Творческий конкурс для поступления в Литинститут всегда был высокий: десятки человек на одно место. Пришлось прочитать множество рукописей, чтобы выбрать достойных абитуриентов. Подготовительная работа, которая шла не только в Иркутске, но и в близлежащих районах и городах, подняла такую "волну", что многие ребята и девчата, отмеченные на последних конференциях молодых авторов и только что появившиеся на "литературном горизонте", захотели поступить в институт. К. сентябрю следующего, 2001 года мы набрали группу одарённых ребят - прозаиков. С ними начал заниматься Валентин Григорьевич. Я вёл все организационные дела. И присутствовал на каждом творческом обсуждении студенческих рукописей.
Учительский дар Распутина никогда не освещался в печати. А между тем, "сливаясь" с его художественным даром, он приобретал особую привлекательность и ценность. Именно поэтому хочу привести несколько размышлений и советов писателя в связи с первыми, ещё ученическими произведениями наших студентов (записи сделаны на занятиях).
"Обсуждение рассказов "Черепаха" и "Время шло, считала кукушка" Владимира Мешкова и "Белые палаты" Александра Турханова. Все рассказы напечатаны в журнале "Москва" в 2001 году.
Владимир Мешков пояснил, что не очень доволен журнальной публикацией. Дело в том, что первый из них написан давно и теперь кажется ему несколько наивным. Второй - "посвежее", но и этот, написанный на сходную, любовную тему и потому, видимо, напечатанный редакцией "в связке" с первым, уже не удовлетворяет его. Сокурсники Владимира, высказываясь о рассказах, разделили мнение автора.
Валентин Григорьевич начал разговор с того, что такие рассказы о любви пишут обычно авторы юные, неопытные. "Я так и понял, что вы предложили журналу свои ранние, может быть, даже первые рассказы, - сказал Распутин. - Зрелый автор не имеет права писать такие художественно несостоятельные вещи. Особенно о любви".
Он подробно говорил о глубине постижения писателем обыкновенной, будничной жизни. О том, что в любви человеческий характер проявляется, как никогда, обнажённо и полно. Тема эта даёт возможность писателю обозначить свою нравственную позицию, высказать много сокровенного.
Студенты во время обсуждения вспоминали рассказы самого Распутина "Рудольфио", "Встреча", "Василий и Василиса", написанные им в молодости, соотносили с ними новеллы Владимира Мешкова. Невольно сравнивали, потому что незадолго перед этим у нас была короткая беседа о тех распутинских рассказах, и мы, по общему согласию, включили разговор о них в план учебного года".
В следующий раз предметом жаркой дискуссии семинаристов стала повесть Майи Новик "Жена Омеги". Рассказ в ней вёлся от лица героини, молодой продавщицы в уличном ларьке. Ребята высказывались откровенно.
Владимир Мешков:
"Повесть любопытна. В ней правдивый взгляд на то, что происходит за металлическими стенками бесчисленных ларьков, загромоздивших улицы городов и сёл. Для многих из нас это совершенно неизвестная жизнь. Мы не обращаем внимание, почему около таких магазинчиков снуют бритоголовые парни, почему "комки", как в народе называют ларьки, то разбиваются, то поджигаются. Молодая героиня попадает в продавцы потому, что ей некуда деться, надо зарабатывать на хлеб. А потом работа и среда засасывают её. Случайно избранный путь уже не позволяет прийти к достойной жизни".
Михаил Прокопьев:
"У Майи плотная проза. Она напомнила мне рассказ Астафьева "Людочка". По жёсткости письма. Автор логически выверенно ведёт повествование, каждый эпизод "смотрится" в общей картине. Конечно, есть огрехи, особенно в языке. Это наша общая неряшливость".
