В общем, полк действовал хорошо. После окончания учений из полка был отозван капитан Крепский. Заместителем командира полка по строевой части был назначен капитан Гайбович, начальником штаба - капитан Сафоньчик, вторым заместителем начальника штаба остался подпоручник Кашевский. Эти изменения положительно повлияли на дальнейший ход обучения полка.
Продолжая вести боевую подготовку, мы главное внимание обратили на водителей, а также на взаимозаменяемость отдельных номеров орудийного расчета, в особенности наводчиков. И вот так, занимаясь устранением этих недостатков, мы в один из дней получили приказ погрузиться в два эшелона на станции Дивово - 1 января 1944 года мы выезжали в район Смоленска.
* * *
Майор Ижик до конца командовал 4-м истребительно-противотанковым полком, который вписал не одну замечательную страницу в историю народного Войска Польского. Под конец войны он стал командиром бригады, в состав которой входил 4-й полк.
Капитан Сафоньчик погиб на моих глазах в 1944 году на Висле в годовщину создания полка от разорвавшейся рядом с ним вражеской мины.
Поручник Шлеен и я в июне были отозваны из полка и назначены на другие должности.
Капитан Гайбович стал заместителем командира полка по политико-воспитательной работе. В конце войны он был назначен командиром одной из артиллерийских бригад.
С поручником Пальчевским я поддерживал связь до момента моего убытия из полка. Под Смоленском я получил письмо от его жены, которая с тревогой спрашивала о нем, так как уже месяц он не подавал о себе вести.
С Татьяной я переписывался до конца войны. Испытание временем оказалось все же сильнее наших чувств. После войны Татьяна уехала в Москву продолжать учиться, и наша переписка прервалась.
С подпоручником Кашевским я встретился после войны. Он был заместителем главного редактора советского периодического издания "Вольность", издававшегося в Польше на польском языке. В то время он уже имел звание майора Советской Армии.
Многие бывшие солдаты нашего полка занимают сейчас важные посты. Мы иногда встречаемся при различных обстоятельствах и вспоминаем былое.
Полковник Зигмунт Бещанин. Плечом к плечу против общего врага
- Тревога! - кричал командир роты поручник Бонк, стаскивая меня с нар.
Я вскочил как ошпаренный, натянул брюки, выхватил из пирамиды винтовку и помчался на плац, на ходу завязывая шнурки тяжелых солдатских ботинок и натягивая гимнастерку.
Ночь стояла темная. Спотыкаясь о пни спиленных деревьев, я в душе проклинал весь свет и особенно сержанта Мончку, старшину нашей роты, который уверял, что тревога должна была состояться накануне.
На плацу роты не оказалось - она уже выступила в направлении Нового Сонча. Только в лесу, в нескольких десятках метров от ворот лагеря, я догнал колонну и занял свое обычное место во второй шеренге. Мои товарищи тоже на чем свет стоит ругали старшину за то, что он обманул нас и, кроме того, весь вчерашний день не давал нам передохнуть во время занятий. Видимо, этого ему показалось мало, и вечером, перед возвращением в лагерь, Мончка устроил проверку приемов рукопашного боя, так что нам пришлось солидно помахать тяжелыми французскими винтовками "лебель".
Все мы недолюбливали старшину и между собой за примитивизм и бездушие прозвали его "амебой".
После часа энергичного марша наша 3-я рота с двумя другими заняла оборонительные позиции вдоль речки Попрад, а несколько других рот должны были "атаковать" нас. Отделение, в котором я служил, было назначено в полевой караул. Мы расположились в указанном месте, выставили дозоры и начали внимательно следить за местностью. И тут я с ужасом заметил, что потерял свою пилотку. Доложил об этом командиру отделения и попросил не посылать меня с донесениями к командирам.
- Это мило! - командир отделения громко захохотал. - Спал без задних ног, потерял пилотку, а теперь хочет отсидеться в укромном месте. Нет, дорогой, именно ты пойдешь с донесением к командиру роты.
- Но я же не могу, господин капрал, пусть пойдет кто-нибудь другой.
- Бери донесение и кругом - марш!
Командный пункт роты разместился в рощице у железнодорожного моста. Открытое пространство я преодолел короткими перебежками, а между деревьями пополз, как того требовал устав. Изрядно попотев, добрался до командного пункта роты.
Когда мы возвращались с ночных учений, уже светало. Рота маршировала с песней. Через каждые несколько сот метров раздавалась команда "Воздух!". Мы разбегались по лугу, ложились на спину и целились в верхушки деревьев и кустов. Потом снова маршировали, распевая озорную солдатскую песню "Чего личико прячешь, милашка".
