26 января 1943 года над Ставрополем ветер гнал низкие облака. За ночь грязь припорошило мокрым снегом, и аэродром, который вчера был черным, к утру будто накрыли белой скатертью. Из-за плохой погоды полетов не предвиделось, но вдруг к командиру полка вызвали двоих: лейтенанта Сергея Смирнова и младшего лейтенанта Сергея Слепова – его постоянного напарника в полетах. Смирнов был в длиннополом кожаном реглане, в меховых унтах с галошами; Сережа Слепов – повыше своего ведущего, посветлее волосами, у переносицы веснушки. Несмотря на оттепель, одет был по-полярному: в меховой комбинезон, на голове – шапка-ушанка.
Провожая их взглядами, мы недоумевали: "Неужели боевая задача в такую погоду? И почему тогда именно им? Ведь в полку есть более опытные летчики?"
Смирнов и Слепов долго не возвращались, и мы направились на КП посмотреть, что там происходит. Оказалось, сидят за одним столом с командиром полка. Он называет какие-то пункты, а Смирнов со Слеповым отмечают их у себя на картах.
Орудуя масштабными линейками и транспортирами, они проложили маршрут от Ставрополя до Тихорецка, затем влево на 90 градусов в сторону Краснодара и обратно на свой аэродром. Летчикам предстояло выполнить полуторачасовой полет по треугольному маршруту. Задача – разведка железнодорожных эшелонов на перегонах и станциях.
– Боеприпасы израсходовать по одному из обнаруженных составов, – сказал им командир.
Смирнову и Слепову предстоял трудный полет – и не только из-за непогоды. Было известно, что близко от железной дороги, вдоль которой должны лететь два штурмовика, – в Белой Глине и в самом Тихорецке – поворотном пункте на Краснодар базировались "мессершмитты". К тому же о наших самолетах, летящих вдоль железной дороги, могут сообщить по селектору с любого полустанка, откуда их заметят, а все станции прикрываются сильным зенитным огнем. Своих истребителей для сопровождения штурмовиков из-за плохой погоды не назначали.
Подготовка к полету подходила к концу, когда пропищал зуммер телефона – звонили из штаба дивизии. Командир схватил трубку и кому-то односложно отвечал: "Да… Да… Понятно".
– Для прикрытия выделяют два ЛаГГ-3, – положив трубку, сказал летчикам вмиг повеселевший командир полка. Смирнов и Слепов тоже просияли, да и у всех будто гора свалилась с плеч. Это был сюрприз. Нечасто случается, чтобы двум штурмовикам выделяли прикрытие, да еще в такую погоду: ведь для воздушного боя нужна высота, а ее сегодня нет. Значит, этому полету командование дивизии, а может быть, даже и воздушной армии, придает большое значение.
Смирнов и Слепов заспешили к самолетам, мы тоже выбрались из прокуренного блиндажа на свежий воздух.
– Как по-твоему, – сказал кто-то, – по такой грязище "ястребки" взлетят?
Высказанное сомнение не было беспричинным. Штурмовик Ил-2 был весьма "проходимым" самолетом – он мог взлететь с бомбовой нагрузкой в любую грязь. Истребителям же при раскисшем грунте взлететь было очень трудно: колеса увязали, а при даче полного газа легкий хвост поднимался, самолет низко "кланялся" и лопастями винта рубил землю.
Вот и теперь наша пара штурмовиков пошла на взлет, а истребителей техники все еще раскачивали за крылья и придерживали за стабилизатор, чтобы хвост не отделился от земли. Наконец и "ястребки" покатились с высоко задранными носами и, ко всеобщей радости, оторвались от вязкого грунта. Но сразу же после взлета у одного из ЛаГГов за хвостом потянулась полоса дыма – что-то случилось с мотором. Он пошел на посадку. "Ничего не получится с прикрытием, сейчас и второй пойдет следом за ним", – подумал каждый из нас, но оставшийся один "ястребок" пристроился за штурмовиками и вскоре скрылся за макушками сосен. Смелый парень!