Александр Турханов:
"Когда я читал повесть, я постоянно отмечал то стёртые, "замыленные" фразы, из которых состоит обыденная речь, то сленговые, засорившие нынешний язык. Какая же это художественная речь? Можно ли таким языком нарисовать человека, картину? Приём - вести повествование от лица героя - очень распространён в литературе. Классики часто пользовались им. Но это не значит, что рассказ должен вестись дремучим языком, быть стилизованным под некий язык "простого человека"".
Как обычно, возможность высказаться получил каждый студент. Распутин выслушал всех внимательно, никого не перебивал. И завершил обсуждение так:
"Разговор требуется серьёзный. Майя не первая окунулась в "чернуху". Существует целая литература, десятки авторов представляют её. И читателя уже не надо брать за ухо и вести к такой литературе. Он сам бежит к ней. "Тьма низких истин" оказалась интересней и ближе такому читателю.
Майя ничего не преувеличивает. Есть такая жизнь, которую она в подробностях описывает. Но может ли быть такая литература? Вот вопрос. Спор идёт давно. И, кажется, побеждают апологеты "чернухи".
У такой литературы не может быть художественного языка. Здесь кто-то сказал, что это стилизация под язык героини. Нет, это язык автора: "Я не могла узнать о мужчинах в положительном смысле…", "В какой-то момент времени…", "Я, как говорится, не прониклась…", "Отличалась большой стабильностью…", "Ломакин в корне пресёк…", "На идею прогулки подтолкнула…". Где же вкус автора?
Я не сомневаюсь, что вы будете писать книги, издаваться. Но какая польза от таких книг? Может быть, писателю нужен "нас возвышающий обман"?
Перо у вас бойкое. Суть ухватывается точно: "со знанием дела" описывается, как парни на пикнике увели в сторону девушку и распяли её. Но надо ли о жизни писать так жестоко и так грязно, как пишут мастера "чернухи"? У вас героиня, намаявшись в жизни, идёт к колдунье. Не в церковь, а к колдунье. Она выбирает сатанинский путь. И позже, когда устраивается в газету журналистом, решается написать именно о сатанистах. Нравственных правил, христианской морали нет ни у героини, ни у автора. Сейчас молодёжь правильно делает, что выбрасывает книги Сорокина в мусорные контейнеры. Такие авторы, как Сорокин, бросают вызов даже той "сниженной" морали, с которой мы живём теперь. Поймите, литература такого рода страшнее, чем наркотик.
Мы окунулись в грязную яму - и что же, выйдем из неё чистыми? В повести есть строки о том, что героиня ненавидит всех - и богатых, и бедных, и себя в том числе. И в самом деле, беспросветная жизнь под слепым пером в литературе подводит к ненависти. А ненависть не просто дело жестокое, это дело окончательное.
Задумайтесь о серьёзности писательского пути. Ничего не изменит учёба, если художественное мышление такое, как у авторов модных чернушных книг. Идёт спор разных литератур. К какой литературе вы склоняетесь? Вопрос принципиальный. И ответ должен быть честным".
Ещё одно обсуждение - на этот раз рассказов Вадима Рудакова. Чтобы объяснить особенность их тематики, следует сказать, что автор - выпускник театрального училища, актёр. Студентка Светлана Шегебаева, по-моему, наиболее точно оценила его пробы пера:
"Из трёх рассказов мне кажутся состоявшимися два: "Солнце в конверте" и "Никодимыч". Сюжет первого вроде бы простой. Молодой фотохудожник знакомится с опытным мастером. Но их разговоры о свете и тени, их поступки рождают художественную метафору: вся жизнь человека, жизнь его души - это борьба или сосуществование света и тени. Другой рассказ продолжает эту тему. У меня не возникло вопроса, почему старый актёр Никодимыч начал "светиться" на сцене. Пусть это художественный вымысел, но он кажется достоверным. Актёр впервые получил роль героя, который душевно близок ему, и сила творчества, вдохновение творят чудеса".
