Содержание:
КНИГА ПЕРВАЯ - ДОРОГА БЕСЧЕСТЬЯ 1
ПРИЛОЖЕНИЕ 59
КНИГА ВТОРАЯ - ДОРОГА ЧЕСТИ 59
Примечания 112
Две дороги
Роман состоит из двух книг. Первая - "Дорога бесчестья" - о белоэмигранте - царском офицере Дружиловском, авторе многих фальшивок, направленных против коммунистов. Охранка капиталистических стран использовала их для расправы с коммунистами. Вторая книга - "Дорога чести" - посвящена светлой памяти известного болгарского генерала Владимира Заимова, выступившего против фашизации Болгарии и помогавшего Советской стране в ее борьбе с фашистской Германией.
КНИГА ПЕРВАЯ
ДОРОГА БЕСЧЕСТЬЯ
"Господам клеветникам, особенно в буржуазной печати, предоставлена полная свобода: выступай в печати анонимно, лги, и клевещи, сколько хочешь, прикрывайся не подписанными ни одним официальным лицом, но якобы официальными сообщениями, - все сойдет с рук!"
В. И. Ленин
Бывший подпоручик царской армии Сергей Дружиловский накануне своей смерти на отдельном листке бумаги каллиграфическим почерком, без единой помарки, написал записку, непонятно кому и куда адресованную. Привожу ее полностью, не изменяя в ней ни слова.
"Но почему я??? Разве я один??? Разве я мог бы один??? А где теперь все, которые вели меня под ручки к могиле, а сами улыбались и приговаривали, что я вместе с ними делаю историю? Так спасите же меня, если это так!!! Сделайте Москве ноту, потребуйте, чтоб меня отдали вам, я же ваш, я же с вами историю делал и за это мне - смерть. Даже последние преступники при первой возможности выручают своих, потому что даже у них имеется благородство, а вы же фраки носите, на всех возможных языках изъясняетесь, в церковь ходите, и судили-то меня за вас, за ваши исторические дела-делишки. И смерть мне тоже за вас!!!
Что же вы, гады, затаились, затихли? Или, раз сегодня воскресенье, пошли с детишками в церковь грехи замаливать? Может, запишете меня в поминание?
Я-то думал - ну сподобило меня, вознесло в высокую политику, а выходит, прав был Саша Гаврилов, когда говорил, что политика та же шлюха, но только, если ты ей потрафишь, платит она, а не ты, но если ты ей не потрафишь, не дай бог, споткнешься, она тебе добавит выспятком...
Но где же тогда истина??? Где правда??? Где бог прощающий и карающий???"
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Была осень 1916 года...
Курсант Гатчинской авиационной школы Сергей Дружиловский прогуливался по парку, размышляя о своей, как ему казалось, незадавшейся жизни. Приятно было вспоминать только детство в родном городе Рогачеве. И то лишь самое раннее... А потом появилась гимназия с ее свирепым директором, с ее учителями, их вечными придирками и ненавистным прозвищем "гайда-троечник". Переход в следующий класс как-то улаживал отец - полицейский исправник. Когда подступала страшная пора экзаменов, он надевал форменный сюртук и отправлялся на дом к уездному инспектору училищ. Что ему стоили эти визиты, неизвестно, но с каждым разом он возвращался домой все более разъяренным.
Гимназия сожрала детство. Из класса в класс он все-таки переходил, но в трех просидел по два года, а осенью 1914 года его исключили из предпоследнего класса.
Промучили столько лет и выгнали, когда это означало для него, переростка, немедленную мобилизацию в армию. Уже шла война. Отец сказал: "Ну и слава богу, послужишь отечеству, может, из тебя там человека сделают". Мать плакала не переставая.
Он подслушал, как, рыдая, умоляла она отца устроить его в тыловую часть, а тот ответил: "Нет от него толка, пусть хоть на войне послужит отечеству и ума наберется". - "Его убьют!" - вскрикнула мать. "Все под богом ходим", - спокойно ответил отец. В эту минуту Сергей очень ясно понял, что спасаться надо самому.
Попав под Москву в полк формирования, он быстро разобрался в обстановке, узнал, что спастись от фронта можно. По совету полкового писаря он написал рапорт, в котором доложил начальству о своем страстном патриотическом желании посвятить всю жизнь военной службе и просил направить его в Московскую школу прапорщиков.
Просьбу удовлетворили, и фронт отодвинулся на целый год. Учение на прапорщика совсем не то, что в гимназии, - знай маршируй в ногу да запоминай приказы короткие и ясные: "На пле-чо! К но-ге! Пли!.." И Москву повидал. Мать присылала немного денег, так что он мог кое-что позволить себе для души. Хаживал в московские кабаки, имел приятное знакомство с горничной начальника школы. Но год пролетел быстро, и он, свежеиспеченный прапорщик, был отправлен на фронт в 224-й полк 10-й армии.
