- Цена как было сказано, есть ведер двести... - Она села за стол и пододвинула к себе раскрытую книгу.
Он взял бидон и направился к выходу.
- Дверь закройте хорошенько, пожалуйста, - попросила женщина.
Тропинка была скользкая, и с полным бидоном идти было труднее. Подойдя к калитке, он поставил бидон на землю и стал надевать перчатки. В это время калитка открылась, и мимо него быстро прошли несколько человек. Один остановился возле Дружиловского, взял бидон и сказал тихо:
- Идемте.
На улице поодаль стояли два черных автомобиля.
Везли его долго, а куда, не понять. Наконец автомобиль въехал в ворота и остановился. Дружиловский успел заметить только, что двор тесный, а вокруг дома большие и высокие. Его провели в комнату на втором этаже и сразу же начали допрашивать.
Следователь был совсем молодой, а когда снимал очки, близорукие его глаза смотрели совсем по-ребячьи.
- Вы знаете, где находитесь? - спросил следователь, протирая очки носовым платком и прищурясь. Не ожидая ответа, он пояснил: - Вы находитесь в ЧК, на Лубянке. Коротко скажите, кто вы?
- Я преподаватель Гатчинской авиационной школы, - ответил он после долгого молчания, верхняя губа его дрожала, и он придерживал усы пальцем.
- Покупкой ворованного спирта занимаетесь в свободное время? - спросил следователь.
- Просто хотел подешевле купить... для себя... угостить товарищей по школе...
- Для товарищей, значит? Но товарищи-то где? Гатчина, я слышал, под Петроградом, а вы орудуете в Сокольниках, в Москве. Ну? - Следователь взял ручку, занес ее над листом бумаги.
- Я приехал в Москву в отпуск, собирался возвращаться в школу и решил порадовать своих товарищей...
- Документы, - приказал следователь и отложил ручку.
- Пожалуйста.
- Дружиловский Сергей Михайлович?
- Так точно.
- Документ без фото... так что...
- Запросите Гатчину.
- Вот вам бумага, извольте подробно описать свою жизнь от рождения и до... спекуляции спиртом, - строго сказал следователь и ушел.
В комнате у двери остался бородатый солдат с винтовкой.
По следственному делу банды спекулянтов видно, что чекисты считали Дружиловского мелкой фигурой, но поначалу они допрашивали его ежедневно. Хотели выяснить, откуда он узнал о доме в Сокольниках, но он о своих друзьях из ресторана "Аврора" упорно молчал.
Были очные ставки с хозяевами дома. Женщину он узнал, и она подтвердила, что продала ему бидончик спирта из запасов мужа. Приводили ее мужа, толстого, с бритой наголо головой.
Через месяц из внутренней тюрьмы ВЧК Дружиловского перевели в Бутырскую и перестали допрашивать. Уже наступило лето, тополь посреди тюремного Двора ронял нежный пух, который покрывал высокий подоконник окна и шевелился там от сквозняка, будто живой. Дружиловский наблюдал за ним со своего места на нарах, и ему с острой тоской вспоминалось детство - невозвратное рогачевское приволье.
Однажды навестил буфетчик Павел Григорьевич. Они несколько минут разговаривали через проволочную сетку в присутствии часового.
- Все прекрасно, не волнуйтесь, - сказал Павел Григорьевич, глядя на него из-под нависших век строго и требовательно. - Саша вам кланяется, он не смог прийти, приболел. Скоро увидимся. Только на суде не качнитесь, - тихо добавил он одними губами.
В августе, наконец, наступил день суда. Долго и терпеливо выяснялись преступные связи обитателей домика в Сокольниках с другими шайками спекулянтов. О Саше Ямщикове и Павле Григорьевиче речи не было. Дружиловского допрашивали мало, а когда спросили, он рассказал про свой бидончик и про то, как хотел порадовать спиртом дружков по летной школе. Двоих обитателей домика в Сокольниках суд приговорил к расстрелу. Дружиловский расширенными глазами смотрел, как их уводили из зала суда, у него дрожали колени.
За отсутствием доказательств, что единовременная покупка спирта была произведена в спекулятивных целях, Дружиловского приговорили к шести месяцам тюремного заключения с зачетом пребывания в тюрьме до суда.
Где и как Дружиловский провел лето и зиму, неизвестно, но в мае 1919 года он объявился в Гатчине. Кира Николаевна, рыдая, повисла на нем и никак не могла успокоиться.
- Я умираю от голода, - сказал он трагическим голосом.
Она внимательно посмотрела на него, и глаза ее округлились:
- Боже! Что это с тобой? - прошептала она, смотря на его землистое лицо, ввалившиеся щеки и обвисшие усы.
