Девяностые годы для Астафьева - время неимоверной, надсадной работы над романом "Прокляты и убиты". А между этим главным делом он успевал ещё написать то повесть, то рассказ, то страницы "Затесей". Но и тогда находил возможность прочесть книжную или журнальную новинку. Впечатление такое, что за работой близких ему писателей (пусть близких вчера!) он следил неотрывно. Во всяком случае, Распутина не упускал из виду. И никогда неприятие иных общественных поступков или публицистических работ младшего собрата не влияло на его оценку новых произведений. Это был суд мастера, справедливый и честный. В ноябре 1995 года, например, он сообщал Курбатову: "Не знаю, писал ли я тебе, что ещё в Овсянке прочёл два рассказа Валентина в "Москве" и порадовался, что он, как и Женя Носов, начал работать".
В июльском номере журнала были напечатаны рассказы "Женский разговор" и "По-соседски". Второй из них, "По-соседски", вошедший позже в цикл "Сеня едет", показался Астафьеву "чужим" по исполнению:
"…рассказ мне понравился лишь первый, а второй - не его рассказ. Дважды он ступал на "шукшинскую тропу" - это в "Не могу" и здесь вот, в борьбе с бутылками, и получается у него не хуже Шукшина, но хуже, чем у Распутина. Всё же Василий Макарович писал "по-киношному" изобразительно, броско, смешно и, за малым исключением, неглубоко. Он потому и пошёл в "народ", в переводы и нарасхват, что читать его можно и в трамвае, и в поезде, и на курорте, а лучший Валентин - это чтение трудное, к нему надо готовиться, очищаться маленько, может, как перед исповедью или перед трудной беседой… Надо взаимно понимать автору и читателю, что чтение сие - трудная работа и для читателя, хорошо подготовленного, крепко умеющего думать и сосредоточенно читать.
В "Современнике" рассказ его ещё не читал - не попадает мне в руки "родной" журнал (в апрельском номере "Нашего современника" за тот год был напечатан рассказ Распутина "В больнице". - А. Р.)".
Сейчас можно сказать, что между двумя писателями никогда не было вражды. Неприятие каких-то общественных позиций друг друга, противостояние твёрдых характеров - да, но не вражда. И посещение Распутиным вскоре после кончины Виктора Петровича его могилы и скорбная просьба к нему, ушедшему, о прощении - всё это примиряло двух великих сынов России, выбравших среди её бездорожья разные ориентиры, но одинаково послуживших ей своими бессмертными талантами.
Жупелы: один, два, три…
В повествовании о жизни и творчестве писателя не хотелось бы для полноты картины обходить стороной ни претензий к нему "идейных" оппонентов, ни критики его общественных поступков, ни резкого неприятия его оценок важных событий. Не однажды писатель выслушивал, например, обвинения в "антисемитизме" и даже "фашизме".
Валентин Григорьевич не отвечал на эти наскоки как на личные обвинения. Он стремился, как говорится, "зрить в корень" - объяснить читателю, почему клеветники России вытаскивают на свет жупел фашизма и стремятся прилепить маску "наци" каждому патриотически мыслящему русскому человеку. В беседе с журналистом "Правды" Виктором Кожемяко он говорил:
"Истинные преступники не могут не понимать, что неслыханное в мире ограбление в считаные годы богатейшей страны, глумление над святынями, над историей, над самим русским именем способны вызвать ущемлённое чувство национального достоинства, требующее действия. Это неизбежная реакция, так было, так будет. Но и остановиться преступники не в состоянии, слишком преуспели в своём ремесле грабежа, слишком зарвались, слишком много поставлено на карту. Наглость и страх диктуют тактику - только вперёд! Ущемлённое чувство национального достоинства после Версаля и итогов Первой мировой войны явилось в Германии питательной средой для зарождения фашизма. Россия сегодня пострадала сильней, поражение её унизительней, обида должна быть больше - вроде бы все необходимые условия для вынашивания фашизма. Ну и подсунуть ей это чудовище, и завопить на весь мир об его опасности! Знают прекрасно, что здесь совсем другой народ - начисто лишённый чувства превосходства, незаносчивый, не способный к муштре, непритязательный, а теперь ещё и с ослабленной волей. Знают, но на это и расчёт: чем наглей обвинения, тем противней от них отмываться. Чтобы в "этой" стране всё оставалось на своих местах, образ побеждённого, в сравнении с благородным ликом победителя, должен иметь самое страшное, самое отталкивающее выражение.