Как ребята рассказали нам позже, взлетев, они пошли на бреющем и вскоре обнаружили сначала один вражеский эшелон, потом другой. Атаковать их они не стали, сочтя цели не такими уж и заманчивыми. Потом на берегу реки Челбас они увидели скопившиеся в лесочке грузовики – фрицы явно загорали без горючего.
Через несколько минут впереди показались крыши домов станицы Малороссийской. На железнодорожной станции летчики заметили несколько эшелонов: рядом с длинной цепочкой цистерн – еще три товарных состава, а на крайний с погрузочной площадки вползают танки… Вот это цель!!!
– Будем бить! – приказал Смирнов.
Пролетев еще немного на малой высоте в сторону Тихорецка, пара развернулась обратно и вышла на боевой курс. Истребитель тоже "оживился": увеличил скорость, начал носиться сзади "змейкой", будто подгоняя своих подопечных. Перед штурмовиками появились разрывы зениток, замельтешили трассы. Пологое снижение – выпустили залпом "эрэсы", ударили из пушек и пулеметов. Вспыхнула цистерна, полетели щепы с крыши товарного вагона, оттуда вырвался клуб дыма. Высота потеряна. Штурмовики пронеслись над самыми крышами составов и сбросили стокилограммовые бомбы. На большой скорости они вышли из зоны обстрела и снова взяли курс на Тихорецк, но к нему пройти не удалось – немцы вели чрезвычайно меткий и плотный огонь из зенитных орудий среднего калибра. Здесь штурмовиков, очевидно, ждали. Решив, что, чего доброго, еще взлетят "мессеры", от которых одному истребителю не отбиться, летчики отвернули и, доразведав железнодорожную ветку на Краснодар, повернули на Ставрополь – домой!
Над безлюдной кубанской степью летели спокойно: ни зениток, ни войск противника! Да и основное задание – разведка – выполнено успешно: карта покрылась множеством пометок. Но, как рассказывал Смирнов, вскоре его хорошее настроение стало портиться: сплошная пелена низких облаков начала угрожающе темнеть, с каждой минутой полета видимость ухудшалась. С чего бы это? Ведь облака не грозовые, да и час-то ранний… Опасаясь потерять ориентировку, он повернул влево – ближе к железной дороге, чтобы по ней наверняка выйти на Ставрополь. А облака все темнели. Вскоре на горизонте стал различим черный, как тушь, столб дыма. Он, словно гигантский смерч, подпирал пелену облаков и растекался под ними, будто нефть на воде. И там, откуда вздымался этот столб дыма, были видны отблески вспышек, как в сильную грозу. Пожары на войне не диковина, но такого им видеть еще не приходилось. Подвернув поближе, чтобы получше рассмотреть и поточнее определиться, он понял, что это горела станция Малороссийская, да как еще горела! Из-за густого дыма ничего нельзя было рассмотреть. Смирнов включил передатчик, крикнул: "Наша работа!" Самолет Слепова, шедший справа, ответил на это кренами, а лихой истребитель выскочил вперед и крутнул "бочку".
Приземлившись, Смирнов доложил прилетевшему в полк полковнику Гетьману, бывшему уже командиром дивизии, что на станции ими уничтожено четыре эшелона, но он и остальные штабисты восприняли сбивчивый рассказ летчика с улыбкой – ему просто не поверили. Истребитель тоже не сумел доложить об успехе вылета как следует, ограничившись лишь фразой: "Над Малороссийской черно и дым коромыслом!"
Тем не менее пока техники расчехляли штурмовики, готовя их к полетам для ударов по обнаруженным Смирновым эшелонам, курсом на Малороссийскую взлетели два истребителя: разведчики-контролеры. Истребители вернулись как-то очень уж быстро. Летчики доложили: на станции Малороссийской творится что-то невероятное – дым, огонь, взрывы. Близко подойти и что-нибудь рассмотреть им не удалось.