До самого утра ни командир роты, ни старшина не заметили отсутствия пилотки. Учения окончательно вымотали силы. Всю предыдущую ночь я не сомкнул глаз: все ждал, когда объявят ночную тревогу, о которой говорил старшина. Прикидывал, сколько шагов от нар до ружейной пирамиды, не сводил глаз с аккуратно сложенной у постели одежды. В то время я был совсем зеленым новобранцем. Меня призвали на двухнедельные лагерные сборы в Старом Сонче, чтобы завершить курс двухлетней военной подготовки, который мы проходили в профессиональных училищах. Я хотел успешно пройти курс: это освобождало меня от призыва на действительную службу в армии.
До сих пор у меня не было ни одного взыскания, а теперь, помимо того что проспал подъем, потерял пилотку. Мысль об этом не давала мне покоя.
Рота уже миновала ворота лагеря, когда шедший сбоку поручник Бонк неожиданно приблизился к колонне и уставился на меня.
- Где ваша пилотка? - строго спросил офицер.
- Потерял, пан поручник!
- А голову почему не потеряли? Явитесь для получения взыскания.
- Слушаюсь, пан поручник!
Через пятнадцать минут я стоял перед поручником навытяжку с полной выкладкой, с ранцем и противогазом, ожидая сакраментальных слов "отдаю вас под арест на столько-то суток".
Однако вместо ареста поручник Бонк, человек снисходительный, наказал меня получасом стояния под ружьем. За выполнением взыскания должен был проследить старшина роты Мончка, а пилотку, как мне разъяснили бывалые солдаты, следовало или купить, или попросту "свистнуть" в другой роте. Я, разумеется, предпочел первое.
После обеда я пошел к старшине. Мончка сидел на стуле спиной ко мне, а я стоял под жгучими лучами августовского солнца. Пот лил с меня ручьями.
Пользуясь тем, что старшина продолжал сидеть ко мне спиной, я немного расслабил ноги. Но это оказалось преступной недооценкой хитрости Мончки. Старшина, оказывается, следил за мной с помощью зеркальца, и, как только я ослабил ноги, что было нарушением устава старой армии, он влепил мне еще полчаса стояния под ружьем.
* * *
15 августа мы вернулись из лагеря в Краков, а 1 сентября разразилась война. Как и многие другие молодые люди, я пытался вступить в армию. Уходя от захватчиков на восток, я даже раздобыл в Бжежанах винтовку, правда, без патронов. Несколько недель скитаний по дорогам кончились возвращением домой.
В ноябре 1939 года вместе с несколькими товарищами мы создали подпольную организацию, первую в городском районе Кракова Звежинец. После неудачных попыток раздобыть оружие и выпустить подпольную газету мы в конце концов решили пробраться в Венгрию и вступить там в польскую армию. Неподалеку от границы нас задержала полиция и передала в немецкую комендатуру в Балигруде.
Начались допросы, избиения.
Ночью того же дня, 4 января 1940 года, выломав решетку, мы бежали. Позднее меня арестовывали еще два раза. В 1942 году я девять месяцев пробыл в лагере принудительных работ в Германии. Но и оттуда мне удалось вырваться.
В 1943 году я попал к партизанам, стал бойцом Гвардии Людовой и членом Польской рабочей партия. А в феврале следующего года меня назначили командиром партизанского отряда Армии Людовой имени Бартоша Гловацкого.
* * *
Гитлеровские захватчики пришли в Мехувский повят 5 сентября 1939 года. Первые несколько недель власть осуществляли органы вермахта. 26 октября, в день, когда в генерал-губернаторстве управление было передано гражданским властям, в Мехуве назначили первого старосту. Им оказался доктор Босс. Для нынешнего Пиньчувского повята был создан так называемый "ландскомиссариат", обосновавшийся в Казимеже-Вельке. Начальником полиции безопасности в этом повяте вначале был Август Кениг, а в 1943 году его сменил Юзеф Майстель. Последним немецким администратором, который в июле 1944 года поспешно бежал из Казимежи-Вельки на простой крестьянской телеге, был ландскомиссар Шмидт. Пиньчувский повят с его развитым сельским хозяйством являлся для оккупантов важной базой снабжения. Несколько десятков помещичьих имений и сотни крестьянских дворов были обязаны сдавать гитлеровцам зерно, мясо и молоко. Только в одной деревне Вислица забили около ста пятидесяти голов крупного рогатого скота и свиней.
Левые подпольные организации начали действовать здесь вскоре после начала войны. Уже весной 1940 года в южной части Пиньчувского повята возникла конспиративная группа "Демократический блок", объединившая в рамках единого фронта представителей левых политических течений. Организатором и основателем группы был шахтер Владислав Яворский, начавший свой боевой путь в рядах компартий Бельгии и Франции, а в 1932 году ставший членом компартии Польши. Позднее Стары Владек, как называли в подполье Яворского, стал секретарем комитета ППР 12-го района Армии Людовой "Вислица". Был он человеком, как говорили, немного жестким, но необычайно способным организатором, патриотом и интернационалистом. Яворский умер в 1948 году в Кельце, где работал в воеводском комитете Польской рабочей партии.