И пошло-поехало: всякое национальное действие, необходимое для дыхания, будь то культурное, духовное, гражданское шевеление, - непременно "наци", окраска фашизма. Православная икона - "наци", русский язык - "наци", народная песня - "наци". Истерично, напористо, злобно-вдохновенно - и беспрерывно".
Но возникал вопрос: почему клеветникам верят иные из читателей, почему даже представители власти не стесняются болтать об "угрозе русского фашизма"? Писатель и тут не уходит от ответа:
"Для меня, признаться, это самый трудный вопрос: почему верят? Почему себе, сердцу своему, атмосфере вокруг себя перестают доверять и готовы чуть ли не руки вверх при окрике "фашист"! Да, дурачат, да, владеют мощнейшими средствами для массового одурачивания, применяют новейшие технологии одурачивания… Но ведь и у телёнка есть чутьё, где волк и где собака. Да, русский человек оказался в изоляции от своих учителей, его сознание и душу развращают и убивают вот уже более десяти лет, но чутьё-то, чутьё-то, если не разумный и независимый взгляд!.. У нас в крови это всегда было - издали распознавать злодейство. Как можно верить киселёвым, доренкам и сванидзе, убеждающим русских в русском фашизме! На них же, этих телевещателях, всё написано: как, почему и с какой целью. Они жируют на каждом скальпе "отстреленного" в дикой, с их точки зрения, стране…
Но не больно-то, надо полагать, люди и верят. Иначе не нарастало бы сначала глухое, а теперь уже всё более открытое недовольство против "духов злобы". Как не верят и подписантам из известной обоймы "творческой интеллигенции", время от времени призывающим к расправе над нами. Народ на мякине не проведёшь. Визг, поднятый вокруг "русского фашизма" и антисемитизма, неприличен, он сам выдаёт себя с головой. Будь действительно опасность фашизма, реакция должна бы быть серьёзней, как накануне Второй мировой войны. Тут и детектора лжи не надо, так видать. Опасность-то, кстати, есть, но с какой стороны - вот тут надо всматриваться зорче.
Под экономической разрухой, несмотря на огромные потери, мы выстояли, под нравственной разрухой выстояли, сопротивление нарастает. Ну так "русским фашизмом" его по голове, русского человека, как контрольным выстрелом в затылок. "Цивилизаторы" раз за разом спасают мир от смертельной опасности, которая исходит почему-то от самых обессиленных экономической блокадой и бомбардировками - от иракцев, от сербов… И вот теперь очередь России. Это закон хищников, уголовщины - добивай раненых, больных, измождённых, виноватых лишь в том, что они не признают свободы на поводке.
Десятки, сотни, должно быть, книг о "русском фашизме" выходит сейчас по миру. В том числе и российских подданных. Тут в изобличителях, как повелось, на первых ролях перевёртыши. Бывший преподаватель Высшей партийной школы С. Кулешов ещё года четыре назад сочинил книжку под названием "Звезда и свастика", где как специалист, трудившийся во укрепление звезды, говорит об однозначности этих двух символов двух тоталитарных систем и справедливости понятия "красно-коричневые". Таким образом, если судить по этой литературе, фашизм в России, как ни верти, был неминуем. Ведутся розыски фашизма в нашей истории, единичное возводится в общее, уже без обиняков говорят о дурной генетике. Вы правы: чем ещё, как не заблаговременной подготовкой к санкциям, можно всё это объяснить?