Валентин Григорьевич поддержал эту мысль:
"Помните, мы обсуждали повесть о жестокости нынешней жизни. Автор говорил о них жёстким тоном. А Вадим поступает по-другому. Он ищет, чем можно спастись. Верит в чудо мальчик из рассказа "Поплавок", сохраняет веру в силу искусства старый мастер из рассказа "Солнце в конверте". Найти опоры для пошатнувшейся нравственности - мне такая позиция ближе. И пусть что-то придумано, в художественном произведении это допустимо. Важна чистота. Чистые люди, слава Богу, ещё не перевелись, их замечает, о них пишет Вадим".
Всегда особый разговор вёл Распутин о языке студенческих работ. Одного молодого автора он убеждал:
- Посмотрите, какие "информационные", холодные, часто случайные слова вы подбираете. А ведь речь идёт о человеке мучающемся. Найдите слова тёплые, сердечные. Герой - это родной вам человек, вы знаете о нём всё, так и расскажите о своём герое с душевным волнением, с любовью.
В другой раз разговор зашёл о повести студентки. Девушка рассказывала о юной героине, которая узнаёт о своей смертельной болезни и мучительно ищет выход. Денег на лечение у её родителей нет. События в повести происходят на фоне нищеты, в которую погрузилась страна в девяностые годы. Безысходность людей, их бесправность начинающая писательница описывала по-газетному прямолинейно и сухо. Валентин Григорьевич терпеливо объяснял:
- Вы же не статью пишете, а повесть. Посмотрите на жизнь глазами не провинциального журналиста, привыкшего к языковым штампам, а оглушённой страшным диагнозом, обречённой на гибель сверстницы. Она найдёт слова особенные, пусть наспех обдуманные, горячечные, но зато собственные, незаёмные. Их продиктует сама беда.
Не однажды на занятиях семинара звучало такое наставление мастера: "Пишите мягким пером. Герой должен говорить естественно, так, как он привык, а автор - живописно, с изюминкой".
Для завершения учительской темы, думается, уместно привести некоторые строки из нашей переписки с Сергеем Есиным. В одном из писем, рассказав о наших занятиях, я добавил:
"Зимой, во время экзаменационной сессии, Валентин Григорьевич, возможно, встретится со своими подопечными в Москве, если обстоятельства позволят сделать это. А во второй половине марта он вернётся в Иркутск и продолжит свои занятия с ребятами здесь.
Что касается набора будущего года, то в Иркутске мы взяли на учёт всех возможных кандидатов в студенты, поговорили с каждым. Наши "семинаристы" рассказали им, как сдавали приёмные экзамены, как проходила установочная сессия".
Сергей Николаевич ответил:
"Меня очень порадовало, что Валентин Григорьевич так деятельно помогает нашему общему проекту. Я думаю, это пойдёт на пользу и ему, и уж точно пойдёт на пользу студентам и литературе.
Летом я писал Валентину Григорьевичу, но, судя по всему, письмо не дошло до него. Там было два мотива: первый - не может ли он приехать в качестве гостя или профессора Литинститута на фестиваль "Литература и кино" в Гатчину, под Ленинград? Он меня знает, во всех случаях я не предложил бы ему то, что было бы плохо, трудно и неподходяще. Если можно, переговорите с ним об этом.
Если в феврале Валентин Григорьевич сможет встретиться со своими ребятами в Москве - это хорошо. В этом случае мы позовём на встречу и мой семинар, да и весь институт. В моём семинаре он уже был и на всех произвёл огромное впечатление".
В итоге в двух семинарах через пять лет учёбы дипломы об окончании института получили шестнадцать сибиряков - семь прозаиков и девять поэтов. Уже через три-четыре года некоторые из них стали членами творческого союза.