Перед прибывшим на передовую офицерским пополнением выступил командующий армией генерал Иванов. Голос у него был негромкий, хриплый, до стоявшего на левом фланге малорослого Дружиловского долетали только отдельные слова:
- Доблестные сыны России... в трудный час... подлый германец... отдадите жизнь... отечество...
Шел дождь. Всем телом и душой ощущая мокрую тяжесть шинели, он с ненавистью смотрел на малиновые отвороты генеральской шинели и думал о том, что генерал вернется сейчас в теплую квартиру, велит денщику подать ему водки с икрой, а его, несчастного прапорщика, погонят в мокрый окоп.
Надо... Надо что-то делать. Он уже знал, кто лучше всех осведомлен обо всем, и подарил полковому писарю портсигар с изображением георгиевского креста на крышке, который предусмотрительно купил в Москве. Писарь рассказал, что пришла бумага, в которой начальник Гатчинской авиационной школы просит направить к нему изъявляющих на то желание младших офицеров, имеющих законченное гимназическое образование.
За составление соответствующей бумаги с упоминанием гимназического образования писарь взял десять рублей. Деньги большие, но не дороже жизни.
И он снова курсант. Два года в авиашколе дались ему кровавыми мозолями и потом. Это тебе не учение на прапорщика. Технические инструкции надо знать наизусть, как молитву, и надо запомнить, может, целую тысячу всяких шестеренок, болтиков и гаек и уметь самому в жгучий мороз каждую поставить куда следует. А не будешь знать, за спиной как разверстая могила - угроза отчисления за неуспеваемость в действующую армию. И вот теперь, когда до выпуска еще целых полгода, вдруг объявили, что звание авиаторов всем будет присвоено досрочно, и - на фронт...
Настроение у подпоручика Дружиловского было хуже некуда. И никаких возможностей утешиться. Жалованья ему еле хватало на субботнее посещение курзала да на хорошие папиросы. В карты последнее время не везло. Из Рогачева не присылали ни копейки. От отца изредка приходили коротенькие письма, и в каждом он призывал не щадить жизни во спасение святой Руси. Подпоручик рвал эти письма на мелкие клочки и, матерясь, топил в уборной. Мать богом заклинала его беречь себя, и он воспринимал материнский наказ всеми фибрами души, но было бы гораздо лучше, если бы она вместе с заклинаниями присылала еще и деньги...
Дружиловский медленно шел по усыпанной желтыми листьями аллее гатчинского парка, ударяя стеком по полам длинной шинели, из-под которой выблескивали его сверкающие сапоги на непомерно высоких каблуках. Все ему недодано судьбой, даже рост.
Впереди послышались мужские голоса и сочный хохот. Навстречу шла компания поручика Кирьянова. Дружиловский метнулся в сторону и сел на скамейку - он избегал оказываться рядом с высоким и статным Кирьяновым, возле которого всегда клубилась шайка подхалимов: вся школа у него на откупе, зовут его "наш банкир", и ему это страшно нравится... Легко сорить деньгами, когда папаша, владелец пароходной компании, открыл тебе счет в петроградском банке - бери сколько хочешь! Чтоб так везло человеку! А уж если повезет, так повезет во всем - любовница у Кирьянова, хоть и троюродная, а племянница великого князя Николая Николаевича. По субботам за Кирьяновым приезжает большой черный автомобиль и увозит его в Питер. Даже школьное начальство боится Кирьянова...
Слава богу, не заметили - прошли мимо, гогочут во все горло...
Дружиловский оглянулся со вздохом облегчения и увидел, что рядом на скамейке сидит нарядная дама. Из-под широких полей шляпы выглядывало милое курносое личико с голубыми добрыми глазами. Изящное синее пальто со шнуром облегало ее полноватую фигуру. Пожалуй, ей было все тридцать, но она была очень свежа, крупитчата, как говорили у них в Рогачеве. "Племянница великого князя тоже не первой молодости", - мелькнуло в голове у подпоручика. Он встал, почтительно поклонился и очень деликатно спросил:
- Простите, пожалуйста, не мог ли я вас видеть прошлой зимой в опере?
Женщина удивленно взглянула на него.
- И все-таки я не мог ошибиться, - продолжал Дружиловский. - Извините, извините, я помешал вам. Ради бога, извините. - Он шаркнул ногой, поклонился и, повернувшись уже уходить, воскликнул: - Нет, нет, спутать вас с кем-нибудь нельзя! - И снова посмотрел на нее.
Она чуть-чуть улыбалась, с интересом смотрела на него.
- Вы авиатор? - вдруг спросила она.
- У каждого своя судьба, - со вздохом ответил он и сел на скамейку.