А какой же фашист без антисемита? Это уж обязательно. Это как хлыст, которым нас приводят в чувство, чтобы мы не забывались и знали своё место в "новом порядке"".
Собеседник писателя Виктор Кожемяко воскликнул в связи с тем, что расхожий ярлык часто приклеивается именно к самому Распутину: "Как вы можете переносить такое? Как же сердце-то ваше выдерживает всё, что враги России обрушивают на вас?"
Тут уж и в самом деле не ответишь: мол, помогает бойцовская закалка. Тут нужны факты. Вот ответ Валентина Григорьевича на лживые обвинения и домыслы:
"Никакого врождённого антисемитизма у русских быть не может - если не принимать за антисемитизм их национальность. Когда евреи находятся на одном уровне жизни и отношений с русскими и другими, к ним не может быть и настороженности: вместе работаем, вместе мыкаем горе. В этих условиях, в условиях круговой разрухи, помощь друг другу естественна, она не имеет ничего общего с круговой порукой, как на более высоких уровнях власти и влияния. Вот там, на более высоких уровнях, реваншизм, притом грубый, откровенный, налицо - словно один народ и создан для власти, а второй - для подчинения, один - судия, второй - подсудимый, один изначально несёт в себе победу, второй - поражение".
Так, видимо, решили "победители" в начале девяностых годов. Но продолжу цитирование:
"Когда шум умолк и дым рассеялся (уточню: от расстрелянного здания парламента. - А. Р.), прежнего государства уже не существовало, зато явлены были миру образы Березовского, Гусинского, Смоленского, Чубайса, Немцова и других, захвативших власть. Тут можно было бы привести множество циничных откровений по поводу этой победы, а также спеси и презрения к нашему народу. Кто же кого должен бояться? И разве неверно, что там, где кричат об антисемитизме, нужно искать русофобию, стремление к окончательной победе, чтобы и писка нашего не возникало…
Самые ненавистные в России образы, с которыми связано разграбление страны… Их хотя бы на время следовало куда-нибудь спрятать, не дразнить ими народ! Нет, безвылазно торчат на экранах, дают советы, сыплют соль на раны. Куда подевалась хвалёная осторожность и предусмотрительность евреев, их рассудительность и расчётливость?
Эх, если бы и впредь пришлось иметь дело с такими "фашистами", как мы! Не закрывающими глаза на недостатки и пороки своего народа, замечающими таланты и достоинства других народов. Но ни в своём, ни в каком другом народе не согласимся мы с "избранностью", с "выше всех", с правом навязывать свою волю и вкусы, с особым счётом к миру за своё присутствие в нём…"
В Интернете часто злобно комментировалось каждое личное мнение Распутина. Вот пример:
"Валентин Распутин придерживается сталинистской позиции и считает её созвучной мнению народа". По этому поводу писатель высказался в беседе с тем же Виктором Кожемяко:
"Вот и запах Сталина не могут переносить. Но тут уж я оставлю иронию и напомню читателям, что, сколько бы ни ненавидела Сталина и на дух его не принимала нынешняя инославная "элита", не следовало бы забывать ей, что в России не только ветераны, но и молодёжь относится к нему совсем по-иному.
И когда, напомню, выдвигались народом кандидатуры на "Имя России" (всероссийский опрос, проведённый телевидением. - А.Р.), третье место после благоверного Александра Невского и П. А. Столыпина было отдано Иосифу Виссарионовичу, генералиссимусу Великой Отечественной. Мало для кого секрет, что занял-то он в действительности первое место, но на две позиции был сознательно отодвинут, чтобы "не дразнить гусей", то есть не принимающих Сталина на дух граждан.