- Пять дней ничего не ел...
Она стала его раздевать, поливала горячей водой на руки, потом бросилась на кухню и принесла еду в столовую.
Он долго и молча ел, а она сидела напротив и, подперев пухлый подбородок, смотрела на него.
- Милый, где же ты пропадал?
- Там меня нет... - жуя, пробормотал он.
- Боже, что я тут пережила! Если бы ты знал! Пошла в твою школу. "Нет, - говорят, - вашего Дружиловского и не будет". Представляешь? Три дня проплакала. Потом пошла к гадалке. "Он жив", - говорит. Господи, что я только не передумала! Опять пошла к гадалке - нет ли у меня соперницы?
- Мне бы к ней сходить и поспрошать о своих соперниках, - улыбнулся он.
- Ты про генерала? Сгинул он, как сквозь землю провалился, - радостно сказала она.
- Ну смотри, - погрозил он очень серьезно. - Я все узнаю. Если что, пожалеешь.
Она с радостными слезами прижала его голову к груди, стала целовать. Он не противился, целовал ее и думал, что все идет хорошо, по плану...
Ночью долго не спали, сговаривались, что делать дальше. Он рассказал ей, как ездил по Крыму и нашел в Гурзуфе, вблизи Ялты, то, что им нужно. На самом берегу, над морем, с садом и огородом, двухэтажный дом, красивый, удобный, с тремя комнатами для сдачи курортникам.
Кира Николаевна обрадовалась, но смотрела на него растерянными глазами.
- Ну и что? Что же мы можем сделать?
- Я свое дело сделал, милая, я нашел и хочу одного, чтобы мы поскорее там поселились. Но сложности, конечно, есть... Во-первых, нужно срочно дать ответ, и, во-вторых, плату требуют золотом, в нынешние деньги веры нет. Хозяин приехал вместе со мной. - Дружиловский тяжело вздохнул и опустил голову. - Не знаю, что делать... Не знаю.
- У меня есть кое-что... но такая малость... - после долгого молчания тихо сказала она.
Вот! Еще один шаг по плану... Он стал рассказывать, как он все это время мечтал очутиться в этом доме, заглянуть в ее глаза и забыть обо всем на свете.
- Я-то в Крым попал, спасаясь от ЧК, - рассказывал он, понуря голову. - Скажу тебе всю правду - друзья-офицеры уговорили меня морем удрать с ними в Турцию. Никакого другого выхода у меня не было: или эвакуация, или смерть в подвале ЧК. Пробраться сюда, к тебе, я даже подумать боялся... Ну вот... Поехали мы с приятелем в Гурзуф за его матерью. А там я увидел этот дом. Представил себе, как мы с тобой здесь заживем... Не могу тебе объяснить, что со мной произошло. Когда я сказал приятелю, что возвращаюсь в Гатчину, он решил, что я сошел с ума. Ему я не мог ничего толком объяснить, но я уже ничего не боялся: ни чекистов, ни черта лысого... - Он взял ее руку и прижал к губам. - Если б ты только знала, что я пережил, чтобы вернуться к тебе.
Кира Николаевна рассеянно гладила его по волосам и думала о том, что ценностей у нее осталось очень мало - о доме над морем и мечтать нечего.
- А может, мы продадим этот дом? - вдруг с надеждой спросила она.
- Этот, гатчинский? Да кому он нужен? Кто сейчас может его купить? - тяжело вздохнул он, отлично понимая ход ее мыслей. - Не томи меня, скажи прямо, что у тебя еще осталось?
Она пошла в спальню и принесла деревянный ларец.
Золотой браслет... цепочка с крестиком... два кольца... часики... Он доставал из ларца, клал вещи на стол, принюхивался к ним и прикидывал, хватит ли ему этого для расчета с чухонцем, который переведет его через финскую границу.
- Да, небогато, - сказал он печально.
- Мне же есть нечего было... я меняла на провизию... - потерянно сказала она.
- Да разве я могу тебя укорять? - воскликнул он и, сложив вещи в ларец, сказал: - Но я надежды не теряю, теперь золото в такой цене, с ума можно сойти. Утро вечера мудренее. Я завтра встречусь с хозяином дома. Знаешь что, я предложу ему еще и этот твой дом. Идея!
- Боже мой, милый, неужели что-нибудь выйдет? - шепотом спросила она.
- Чем черт не шутит, когда бог спит, - рассмеялся Дружиловский...
Он дождался, когда Кира Николаевна наконец уснула, распихал по карманам драгоценности и, оставив ей записку, что уезжает в Петроград оформлять сделку, покинул дом генерала Гарднера.