- И вы... летаете?
- Ничего не поделаешь, наша война в небе.
- Боже, как страшно!
Слово за слово, и разговор наладился. Вскоре он уже знал, что даму зовут Кира Николаевна, но выяснить о ней что-нибудь еще не удавалось.
- Много будете знать, скоро состаритесь, - игриво отвечала она.
А ему не до шуток, ему надо знать...
Он пригласил ее в ресторан курзала. Кира Николаевна только насмешливо улыбнулась в ответ.
- По-моему, я не предложил вам ничего неприличного, - обиженно сказал он.
- Вряд ли вы были бы довольны, если бы ваша жена с кем-то пошла в ресторан, - сказала она очень серьезно.
- Во-первых, жены у меня нет и никогда не было.
- А у меня есть муж, - перебила она.
- Во всяком случае, на его месте в такой вечер я бы не отходил от вас, - сказал он негромко.
Она повернулась к нему.
- Не надо об этом.
В ее голосе он услышал мольбу и все понял. Больше он на этой струне пока играть не будет. Можно поговорить о погоде...
Выяснилось, что оба они не любят здешнюю мокрую осень. Оказалось, что родом она из Калуги и что осень там прекрасна. Он вспомнил свой Рогачев... Он узнал, что в Калуге живет ее мама. Собственный дом на Соборной площади. Сестер и братьев нет. Папа умер. Выспрашивать другие подробности рано. Но он все-таки спросил, кто ее муж.
- Это не имеет никакого значения, - задумчиво ответила она.
Уже начало темнеть, и Кира Николаевна собралась уходить домой.
- Когда я вас увижу? - спросил он с трагической настойчивостью.
- Не знаю.
Он вспомнил, что завтра, в воскресенье, возле курзала традиционная выставка осенних цветов, и пригласил ее. Она согласилась, а пока не разрешила даже проводить до дому. Они простились у ворот парка. Но Дружиловский пошел следом и увидел, что она вошла в каменный двухэтажный особняк. "Это посолиднее, чем дом в Калуге", - подумал он и быстро зашагал в казарму. Плохого настроения как не бывало, он замурлыкал под нос "Матчиш - хороший танец...".
На другой день Дружиловский, весь отглаженный, с начищенными пуговицами и сапогами, благоухающий модными духами "Коти", прохаживался около собора, где обещала быть на обедне Кира Николаевна. Утро было солнечное, тихое, нежно-прохладное, с деревьев медленно падали желтые листья; освещенные солнцем дорожки церковного сада казались ему мощенными золотом. Он чувствовал себя красивым, значительным, на него оглядывались, и он еще выше поднимал маленькое худощавое лицо.
Игриво заблямкали колокола, и из собора повалил народ. Подпоручик встал у чугунной решетки, с любопытством смотрел на лица выходивших из церкви и посмеивался над их задумчивой отрешенностью. Сам он не верил ни в бога, ни в черта и считал, что все без исключения ходят в церковь только за тем, чтобы показать на людях свою добропорядочность. Ну вот тот, толстый, в дорогой поддевке и картузе, в сопровождении разряженных женщин, - о чем он сейчас беседовал с богом? Как побольше денег загрести?
Мелькали кокетливые шляпки с цветами, хорошенькие молодые лица, старики с белыми бородами, пожилые женщины в темном. Оказывается, это очень забавно - стоять у церкви и смотреть на эту разношерстную толпу.
И вдруг он услышал за спиной:
- Ах вот вы где, а я искала вас в церкви.
- Вы праздник моего одиночества, - сказал он, глядя в голубые, немного испуганные глаза Киры Николаевны.
- Расскажите мне, почему же вы так одиноки? - сочувственно попросила она.
- Одиночеством, Кира Николаевна, не делятся, оно всегда и безраздельно принадлежит одиноким, - грустно и наставительно ответил он. - А мне оно тяжело вдвойне: я одинок и на земле, и там... - Он посмотрел в бледно-голубое небо и добавил тихо: - Мы и погибаем в одиночку.
- Зачем вы так говорите, зачем? - Она смотрела на него с нежной грустью, а он был очень доволен - наступление начато им правильно.
Они бродили среди заваленных цветами прилавков, расставленных возле курзала. В раковине военный духовой оркестр играл вальсы. Царицей праздника была хризантема. Белые, голубые, алые пушистые цветы, разноцветные наряды дам, солнце, музыка создавали праздничную атмосферу. Кира Николаевна говорила, что ей почему-то грустно - это последние цветы, последнее солнце.
Они слушали певицу в глухом черном платье, низким вибрирующим голосом она пела: "Отцвели уж давно хризантемы в саду..."
Потом Дружиловский подарил Кире Николаевне букет нераспустившихся хризантем.