И когда наша недалёкая либеральная то ли элита, то ли шарашка, злобно ненавидящая Сталина, требовала, чтобы в юбилейные дни 65-летия Победы и духа Иосифа Виссарионовича нигде не было, не говоря уж о портретах вождя, она добилась этим только того, что и духа, и портретов будет гораздо больше, чем если бы она так нахально не выставляла свои ультиматумы фронтовикам да и всем нам.
И правильно: не лезьте в душу народную. Она вам неподвластна. Пора бы это понять".
"Год выходит за пять…"
В марте 1995 года Валентин Григорьевич писал красноярскому журналисту Владимиру Зыкову о напастях, обрушившихся на него:
"Вернувшись из Москвы почти месяц назад, прежде всего поехал к матери в Братск, где она живёт у моей сестры и в 84 года чувствует себя всё хуже и хуже. А я уже и сам чувствую себя глубоким стариком. В последние года год выходил за пять. Приехал сейчас на Байкал в санаторий, куда раньше не раз уезжал поработать и где ещё узнают меня, - так узнают, всплескивая руками: "Вы ли это?" Сказались пять операций под наркозом, моя былая беспутная жизнь, мой консерватизм по отношению к переменам и прочая… Не буду больше жаловаться, дело это невесёлое.
В Москве пока остаётся казённая квартира - пока до мая (видимо, как для депутата прежнего Верховного Совета. - Уточнение В. Зыкова). Держался за неё из-за дочери, которая нынче заканчивает консерваторию по специальности музыковед, вторая специальность - органист, но на работу консерватория приглашает в издательский отдел, там же в Москве. Сын у меня окончил Иркутский институт иностранных языков, отслужил в армии и теперь зарабатывает вместе с женой курсами английского языка.
Почти не пишу. То есть пишу, занимаюсь подёнщиной. В прошлом году вышел трёхтомник (издавали совместно "Молодая гвардия" и "Вече", но деньги были последнего), заплатили по старым понятиям копейки. И так всюду. Коммерческие издательства не хотят платить, некоммерческим платить нечем. В демократы не вышел - сам виноват. Спасают изредка зарубежные журналы, заказывающие статьи. Я со своими взглядами для них - нечто экзотическое. Напечатают рядом с цивилизованным человеком меня, чтобы показать, какие экземпляры на Земле ещё остались, - читателю забавно. Скоро, пожалуй, будут показывать живьём из вольера, не говоря ни слова.
Красноярск стал слишком далеко, гораздо дальше Москвы. В прошлом году, едучи поездом, сошёл на перрон, наобещал встречавшим, что потом обязательно приеду, - и исчез. Ехало не повезло. Вместо Енисея отправился опять на Лену, да и то недалеко. Намеревался, собираясь продолжать книгу о Сибири, проплыть всю Лену, но на первом же (горном) этапе жестоко простудился, четырежды отлежал в больницах с двумя операциями и теперь уже никаких обещаний не даю. Надеюсь всё же, что встретимся ещё и на этом свете. Прости, письмо невесёлое, но уж так "наехало"… Да, встретил в конце января в Колонном зале на праздновании 60-летия Союза писателей Лилю Моисееву и Тамару Назарову. Легко узнаваемы, по-прежнему великодушны, особенно Лиля… В. Распутин".
А в ноябре того же года он вновь сообщает Владимиру Зыкову невесёлые новости:
"В августе хватил меня удар, вызванный, как потом выяснилось, всего-то спазмом мозгового сосуда, но меня он напугал. Только пришёл в себя - инсульт у матери, которая живёт у сестры в Братске. Пришлось ехать туда. С трудом "откачали" мать, но она с той поры уже больше не поднимается".
Последние годы перед уходом Нина Ивановна очень тосковала по родной деревне. В предисловии "Откуда есть-пошли мои книги" писатель рассказывал:
"Лет десять мы с сестрой на лето привозили её в деревню, о которой она вздыхала всю зиму, а под весну в изнеможении и тоске умолкала, уставившись глазами туда, в родные пределы и в родной дом. Она была по рождению не аталанской, отец привёз её с Ангары же, но верхней, - и вот как: мимо Аталанки и легла".