Смирнов заметно повеселел: теперь уж проверять нечего, все ясно. К вечеру, однако, дошли слухи, что с другого аэродрома снова послали разведчика, на этот раз многоместный самолет с фотоаппаратами.
После ужина Смирнов сразу пошел спать, но, только он уснул, кто-то начал тормошить. Открыл глаза – над ним склонился посыльный штаба:
– Вам со Слеповым срочно в штаб!
В штабе находился заместитель Кожуховского, майор Гудименко, работавший как заведенная машина – без сна и отдыха.
– Из штаба воздушной армии получена шифровка, – сказал он. – Срочно требуют подробное описание боевого полета со схемой удара по станции Малороссийской. Вот вам бумага: рисуйте, пишите.
Почти до утра летчики писали отчет о боевом вылете и чертили схему. Гудименко тем временем отстукивал на машинке двумя пальцами препроводительную. Потом прочитал отчет, заставил обоих расписаться и сказал:
– Теперь – отдыхать. В боевой расчет на двадцать седьмое командир приказал вас не включать.
…Шли дни. Разговоры в полку, дивизии и армии о Малороссийской понемногу улеглись. Другие события отодвинули на второй план полет этой пары, закончившийся редким по эффективности результатом. Мы продолжали бить эшелоны, штурмовали засевшие в кубанском черноземе немецкие автоколонны, на дорогах оставались вереницы обгоревших автомашин.
Чтобы не отстать от наступающих войск, со Ставрополя мы перебазировались в Гетьмановскую, потом в Усть-Лабинскую – почти под Краснодар. Летать с этого сильно раскисшего летного поля пришлось очень много, а погода нас по-прежнему не баловала.
Как-то под вечер, когда летчики собрались на командном пункте и ожидали отправки на ужин ("Еще один денек стерли", – говорили мы), скрипнула дверь, и мы увидели затянутого в кожаный реглан плотного человека с маузером на боку. С нар посыпались как горох. Вскочили и командир полка с начальником штаба. Никто не ждал, что так внезапно нагрянет командующий 4-й воздушной армией генерал-лейтенант Науменко.
– Кто летал на Малороссийскую? – спросил он строго.
Смирнов выступил вперед:
– Лейтенант Смирнов… с ведомым Слеповым.
– Кто Слепов? – командующий обвел взглядом летчиков, но никто не тронулся с места.
Ответил командир полка:
– Не вернулся с боевого задания.
– Когда?
– Вчера.
Командующий присел на скамейку, разрешил сесть остальным.
– Станция Малороссийская занята нашими войсками, – сказал он. – Я высылал туда комиссию для определения эффективности удара. Сегодня сам летал смотреть. На станции сгорело четыре эшелона: один с горючим, два с боеприпасами, четвертый с танками. Путевое хозяйство настолько разрушено, что за четверо суток, вплоть до подхода туда наших войск, ни один эшелон не мог проследовать в сторону Тихорецка. Войскам достались богатые трофеи. Много эшелонов так и застряло на перегонах… Вот, оказывается, что могут сделать два штурмовика при удачном выборе цели и снайперском ударе. Ведь им попадался не один эшелон, но летчики не стали размениваться на мелочи. Ведущий Смирнов терпеливо искал наилучшую цель и нашел ее…
Заключил командующий такими словами:
– Действия Смирнова и Слепова ставлю всем в пример. Лейтенант Смирнов представлен к правительственной награде. – Науменко пожал руку Смирнову, распрощался с остальными и улетел на своем У-2.
А через два дня из боевого вылета не вернулся и Смирнов. При штурмовке колонны противника у станицы Троицкой в мотор его самолета угодил снаряд. Штурмовик, рубя винтом и сбивая крыльями макушки деревьев, рухнул в лес по ту сторону линии фронта…
Я навсегда запомнил, как под шелест гвардейского знамени перед выстроившимся полком читали приказ народного комиссара обороны И.В. Сталина. В нем в пример всему летному составу Военно-воздушных сил ставились действия двух летчиков нашего полка – Смирнова и Слепова. Всем авиационным частям предлагалось широко использовать в борьбе с железнодорожными и автомобильными перевозками в тылу противника примененный ими способ боевых действий. В приказе он был узаконен и назван "охотой". Смысл "охоты" – сам ищи и бей!
