовой и благополучно забыла, что обещала явиться.
Да и не знала я ничего о Гнедич, кроме того, что та была лучшим переводчиком байроновского "Дон-Жуана. Так получилось, что в тот день, 12 ноября, я участвовала в съемках, теперь уже даже не вспомню какого фильма.
Уставшие, намерзшиеся в холодном парке в платьях и в военной форме сороковых годов, мы – несколько озябших статистов – в конце концов не выдержали и решили спрятаться от пронизывающего ветра и полупьяных помрежек в дрянной кафешке советского образца. Рядом со мной оказался интеллигентного вида оборванец, тихо пивший свой кофе с молоком и до поры до времени не пристававший к посетителям ни с разговорами, ни с просьбой пожертвовать мелочь.
Какое-то время он бросал на нас беглые, изучающие взгляды. Наконец не выдержал и подсел ближе, как мне показалось тогда, заинтересовавшись нашими костюмами.
– Знаете, вы сейчас удивительным образом похожи на Татьяну Гнедич! – выпалил он, вытаращившись на вошедшую в кафе одну из наших актрис в черном, похожем на монашеское облачение пальто и с копной темно-рыжих волос.
– На кого? – не поняла та.
– Сегодня тут недалеко собирались… Я ведь знал их всех – и тех, кто жив, и особенно тех, кто помер. И ее – Таньку Гнедич, огненно-рыжую Таньку Гнедич. Хотя какая она тебе Танька? Впрочем, ведь ее все так называли. За глаза, понятное дело, за глаза… А ее рыжие волосы… Я даже не знаю, какие они у нее были на самом деле, просто увидел ее в первый раз с этим невообразимым факелом на голове – такой она и запомнилась… А какие на самом деле? Седые, наверное… м-да… Я не пошел к ним на вечер… И не пойду. Посижу вот здесь, отогреюсь и потащусь туда, где когда-то гуляли с ней… А какие у нее настоящие волосы? Седые, должно быть…
Татьяна Григорьевна Гнедич – правнучка знаменитого переводчика "Илиады", училась в аспирантуре филологического факультета Ленинградского университета, специализируясь на английской литературе XVII века. Она была отчислена из аспирантуры за то, что скрыла свое дворянское происхождение. В ответ на это Татьяна заявила, что если бы она хотела скрыть свою родословную, то не стала бы носить старинную дворянскую фамилию Гнедич. Тогда ее выгнали с формулировкой: за то, что "кичилась дворянским происхождением".
Будучи хорошим литератором и вообще человеком грамотным, Татьяна Григорьевна сумела доказать властям, что невозможно одновременно "скрывать" и "кичиться", после чего была восстановлена на факультете.
– …какие у нее настоящие волосы? Седые, должно быть… Десять лет – от звонка до звонка… Но, может быть, так и лучше. Для нас всех лучше. Иначе чем бы она заплатила за "Дон-Жуана"? А ведь не платить нельзя…
– А за что ее посадили? – задал вопрос кто-то из наших.
– Вроде бы сама на себя донесла. Говорили, будто бы, постоянно работая с переводами английских классиков, она возмечтала поехать в Великобританию, на родину своих кумиров, а время было военным. Кто знает, что у нее переклинило в голове. С творческими людьми и не такое бывает. В общем… она сочла подобные мечты предательством… Говорят же, что перед Богом грех и помышление о грехе равновесны. А она, Таня, – она ведь жила в своих мечтах, в мечтах и согрешила, а наказание понесла реальное…
"Т.Г. Гнедич арестовали 27 декабря 1944 года: она сама на себя донесла. То, что она рассказывала, мало-правдоподобно (Татьяна Григорьевна, кстати, любила и пофантазировать), однако могло быть следствием своеобразного военного психоза. По ее словам, она, в то время кандидат партии (в Разведуправлении Балтфлота, куда ее мобилизовали, это было необходимым условием), вернула в партийный комитет свою кандидатскую карточку, заявив, что не имеет морального права на партийность после того, что она совершила" (Константин К. Кузминский. "Роман с теткой Танькой, или Памяти памятной доски тетки Таньки Гнедич, моей духовной матери").