- Со значением, - сказал он, влюбленно смотря на нее.
Как часто в здешних местах, на склоне дня ветер с моря нагнал тучи - погасло солнце, и вместе с ним погас праздник. Начал накрапывать дождь. Публика торопливо покидала выставку. Многие устремились в ресторан. Дружиловский со своей спутницей пережидали дождь в вестибюле ресторана, и, когда кельнер предложил им стол, отказаться было нельзя.
- Мы только переждем дождик, - оправдывалась Кира Николаевна.
Неподалеку, за столом около эстрады, шумела компания поручика Кирьянова, и оттуда можно было ждать любой пакости. "Хорошо бы отсюда уйти", - думал Дружиловский, но не знал, что делать дальше. Кира Николаевна смотрела на его красивое сумрачное лицо и думала, какой же он, оказывается, скромный, этот офицерик. Он ей все больше нравился - чистенький такой, волнистые волосы, острые черные глаза, элегантные усики, маленькие женственные руки. И вот на тебе, авиатор, а такой чувствительный. И такой одинокий... Чтобы ободрить его, она попросила заказать вина.
- Я хочу выпить за то, чтобы вы не чувствовали себя одиноким ни в небе, ни на земле, - сказала Кира Николаевна, подняв свой бокал с золотистым "Каберне".
Он благодарно склонил напомаженную голову и на одном дыхании осушил свой бокал.
- Спасибо... Но вы не представляете, каким одиноким чувствуешь себя в небе, - печально сказал он, взглянув на разрисованный потолок. - Великое вам спасибо за ваш тост, - он поцеловал ей руку, и она не отняла ее.
- Один мой друг, тоже авиатор, говорит: против нашего одиночества есть только одна великая сила - любовь... - продолжал он, держа ее руку и смотря в ее голубые, заблестевшие от вина глаза.
Покончив с бутылкой "Каберне", он заказал шампанское.
Киру Николаевну точно подменили - она раскраснелась, чопорность как рукой сняло, она не закрывала рта, громко смеялась.
- Знаете, кому я больше всего верю? - говорила она, смотря на него потемневшими, горящими глазами. - Картам! Да, да, картам! Не дальше как в пятницу я три раза бросала карты, и три раза сверху оказывался валет треф.
Он проснулся в душной постели и долго не мог понять, где находится. Над ним был глухой синий купол, с которого к подушке свисал шнурок с кистью. Он потянул за шнурок, и купол стал отделяться от постели, подниматься вверх. В свете раннего утра он увидел рядом безмятежно разметавшуюся Киру Николаевну. Все стало на свое место. Но кто же она, черт побери?
Выбравшись из-под балдахина, он осмотрелся. На стене висел портрет мужчины в черном сюртуке, с острыми черными усами и строгим взглядом из-под кустистых бровей. Кто это?
За завтраком Кира Николаевна вдруг запричитала:
- Какой ужас, что мы с тобой наделали...
- Хорошо бы все-таки знать, кто он, этот мой соперник? - спросил он очень серьезно, взяв ее за руку.
- Генерал Гарднер... - еле слышно ответила она.
- Еще одна тыловая крыса? - спросил он.
- Что ты... что ты... - ее глаза расширились: - Он свой человек при дворе, друг-приятель гатчинского коменданта генерала Дрозд-Бонячевского, его знает весь Петроград, он очень опасный человек!
Он, смеясь, поднял руки.
- Сдаюсь и обращаюсь в паническое бегство.
- Я его не люблю... Он очень плохой человек... он изменяет мне направо-налево, а меня держит в этой каменной клетке.
Она выпустила его через кухню на заднее крыльцо.
В тот же день он разузнал, что генерал Гарднер занимается закупкой продовольствия и оборудования для привилегированных военных лазаретов, патронируемых особами царской фамилии, и, кроме того, причислен к "состоявшему под августейшим председательством ее императорского величества государыни императрицы Александры Федоровны Верховному совету по призрению семей лиц, призванных на войну, а также семей раненых и павших воинов". Так или иначе, пока шла война, Гарднер купил в Питере два коммерческих дома и особняк для любовницы. В петроградском доме генерала в преферанс играли по рублю, и за ночь там проигрывались состояния... "Великий вор", - решил Дружиловский и на этом построил свои дальнейшие планы.
Разыгрывая роль влюбленного, тяготящегося своей бедностью и страдающего от необходимости скрывать свою любовь, он без особого труда уговорил Киру Николаевну принять участие в шантаже генерала. Она оказалась прекрасно осведомленной о делах своего неверного мужа.
Под угрозой обнародовать его воровские проделки генерал выдал счастливым любовникам крупную сумму. Дружиловский положил эти деньги в банк на свое имя, сговорившись с генеральшей о покупке дома в Крыму.