Приказ был радостный, но с нами в строю уже не было тех, кто прославил часть. В журнале боевых действий было записано: "Лейтенант Смирнов Сергей Иванович, рожд. 1913 г., член ВКП(б) с 1942 г., заместитель командира эскадрильи, 13.02.43 г. сбит зенитной артиллерией в районе Троицкой Краснодарского края на 46-м боевом вылете". На стенде боевой славы полка появилась фотография Смирнова в черной рамке. Она висела рядом с фотографиями Мосьпанова, Руденко, Артемова, Шамшурина…
Тогда мы не знали, что сбитый зениткой Смирнов остался жив. Придя в сознание в обломках разбившегося самолета, он пробирался к своим, но был схвачен при переходе линии фронта. Пройдя несколько концлагерей, он вдвоем с офицером-пехотинцем сумел бежать и добраться до чехословацких партизан, в отряде у которых воевал много месяцев: нападая из засад на вражеские колонны, взрывая мосты.
А награды за тот боевой вылет, как это часто бывало, Смирнов так и не получил…
НШ
Было это ранней весной сорок третьего на Кубани, в Новотитаровской.
В этот день приунывшие летчики сидели в ожидании обеда, греясь на солнце около штаба. Нас в полку оставалось совсем немного, а за последние дни мы снова понесли потери: накануне не вернулись с боевого задания из района косы Чушки Герман Романцов и Николай Николаевич Кузнецов. Кузнецов перед войной много лет проработал инструктором в аэроклубе Осоавиахима, был забронирован и с трудом вырвался на фронт. В тылу у него осталась большая семья.
В тот же самый день несчастье в боевом вылете произошло и у меня, и теперь я сидел в стороне от всех, вместе с прилетевшим из Невинномысска Колей Галущенко: сидел и молча перебирал в памяти все детали этого злополучного полета.
Недоразумения начались еще перед вылетом. Командир полка вдруг решил включить в мою группу сержанта Петра Колесникова, летчика со странностями. На земле – человек как человек, а в воздухе его словно подменяли. В строю он вдруг без всякой причины начинал шарахаться из стороны в сторону и разгонял соседей. Командир полка хотел было перевести его на связной У-2, но Колесников всерьез обиделся: "Неужели же вы меня трусом считаете?"
Я возражал против включения Колесникова в боевой расчет, но в конце концов вынужден был уступить и поставить его рядом с собой справа. Поскольку воздушные стрелки тоже не горели желанием лететь с Колесниковым, то ему выделили сохранившийся до сих пор одноместный самолет. Перед вылетом я напутствовал Колесникова:
– Смотреть будешь только в мою сторону, выдерживай дистанцию и интервал. Сектором газа резко не шуруй… Головой зря не верти, полетим с надежным истребительным прикрытием, будет Покрышкин. Истребители сами обнаружат и отгонят "мессеров".
Петя согласно кивал, но заметно побледнел. На земле ему все было понятно, а как только поднялись в воздух, то мне стало ясно: оставлять этого летчика в середине строя нельзя. Никакие мои подсказки по радио не помогали: его самолет то "вспухал" над строем, то резко проваливался под него. При полете к цели командами по радио летчика пришлось буквально выманивать из середины строя, пока он не занял место крайнего. "Пусть там и болтается", – успокоился я, и все вроде бы пошло нормально.