– …Ходили слухи, будто, согласившись признать свою вину перед Родиной, взамен Татьяна попросила дать ей словари и принести книги, с которыми она собиралась работать, а также выделить одиночную камеру… Может, окружающая реальность просто довела до такого состояния или соседи по коммуналке, если, конечно, были такие. Да мало ли что еще. Если человек с воли запросился на нары, значит, что-то такое было… действительное или мнимое… А в результате – неслабая статья "измена Родины".
– Может, Родине, – перебил рассказ одетый в шинель статист.
– Кто его знает, – отмахнулся незнакомец, – Родине или Родины…
– Ну все, нам пора. В автобусы вроде как зазывают, – глянув в окно, сообщил кто-то из наших.
Я с сожалением посмотрела на сидящего над давно опустевшей чашкой собеседника. Наверное, следовало попросить визитку, но… какая у него могла быть визитка? Или номер телефона?
– Вы питерский? Может быть, вас подвезти? – неуверенно поинтересовалась я.
– Местный, – отвернулся он, должно быть, досадуя, что не договорил или не успел попросить денег… В 2007-м, через четыре года приезжайте сюда – будем справлять сто лет Таньке Гнедич, вот тогда и наговоримся.
В 2007 году, как и следовало ожидать, никто не пригласил меня послушать о таинственной Гнедич, а я, будучи полностью поглощенной работой с собственными проектами, совсем позабыла поискать в Сети информацию о возможных мероприятиях, связанных со столетием со дня рождения Т.Г. Гнедич.
"Когда аплодисменты стихли, женский голос крикнул: "Автора!". В другом конце зала раздался смех. Нетрудно было догадаться, почему засмеялись: шел "Дон Жуан" Байрона. Публика, однако, поняла смысл возгласа, и другие поддержали: "Автора!". Николай Павлович Акимов, вышедший на сцену со своими актерами, еще раз пожал руку Воропаеву, который играл заглавного героя, и шагнул вперед, к рампе; ему навстречу поднялась женщина в длинном черном платье, похожем на монашеское одеяние. Она сидела в первом ряду и теперь, повинуясь жесту Акимова, присоединилась к нему на подмостках. Сутулая, безнадежно усталая, она смущенно глядела куда-то в сторону. Аплодисменты усилились, несколько зрителей встали, вслед поднялся и весь партер – хлопали стоя. Вдруг мгновенно воцарилась тишина: зал увидел, как женщина в черном, покачнувшись, стала опускаться, – если бы Акимов не подхватил ее, она бы упала. Ее унесли – это был сердечный приступ". (Константин К. Кузминский "Роман с теткой Танькой, или Памяти памятной доски тетки Таньки Гнедич, моей духовной матери").
Древняя рукопись
В "Театральной лаборатории" режиссера Вадима Максимова практиковались семинары, проводимые самими студийцами. Темы не выбирались, а раздавались или, можно сказать, назначались: "Тебе к такому-то дню подготовить…" – и дальше называлась тема. Например, Сергею Смолякову досталось "Мифологическое мышление" – тема, о которой он до сих пор без внутреннего содрогания не может вспоминать, поскольку так в ней и не разобрался. Правда, за дело взялся рьяно, для начала проработав множество материала, после чего состоялся выбор источника – "Кодзики" , книга или рукопись, на которую ссылался автор статьи.
Ну а дальше как в сказке: выбрал направление – иди. Вот и пошел Смоляков в университетскую библиотеку, где эти самые "Кодзики" числились. Но, как выяснилось, там об этой книге понятия не имеют. Сергей предъявил статью, библиотекари пожали плечами. Тем не менее, за поиски взялись и – вот чудо – отыскали искомую работу, коей оказалась докторская диссертация Евгении Михайловны Пинус. Первый том "Кодзики" – японские мифы и деяния императоров! Необыкновенно интересная книга.
Чудо номер два – находящийся в фондах библиотеки единственный экземпляр рукописи выдали на руки!