В северной части повята подобной деятельностью занимался бывший деятель КПП и Независимой крестьянской партии Францишек Куцыбала (Франек), который позднее был назначен командиром 12-го района Армии Людовой "Вислица".
Подпольная деятельность этих групп вначале была довольна скромной - распространение среди населения сводок новостей, записанных по передачам московского радио, объединение бывших деятелей левых организаций в нелегальные группы. Но вскоре она приобрела широкий размах. Поэтому, когда в мае 1942 года из Советского Союза прибыл член инициативной группы ППР Роман Слива (в подполье его знали под псевдонимом Вебер) с заданием организовать первые комитеты ППР, он убедился, что подготовительная работа в районе уже завершена. Одновременно начали возникать первые полевые отряды и местные гарнизоны вооруженной силы партии - Гвардии Людовой.
Одним из первых партизанских отрядов Гвардии Людовой, сражавшихся в Пиньчувском повяте, был отряд под командованием Станислава Ленгаса, а затем Тадеуша Грохаля (Тадек Бялы). Этот отряд провел ряд замечательных боевых операций, храбро сражался с немцами и польскими фашистами из НСЗ и завершил свой боевой путь участием в славных битвах под Грушкой и Жомбецом.
* * *
Шел 1943 год. Время было трудное. Партизанских отрядов насчитывалось еще мало. О проведении операций среди бела дня не могло быть и речи. Верной союзницей партизан была ночь. Под покровом темноты мы совершали большую часть боевых операций, а когда вставало солнце и люди принимались за свои обычные дела, мы отсыпались на чердаках, в сараях и сырых землянках.
Вооружение отряда походило больше на театральный реквизит, чем на боевое оружие. Партизан Бронек, парень из деревни Садки, где-то раздобыл древнюю однозарядную винтовку с самодельным прикладом. Затвор винтовки был поврежден и не выбрасывал стреляной гильзы. Бронек носил за голенищем сапога длинный металлический прут - этим прутом ему приходилось после каждого выстрела выбивать из ствола гильзу и только потом снова досылать патрон. У другого партизана - Алекса - был револьвер со стволом длиною сантиметров тридцать. Стрелял он винтовочными патронами. Отдача была настолько сильной, что револьвер трудно было удержать в руках. Моим единственным оружием долгое время была польская наступательная граната довоенного образца, которая так и не взорвалась, потому что слишком долго пролежала в земле.
Как-то осенью 1943 года я приехал в деревню Бынув Пиньчувского повята и остановился у крестьянина. Звали его Станислав Годзиц. Годзиц - боец Гвардии Людовой - жил в одном доме со своим тестем Станиславом Малеком.
Часа в три ночи кто-то громко заколотил в дверь. Я спрыгнул с кровати и бросился к окну. В этот момент за дверью послышались голоса немцев: они требовали впустить их в дом.
От неожиданности я остолбенел. Полиция? Так поздно? Может быть, меня кто-то выдал?
Приказал Сташеку не открывать, пока не оденусь. Надеялся, что мне удастся выскочить в окно и скрыться.
Сташек в нижнем белье подбежал к двери и стал объяснять полицейским, что в доме никого нет и что он боится открывать. Немцы в ответ начали бить сапогами в дверь и орать: "Ты, польская свинья, открывай!" Делать было нечего, пришлось впустить незваных гостей. Я подошел к двери с пистолетом в одной руке и гранатой - в другой, большим пальцем левой руки я вытягивал чеку. Отодвинув железный засов, я ударом ноги распахнул дверь и бросился на стоявших у порога гитлеровцев с криком: "Хенде хох! Партизаны!" Двое полицейских сразу подняли руки, а третий бросился бежать.
- Держи их на мушке. Если кто шевельнется - стреляй! - приказал я Годзицу и бросился за убегающим. Гитлеровец намеревался спрятаться за срубом расположенного неподалеку колодца, когда я выстрелил ему вслед. Он сразу же остановился как вкопанный.
- Назад! - приказал я по-немецки. Перепуганный фриц послушно вернулся во двор.
Разоружив немцев, мы втолкнули их в избу. Оказалось, что это патруль из соседнего Хробжа. Их послали к старосте за подводами.
Я вспомнил этот случай из-за той самой гранаты, с помощью которой я решил обороняться, но которая так и не взорвалась.
Печальнее закончилась история древнего ружья Бронека. Во время одной из схваток с немцами патрон застрял в стволе, а вылетевший под напором пороховых газов затвор перебил ему ключицу.
Подобное оружие было в то время у многих партизан. Но, как правильно заметил на одном из первых совещаний штаба округа бывший командир нашего отряда Ян Швайя, "на фрицев мы пойдем и с одними топорами". С тех пор за ним и осталось прозвище Секера (Топор), ставшее партизанским псевдонимом.
В конце 1943 и начале 1944 года положение, разумеется, изменилось коренным образом. С каждым днем становилось все больше трофейного оружия. С конца июля 1944 года советские самолеты начали регулярно сбрасывать нам оружие от Штаба польских партизан.