Из заявления К. Н. Гарднер в гатчинскую милицию:
"...Прождав после этого 10 дней, я поняла, что случилось несчастье - он стал жертвой грабителей или что-нибудь еще. Перечисленные золотые вещи являлись моими фамильными ценностями и моим единственным средством пропитания, так как на них я выменивала продукты для личного употребления.
Ваше подозрение, будто он сам похитил их и бежал, я отвергаю с возмущением, так как между нами была любовь и обоюдная мечта жить вместе в согласии и счастии..."
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Проводник - молчаливый длинноногий чухонец - шагал легко, размашисто, и Дружиловскому приходилось частить шаг, почти бежать. Он уже испытывал ненависть к маячившему перед ним и все норовившему уйти от него белобрысому, коротко подстриженному затылку чухонца, злился все больше и больше, но отставать было нельзя.
Долго шли они по еловому лесу, казалось, росшему из камней. Огромные позеленевшие валуны приходилось обходить, это сильно удлиняло путь, и Дружиловский выбивался из сил.
Но вот лес стал редеть, и им открылась болотистая равнина, вдали на зеленых холмах виднелись домики непривычного темно-красного цвета. Чухонец остановился.
- Туда... Вас ждут, - сказал он, кивнув на дома.
Оказывается, граница была уже позади. Дружиловский остановился, тяжело вздохнул и хотел спросить проводника, сколько еще до тех красных домов, но, когда обернулся, того уже не было рядом - он быстро шагал к лесу, из которого они только что выбрались.
Из кустов вышел финский пограничник, он словно ждал, пока проводник уйдет. Равнодушно глядя на Дружиловского, он карабином показал, куда идти, и пошел позади, насвистывая заунывную мелодию.
В самом большом красном доме, над которым развевался финский флаг, Дружиловского обыскали.
Майор финской контрразведки - рослый, с бесстрастным смуглым лицом, с небольшим шрамом на щеке - предложил ему сесть и долго смотрел на него без всякого выражения. Дружиловский уже собрался начать свою приготовленную исповедь, но в это время майор сказал:
- Вот что рекомендую вам учесть... Я русский, так что сочинять благочестивые сказки бессмысленно. Отвечайте на мои вопросы коротко и конкретно.
- Мне ничего сочинять не надо, - обиженно ответил он, вытирая о брюки вспотевшие ладони. - А то, что вы русский, меня только радует.
- Сомневаюсь, - буркнул майор.
Он пододвинул к себе бумагу, спросил и записал необходимые формальные данные и начал допрос:
- Что задержались? Что делали два года у большевиков?
- Сидел в тюрьме.
- В какой?
- Сперва в ЧК, потом в Бутырской.
- За что?
- Я участник тайной контрреволюционной организации англичанина Локкарта.
Эту версию Дружиловский придумал, когда еще готовился к переходу границы, он понимал, что спекуляция спиртом там "не потянет". Однако на майора его признание не произвело никакого впечатления.
- Ваша роль в организации?
- Связной.
- Неглупо.
- Я вас не понял.
- Сейчас поймете. Насколько вы были посвящены в дела организации?
- Очень мало, связной есть связной.
- Ну естественно, - согласился майор, но Дружиловский в его согласии уловил ироническую нотку. - Сколько вы сидели?
- Шесть месяцев.
- Только и всего? А затем?
- Бежал.
- Как это вам удалось?
- Освободили группу анархистов, а один из них за золотой портсигар остался за меня в тюрьме.
- Есть еще в России благородные люди, - не то серьезно, не то насмешливо сказал майор.
В прошлом работник царской охранки, теперь майор верой и правдой служил своим новым хозяевам, спасшим его от революции и от бездомной жизни эмигранта. Это, впрочем, не мешало ему получать свою долю от проводников через границу. Кто только не попадался здесь в его руки: и князья-самозванцы, и лжеархимандриты, и даже незаконнорожденный сын императора. Он хорошо знал российскую жизнь, и это помогало ему разоблачать обман. Он быстро понял, что Дружиловский - мелкая сошка, и еще в самом начале допроса решил, что Финляндии он не нужен. Майор имел строгую инструкцию принимать только нужных и стоящих людей. Финны полагали, что к ним, в их трудовую страну, сразу после революции прорвалось достаточно бесполезного люда, не считая вот таких, как Дружиловский, сочинителей фантастических биографий.
- Когда вы бежали из тюрьмы?
- В августе прошлого года.
- Чем занимались до перехода границы?
- Готовился к нему.
- На что жили?
- Резервы.
- За переход границы, как я понимаю, платили золотом?
- Как уж заведено.