Какое-то время Смоляков носился со своим кладом, изучая его и плохо понимая, что делать дальше. О докладе он благополучно забыл, не до того стало. Вскоре к нему домой позвонили из издательства "Астапресс" с предложением подготовить книгу к изданию.
Шел 1992 год. Ничего еще толком не понимая в книжном бизнесе, Сергей принялся за новое для себя дело. Работе над рукописью способствовала служба Смолякова в охране в режиме "сутки через трое". Вскоре он устроился в издательство, сначала проводя там свободные от основной работы дни, а потом оставив охрану и полностью отдавшись новому интересному делу.
Правда, в то время издательство "Астапресс" уже дышало на ладан и вскоре благополучно загнулось, не найдя денег не то что на издание книги, а даже на то, чтобы вывести текст на принтере.
Тогда эстафету с "Кодзики" подхватило маленькое издательство "Шар", расположенное на территории трикотажной фабрики "Красное знамя". К тому времени Сергей уже получил гранд от японского общества на издание драгоценной рукописи. Драгоценной во всех отношениях, так как "Кодзики" считались утерянными и в Японии книга сохранилась лишь отдельными фрагментами и многочисленными ссылками на то, что когда-то она действительно находилась на островах богини Аматэрасу.
Итак, Сергей спас старинную рукопись, а та в свою очередь замечательным образом отблагодарила его. Через некоторое время после издания книги, устав от безденежья (ему полгода задерживали зарплату), Смоляков ушел из издательства, забрав в качестве оплаты за шесть месяцев работы половину тиража "Кодзики". Свою долю экземпляров он тут же продал за фантастическую по тем временам сумму в семьсот долларов и открыл свое собственное издательство "Гиперион", которое – вот ведь тоже знак судьбы – долгие годы издает японскую литературу.
С Сергеем мы познакомились в театре у Вадима Максимова, а книга "Кодзики" стоит на полке в моей комнате. Отличная, прекрасная книга! Впрочем, со Смоляковым и особенно издательством "Гиперион" меня роднит отнюдь не только страсть к Японии. Ведь именно в "Гиперионе" вышла моя "Изнанка веера"! Такое не забывается!!!
* * *
Мама (проходя мимо моей комнаты в кухню):
– Какая сволочь не выключила свет в прихожей? Сколько уже нагорело?!
Через минуту, возвращаясь с подносом:
– И какая гадина выключила свет?!
Рифма
– Рифма – это что-то механическое, она не имеет отношения к поэзии, – объясняет мне пожилой японец, сотрудник популярной газеты "Майнити". – В том, что вы называете "европейской поэзией", много правил, которые можно вызубрить и сочинять стихи. Да что там люди – машины справляются с такой поэзией.
Невольно вспоминается Артюр Рембо: "неупорядоченность в мыслях священна"!
– Настоящая поэзия – язык образов и созвучий. Услышишь стихотворение, и в душе вдруг что-то зашевелится. Поэзия – это откровение.
Откровение или открывание – например, двери в неведомый, прекрасный или ужасный мир.
"Бог создал поэтов, чтобы ему было с кем разговаривать". Поэт говорит с Богом, и Бог говорит с поэтом. Но этот диалог не происходит в закрытом пространстве, вакуум не передает голосов. Бог не просто общается с поэтом, а общается через поэта с другими людьми благодаря тому универсальному языку, которым владеет поэт.
Гойя называл живопись всеобщим языком. Генри Уодсворт Лонгфелло написал: "Музыка – универсальный язык человечества". Гойя был глуховат и к тому же превыше всего ценил тот вид искусства, в котором лучше разбирался. Лонгфелло был поэтом, ценившим в поэзии ее музыкальность. Да, действительно, музыку и живопись можно воспринимать не зная языка, на котором говорили создатели музыкальных или живописных произведений. Что же говорить о поэзии, которую невозможно воспринять в отрыве от языка?
Но я имею в виду не "бумажную" поэзию, или, точнее, не только ее. Поэзия – язык Бога. Поэт это не просто человек, умеющий считать слоги в строке, пользоваться рифмой или уметь обходиться без нее. Поэт – степень умения говорить с Богом.