Двадцать восьмого марта 1849 года все 568 членов франкфуртского Национального собрания большинством голосов возвели прусского короля Фридриха Вильгельма IV в достоинство императора в соответствии с конституцией, которую приняли двадцать восемь из тридцати немецких государств. Когда австрийский император выразил протест против пересмотра его традиционного главенства над немецкими землями, прусский король выразил собственное недовольство - он не желал "короны, подобранной на улице", отказался и от титула, и от конституции. Тогда парламент, который покинули либералы, перебрался в Штутгарт, откуда его вскоре прогнала армия Вюртемберга.
Народ поднялся снова, на этот раз чтобы восстановить конституцию. Восстание утопили в крови. В конце апреля 1849 года в Дрездене, во время мятежа, молодой музыкант Рихард Вагнер встретился с Бакуниным, который жил там тайно с середины апреля. Когда 6 мая прусская армия явилась туда навести порядок, Вагнер проводил по улицам города отряды ополченцев и сообщал временному правительству о продвижении прусских войск. Как только армия проникла в город, Бакунин был схвачен, а Вагнер бежал. Говорили, что первый послужил для второго прообразом Зигфрида.
Энгельс примкнул к войскам, восставшим в Бадене и Пфальце под руководством Виллиха. Тревожась из-за того, что его друзья уезжают с пустыми руками, Маркс потратил почти всю свою долю отцовского наследства (5 из 6 тысяч франков золотом), чтобы приобрести для них оружие. Бои были суровыми, погиб Моль - один из основателей Союза коммунистов в Лондоне, верный соратник Маркса. Энгельс пропал без следа; никто не знал, жив он или мертв. Гнет самодержавия придавил все Прусское королевство.
Во Франции в результате выборов 13 мая из 705 мест в парламенте 490 отошли к "партии порядка", 180 - монтаньярам и 80 - умеренным республиканцам. Бонапартизм завладел Французской республикой.
В Кёльне 16 мая Карл получил приказ покинуть территорию Пруссии "за то, что постыдным образом нарушил права гостеприимства", как говорилось в постановлении о высылке из страны. 18-го он выпустил последний номер "Новой Рейнской газеты", набранный красным шрифтом. На первой странице - прощальные стихи Фердинанда Фрейлиграта, бежавшего в Лондон:
Так прощай же, прощай, грохочущий бой!
Так прощайте, ряды боевые,
И поле в копоти пороховой,
И мечи, и копья стальные!Так прощайте! Но только не навсегда!
Не убьют они дух наш, о братья!
И час пробьет, и, воскреснув, тогда
Вернусь к вам живая опять я!И когда последний трон упадет,
И когда беспощадное слово
На суде - "виновны" - скажет народ,
Тогда я вернусь к вам снова.На Дунае, на Рейне словом, мечом
Народу восставшему всюду
Соратницей верной в строю боевом,
Бунтовщица гонимая, буду!
В целом, газета обошлась Карлу в семь тысяч талеров: он заложил одновременно остаток своего наследства и все семейное имущество, включая все книги, остававшиеся у него в Германии. Женни, укрывшаяся в Трире у своей матери, госпожи фон Вестфален, представила своих детей матери и сестрам Карла, а те пришли в ужас, узнав, что их сын и брат стал вожаком революционеров.
Сам же Карл сначала отправился во Франкфурт, потом в Мангейм, Людвигсхафен, Карлсруэ, Шпейре и Кайзерслау-терн - и всюду вел пропаганду. Он не чувствовал себя изгнанником, заявив одному журналисту из "Пресс": "Оказавшись перед фактом запрета на пребывание в Пруссии, я сначала отправился в великое герцогство Гессен, где мне нимало не запрещали пребывать, равно как и в остальной Германии". Однако в Гамбурге его снова арестовали, а потом отпустили, и он получил там паспорт, действительный исключительно для вьезда в Париж. На сей раз ему действительно пришлось покинуть Германию, причем в указанном ему направлении.
Маркс прибыл во французскую столицу 3 июня 1849 года. Он не утратил веры в будущее. 7 июня он выразил надежду поработать во французской революционной прессе, не зная еще, что эту прессу душит цензура.