- Портсигар - анархисту, золото - проводнику... вы были состоятельным человеком? Что-нибудь еще осталось?
- Последнее отдал проводнику.
- Вас судили?
- Да.
- Какой приговор?
- Учитывая мою второстепенную роль в организации - десять лет.
- Интересно, это какая статья их законов?
- Точно не помню.
- Обычно осужденные помнят это лучше собственного имени.
- Нервы.
- Понимаю. - Майор решил завершить допрос. - Чем вы собираетесь заниматься?
- Мстить.
- Похвально, и мы вам поможем. Мы отправим вас в русскую армию генерала Юденича, нацеленную на Петроград. Месть с оружием в руках - грозная месть. Я завидую вам.
- Я хотел бы... я же не только офицер... я занимаюсь политикой... мне нужно попасть в Париж...
- Зачем? При ваших убеждениях главная политика - свернуть шею большевикам, а этим сейчас занимается Юденич.
- У меня есть важнейшее сообщение для высокопоставленных русских лиц. Они в Париже.
- Ну что ж, генерал Юденич найдет наилучший способ связать вас с этими лицами, да он и сам достаточно высокопоставленное лицо.
- Позволю себе заметить, что вы поступаете неправильно.
- Я поступаю, как подсказывает мне моя совесть русского офицера, знающего, где сейчас главный фронт борьбы с большевиками, которым вы хотите мстить...
Рано утром его отвезли в приморский финский город Котку, посадили на пароход, который вскоре отчалил и взял курс на Ревель.
Финский зеленый берег остался за кормой и быстро удалялся, превращаясь в темную полоску на горизонте.
Дружиловский метался по палубе, не находя себе места от бессильной ярости.
С серого неба посыпался мелкий дождь, море взбугрили волны, и маленький пароход стало качать. Дружиловского скосила морская болезнь, и почти весь путь он провел в гальюне.
Потом, когда у него появится дневник, он запишет в нем: "Финны гады - обожрались, видать, нашим братом офицером, подавай им не ниже генерала. Но самое гнусное, что в оценщики они наняли нашего же русского, и эта сволочь старается как может. Но и в Ревеле меня не ждало ничего хорошего, во всяком случае, на первых порах..."
Эстонские полицейские записали его фамилию в книгу и объяснили, как пройти в штаб Юденича. В штабе его внесли в какой-то список и предложили явиться завтра. Он не решился заявить о своих заслугах в заговоре Локкарта и о том, что ему надо связаться с самим Юденичем. Спросил только, где ему жить, и получил ответ, что здесь это не проблема. Он отыскал ювелирный магазин и продал последнюю ценность - колечко генеральши. Заплатили неплохо, и он действительно сразу снял комнату в частном пансионе.
На другой день в штабе Юденича он узнал, что причислен к авиационному отделу пока без должности, получил аванс в счет жалованья и обмундирование - английский френч, брюки-бриджи, сапоги и погоны подпоручика русской армии.
Делать ему было нечего, и он болтался по Ревелю - благополучному, чистенькому, наполненному медовым запахом цветущих лип. Встретил знакомого поручика - в Питере играли часто в карты. Они посидели в парке, поговорили о житье-бытье. Поручик работал здесь в военной комендатуре на вокзале. Ничего обнадеживающего он не рассказал.
- Припеваючи живут лишь те, кто состоит при штабе, - ядовито рассказывал поручик. - У этих и оклады высокие, и сами себе короли. Остальные ловчат как могут, чтобы не угодить на фронт. Там-то, кроме пули, ничего не получишь....
По вечерам ревельские рестораны были забиты русскими офицерами, сановными господами благородных кровей, биржевыми спекулянтами, шулерами, бывшими помещиками и фабрикантами. Из петербургских кабаков переселились сюда певички и куплетисты. В табачном пьяном чаду, под цыганские рыдания шел бесконечный разговор о грядущем спасении России, о том, кто под звон колоколов въедет в Питер на белом коне и кто из монаршей фамилии взойдет на престол, а пока здесь покупалось и продавалось все.
Первое, что сумел продать Дружиловский, были его рассказы о пережитых им ужасах в застенках ЧК. Их купил редактор русской газеты Ляхницкий, с которым он быстро сошелся. Пережитое на самом деле помогло ему придать своей брехне вид правдоподобия. Он глухо намекал, что был схвачен чекистами как имевший некое отношение к контрреволюционному заговору Локкарта. Какое именно, он не раскрывал, многозначительно объясняя, что пока сделать этого не может, чтобы не поставить под удар своих сообщников, оставшихся там, в России. Особенно красочно он описал свой побег из тюрьмы с помощью анархиста.