Мы отштурмовали колонну вражеских машин у Курчанской и уходили на бреющем. Оглянувшись, я увидел, что Колесников сильно отстал от группы, и начал набирать высоту, чтобы он нас быстрее заметил. Летчик догнал нас, находясь значительно ниже, а потом круто пошел вверх. Однако вместо того, чтобы снова занять крайнее место в строю, он начал целить в середину строя – на прежнее место между мной и Злобиным. "Занимай место с краю!" – повторял я несколько раз, но Колесников будто оглох… У меня на глазах самолет Колесникова рубанул винтом штурмовик лейтенанта Ивана Злобина со стрелком – сержантом Николаем Мухой. Оба самолета вспыхнули и, беспорядочно кувыркаясь, упали на окраине станицы Бараниковской.
Надо же такому случиться – после успешного выполнения боевого задания, когда мы уже пересекли линию фронта…
Теперь я сидел, пригорюнившись, рядом с майором Галущенко, с которым мы не виделись несколько дней, – он летал в Невинномысск за самолетом и только что вернулся. Галущенко успокаивал меня: "Не кисни, Василек. Видишь сам, что и так все носы повесили". И тут он хлопнул ладонью по своему пухлому планшету, стянутому резинками от парашютного ранца, и шепнул на ухо: "Командир батальона из Невинномысска кусок сала для Кожуховского передал. Давай его на глазах у самого батьки съедим, со всеми ребятами!"
Майор Федор Васильевич Кожуховский был нашим начальником штаба. В те годы было ему под сорок, а из-за тучности он выглядел старше своих лет. Он был добряком по натуре, но отличным работником – при нем штаб полка работал, как хорошо отрегулированный мотор. При этом Кожуховский скрывал дефект зрения – в сумерки он становился практически слепым…
– Обидим старину…
– Мы и ему потом кусочек оставим, разделим по-христиански. А веселая беседа – не хуже обеда!
Галущенко, напустив на себя суровость, громко скомандовал: "Летный состав, ко мне!" – и направился в штаб. Пришли в комнату, расселись на скамейках, притихли: "Может, боевое задание?" Последним в узкую дверь протиснулся начштаба, майор Федор Васильевич Кожуховский – на ловца и зверь бежит.
Галущенко сдвинул на середину столик, поставил два стула, усадил меня и громко объявил:
– Сейчас мы вам покажем… – он кивнул в мою сторону и в абсолютной тишине выдержал томительную паузу, которую закончил неожиданно: – Покажем, как нужно сало есть! – и повертел над головой извлеченным из планшета большим квадратом сала. Находившиеся в комнате дружно засмеялись, и лишь один Федор Васильевич, сидевший позади всех, беспокойно заерзал на скамейке.
После краткого вступительного слова о пользе сала Галущенко приступил к демонстрации самого опыта. Он долго и сосредоточенно резал кусок на маленькие дольки, затем расщепил головку чеснока, очистил дольки от шелухи. Голодная братия исходила слюной. Наконец он взял первый кусочек, предварительно потер салом вокруг губ, чтобы аппетитно блестело, а уж потом послал его зубчиком чеснока себе в рот. Второй кусочек он протянул мне. Прежде чем его употребить, я предварительно потер поджаристую корочку чесноком. Галущенко в это время прокомментировал мои действия:
– Вот видите, товарищи, и так тоже можно есть.
Он подходил к каждому летчику с крошечной порцией и торжественно вручал пробу. Кожуховского Галущенко обошел стороной, а потом начал вслух сокрушаться по поводу того, что он, наверное, просчитался при дележе и кому-то одному не достанется. Федор Васильевич проявил признаки беспокойства. Порцию он все же получил, но последним. Когда он ее проглотил, тут-то Николай Кириллович и нанес ему "сокрушительный удар":
– Товарищ начальник штаба, прошу написать расписку…
– Какую расписку?
– Что сало, переданное командиром БАО через майора Галущенко, вами получено.
Сколько смеху было в этот день, да и потом! Вместе со всеми заразительно смеялся и сам Кожуховский. Позже, впрочем, стало известно, что во все окрестные батальоны аэродромного обслуживания, откуда его снабжали этим продуктом, он с летчиком звена связи разослал "циркуляр", чтобы впредь сало пересылали только через надежных лиц.