"Когда вы были молодыми…"
Думается, тут к месту будут ответы прозаика на вопросы, касающиеся самого главного: смысла творческой жизни, исполнения юношеской мечты, радостей или огорчений от созданного. Множество их, таких вопросов, слышал за свою жизнь Валентин Григорьевич - на встречах, литературных семинарах, в редакциях газет, журналов, теле-и радиоканалов. Всех бесед на эту тему, конечно, не приведёшь. Но одну запись можно воспроизвести. Это ответы писателя на анкету молодёжного журнала "Русская сила", недолго издававшегося в Иркутске (2001, № 3):
"- Кем Вы мечтали стать в молодости? Ваша юность ожидала того, чего Вы добились в жизни?
- Я рос в глухой деревне, где самым уважаемым человеком был учитель. Не председатель колхоза, не председатель сельсовета, а воспитатель ребятишек. Им и хотелось стать. И, поступив в университет, я выбрал факультет, где готовились по большей части учителя. Проходил практику в школе, летом работал в пионерском лагере. Получалось. На групповой фотографии, кажется, после третьего курса одна из сокурсниц написала мне: "Ты будешь самым лучшим учителем".
Но с годами сложились другие перспективы. Попробовал стать журналистом - получилось; попробовал стать писателем - тоже вроде получилось. Так и ушёл от первоначальной мечты.
Юность, конечно, не ожидала того, что из меня получилось. Но это не значит, что получилось лучше, больше и полезней. Ярче - пожалуй, да. Но это не самая приятная жизнь, когда человек на виду. На виду он вынужден делать много лишнего, ненужного.
- Изменилось ли с молодых лет Ваше понимание смысла жизни? В чём он, по-Вашему?
- Пожалуй, не изменилось, поскольку в юности его и не было, просто жил и всё, как живётся, руководимый нравственными правилами, которые приобретены были с детства. Но позднее оно, это понимание, чётче оформилось, стало заглавным правилом.
Я представляю смысл жизни так: при наиболее полном и счастливом раскрытии себя найти то место, тот окоп на передовой, где сопротивление злу будет успешнее всего.
- Если б снова начать, пошли бы Вы по жизни тем же путём? От чего Вы бы обязательно отказались?
- Если б снова начать… но повторять жизнь всё равно было бы неинтересно. Я бы поискал чего-нибудь новенького. Например, должность лесничего. Но чудится мне, что не я делал свою жизнь, с этакой напористой отвагой беря рубеж за рубежом, для этого у меня мало тщеславия и нет железной воли, а был я ведом, да так осторожно, что могло показаться, будто это я выбираю дороги.
Можно, конечно, назвать, от чего бы я отказался ("если б снова начать"), исходя из теперешней своей профессии, а если исходить из новой в предлагаемой вами новой жизни, то там сначала надо шишки набить".
Глава двадцать первая
НАЙДУТСЯ МИНИНЫ И ПОЖАРСКИЕ!
По содеянному воздастся
Большого творческого и душевного, нравственного напряжения потребовала от Валентина Распутина повесть "Дочь Ивана, мать Ивана", вышедшая в 2004 году в издательстве "Молодая гвардия". В её основу легла история, нашумевшая в Иркутске: рыночный торговец, выходец с Кавказа, изнасиловал русскую девушку. Её мать, увидевшая в здании прокуратуры, как земляки мерзавца пытаются подкупить следователя, поняла, что правды не найти, и решилась на самосуд: застрелила насильника из обреза. Писатель встречался с женщиной, взятой под стражу, а затем и осуждённой. Трагическая история увиделась ему как неизбежное порождение новой власти - рассадника беззакония, коррупции, разврата. Но рассказать об этом и психологически, и художественно убедительно - значило вынести самому огромную нравственную тяжесть.
Кстати сказать, и название повести пришло из самой жизни. Об этом рассказал в своих мемуарных записках Владимир Зыков:
"Заголовок повести "Дочь Ивана, мать Ивана" подсказала Валентину в одном из писем его давняя знакомая по "Красноярскому комсомольцу" Маргарита Ивановна Николаева (именно при ней, когда она была главным редактором нашего книжного издательства, издали большой том В. Г. Распутина в серии "Писатели на берегах Енисея"). В одном из писем Валентину она упомянула, что её стойкость держится на крепком фундаменте: ведь она дочь Ивана. И мать Ивана.