Многострадальная матушка Валентина Григорьевича умерла 11 марта 1996 года и была похоронена в Братске (как выразился сын, "мимо Аталанки и легла").
А полмесяца спустя угодил в больницу и сам писатель. Но находит время и силы послать в Красноярск поздравление: тамошнему издательству исполнилось 60 лет. В этом "доме книги" когда-то готовились к выпуску его первые сборники прозы. К тому же руководителем коллектива в новые времена стал Владимир Зыков. Кроме поздравительной открытки ему адресовалось письмо:
"Ваше издательство уже тем достойно уважения (и удивления), что оно живо и не скурвилось. Наше (иркутское. - А. Р.) решило в своё время расцвести на нечистотах и теперь вынуждено распустить всех редакторов и ничего, кроме двух-трёх заказных книг, произвести не в состоянии… Я живу подёнщиной, по большей части статьями. Книги нынче не кормят. Издавать их можно только от сытости. Я потихоньку пишу и буду писать прозу, но, как мне кажется, пишу для близкого круга друзей. Но это моя судьба. Бог с ней! А издательству подниматься в рост и печатать лучшее и необходимое надо. Это мы можем уходить. Издательство не может. Сейчас опять начинают писать. Опять идут рукописи, и я вижу, что русская литература жива. Хотя многие, в том числе и известные, поддались на наживки, с помощью которых принято подцеплять писателей.
Спасибо за память. Твой В. Распутин".
Сибирская даль с альпийских гор
Французский департамент Верхняя Савойя, расположенный на побережье Женевского озера (там его называют озером Леман), тесно сотрудничал с Иркутской областью в экономике, образовании, медицине, спорте. Осенью 1997 года французы решили провести в своём сказочном краю, предгорьях Альп, Дни Байкала и пригласили на этот праздник большую группу сибиряков - врачей, преподавателей высшей школы, музыкантов, юных спортсменов, даже модельера с образцами оригинальной сибирской одежды. Иркутских писателей представлял я. Вот тогда-то два издательства - "Алидадес" из Верхней Савойи во главе с госполином Эммануэлем Малербэ и "Письмена" (которым, напомню, руководил я) - договорились обменяться изданием сборников поэзии и прозы писателей Восточной Сибири на французском языке и таких же сборников современных французских авторов на русском языке. Малербэ, большой поклонник и пропагандист русской литературы, к тому времени уже издал книги Н. Гоголя и Н. Лескова, С. Есенина и А. Ахматовой, А. Блока и О. Мандельштама, других наших классиков.
Валентин Григорьевич обратился к организаторам Дней Байкала в Верхней Савойе с приветственным письмом, которое я и привёз во Францию. Оно было зачитано на торжественном открытии акции. Приведу текст письма, которое не публиковалось в России (копия его сохранилась в моём архиве):
"Я благодарен за приглашение на Дни Байкала в Верхней Савойе. Впрочем, прежде-то всего вас нужно благодарить за то, что вы понимаете великое значение нашего славного моря для всего человечества, и за то, что вы берёте на себя часть нашей боли за его судьбу. Байкал делает нас таким образом и ближе, и родней.
К сожалению, жизнь моя складывается так, что я не смогу в этом году приехать в ваши прекрасные края. Однако от души желаю плодотворного обсуждения самых важных вопросов современности - вопросов культуры, нравственности, экологии и сотрудничества в широком смысле.
Бог ведает, где собираются добрые и честные люди. Им и помогает Он найти те слова, которые являются истиной, и подводит к тем делам, которых жаждет человечество в надежде свернуть с ложного пути.
В эти дни савойское солнышко обогреет и Байкал, и меня. Успехов вам!
Валентин Распутин. 14 октября 1997 г.".