- Да это же готовый заголовок книги! - воскликнул Валентин Григорьевич. Так и появилось это название".
Повесть "Дочь Ивана, мать Ивана" - произведение, можно сказать, классическое. Действие в нём развёртывается на фоне полнокровно текущей жизни. В кабинете ли следователя, в коридоре ли присутственного места, на рынке ли, на дождливой ли улице - всюду автор помнит про этот фон жизни и описывает его с узнаваемыми, подлинными чертами. И чем драматичнее, невыносимее положение, в которое попадают герои, тем пронзительнее становится повествование, тем безжалостнее писатель рвёт свою душу, мучаясь вместе с ними и сострадая им. К примеру, всю ту часть повести, где отец и мать ищут дочь, находят её и узнают о надругательстве над нею, приезжают втроём домой, - всю эту тяжёлую, чёрную линию повествования Распутин ведёт с огромным напряжением. Здесь всё дышит живым участием в бедах героев, тем сопереживанием, на которое способен лишь родной человек, понимающий отчаянный поступок своего близкого.
"…как ещё можно противостоять бешеному разгулу насилия и жестокости, если государство своих обязанностей не исполняет, а правосудие принимается торговать законами, как редькой с огорода? Как? Тамару Ивановну жалели и втайне её оправдывали; о дочери же её, как только заходил о ней разговор, неопределённо вздыхали, не желая договаривать: слишком большую приходится платить за её честь цену - будто эту цену запрашивает она сама или будто слабость виновата в том, что она слабость".
И опять посыпались упрёки автору: зачем в художественную ткань вкраплена публицистика? Зачем, описывая молодость Тамары Ивановны, детство Светки и Ивана, а особо - отчаянный поступок их матери, автор всякий раз даёт свои оценки, пускается в собственные размышления?
Вспоминается диалог Валентина Распутина с академиком Дмитрием Лихачёвым в связи со "Словом о полку Игореве". Один из уроков, который писатель усвоил ещё смолоду, читая и перечитывая этот великий памятник древнерусской литературы, касался как раз душевной страстности автора. Вот как тогда оценивал прозаик это качество, которое хотел бы воспитать в себе:
"Меня больше всего поражает в "Слове" огромная эмоциональная напряжённость, как бы властность автора, требовательность. Это, кажется, характерно для всей древнерусской литературы, и не только для тех произведений, которые отражают драматические моменты истории, но даже и для житийной литературы. Возьмём то же "Моление Даниила Заточника" - повсюду это огромное эмоциональное напряжение, призывность, страстность, желание результата, объединяющее усилия.
Ну а "Слово" настолько в эмоциональной приподнятости своей высоко стоит над обычной литературой, что это как горение, горение, которое продолжается постоянно. Оно существует во всей архитектонике "Слова" - и в системе выразительных образов, и в обращениях автора, и в том, как автор передаёт слово от героя к герою, во всём духе этого произведения.
Это как бы ословленный дух "Слова"… сама Русь - автор этого произведения, она говорила тогда этими словами о тех проблемах, которые стояли перед нею, и о тех необходимостях, которые прежде всего требовали разрешения".
Отвергая домыслы о том, что "Слово о полку Игореве" - подделка XVIII века, Распутин заметил:
"…для меня не менее важным и абсолютно убедительным доказательством подлинности является опять-таки вот эта эмоциональная напряжённость, потому что многое, очевидно, можно подделать, но чувство, воительство и одновременно молительство в одном страстном вздохе - этого подделать нельзя. Вот, может быть, одно из главных доказательств того, что "Слово" принадлежит именно своему времени, принадлежит 12 веку. И далее оно существует во все времена, "вовлечено" в них как очный завет нашим нациям хранить свой природный, изначальный дух, своё родовое и культурное лицо, а самое важное - свою землю".