В Париже тогда бушевала эпидемия холеры. Русский писатель-демократ Александр Герцен писал: "Холера свирепствовала в Париже; тяжелый воздух, бессолнечный жар производили тоску; вид испуганного несчастного населения и ряды похоронных дрог, которые, приближаясь к кладбищам, пускались в обгонки - все это соответствовало событиям". Политический климат тоже стал душным. Президент Луи Наполеон Бонапарт отправил в Италию экспедиционный корпус, чтобы помочь папе сражаться с республиканцами, и 11 июня вождь Горы Ледрю-Роллен потребовал у Национального собрания предъявить ему обвинение в нарушении конституции, согласно которой "Французская республика никогда не использует свои силы против свободы любого другого народа". Речь Ледрю-Роллена, как напишет Маркс, была "голой, без прикрас, основанной на фактах, насыщенной, мощной"; но парламент отложил обсуждение его предложения.
Тринадцатого июня демонстрация протеста, устроенная монтаньярами, потерпела неудачу. 19-го свобода объединений была приостановлена на год; свобода печати - отменена. Все газеты, на которые рассчитывал Маркс, были закрыты. Ледрю-Роллен бежал в Англию, Луи Блан тоже. Прочих арестовали. В тот же день Германия выдала Бакунина Австрии, а затем он был экстрадирован в Россию, где провел восемь лет в тюрьме и был сослан в Сибирь.
Девятнадцатого июля государь-президент дал Марксу вид на жительство в департаменте Морбиан - "Понтийских болотах Бретани". Карлу не хотелось туда ехать. В тот ужасный август 1849 года Кабе, которого тоже изгнали, покинул Францию и уехал в Техас, в колонию икарийцев, а год спустя умер в Сент-Луисе.
Каждый чувствовал, что мечте о единой европейской демократии не суждено сбыться. Однако Виктор Гюго, депутат Национального собрания от Парижа, 21 августа великолепно изложил эту мечту в своей речи на открытии Международного съезда мира в Париже: "Настанет день, когда вы, Франция, вы, Россия, вы, Италия, вы, Англия, вы, Германия, - вы все, народы Европы, не утратив своих отличительных черт и своей славной индивидуальности, тесно сольетесь в высшее единство и образуете европейское братство!"
Маркс не знал, куда ему ехать: в Швейцарию? В Америку? Вспомнив о своей поездке 1845 года, он решил - в Лондон. 27 августа он покинул Францию и отплыл в Англию - в страну, на языке которой он говорил плохо и где никто его не ждал. Ему исполнился тридцать один год. У него не было больше ни гроша, ни одного союзника, никакой поддержки, никакой профессии. Он ничего не знал о жене и троих детях; его лучший друг, возможно, погиб в последних судорогах неудавшейся революции. Груз небытия обрушился на него.
Глава третья
АНГЛИЙСКИЙ ЭКОНОМИСТ (1849–1856)
Великобритания, куда Карл Маркс прибыл 26 августа 1849 года, с пренебрежением наблюдала за потрясениями на континенте. В условиях кризиса, свирепствовавшего в Европе, она оставалась самой богатой, самой передовой, самой перспективной страной. Промышленная революция, начавшаяся здесь в конце XVIII века, поставив уголь на службу машинам, продолжала проводить глубинные изменения в экономике. С развитием железных дорог промышленность, в первую очередь текстильная, пошла на подъем. Железные дороги стали главным потребителем угля, железа и, следовательно, стали. Производство стали вскоре резко возрастет благодаря изобретению бессемеровского конвертера, а затем - печи с прямоточной топкой. Протянувшись на 6 тысяч миль, железнодорожные пути опутали своей сетью всю страну; торговцы и товары отныне могли перемещаться из города в город. Появились предприниматели нового типа, в большинстве своем выходцы из среднего класса. Производство угля и железа было в руках лорда Эльхо, путепроводы и железные дороги строил Томас Брассей, пиво производили братья Басе, а некий Сэмюел Морли стал королем трикотажа. В Манчестере, Ливерпуле и Глазго открылись биржи в дополнение к бирже лондонского Сити, способствуя возникновению по всей стране новой категории акционеров, рантье или коммерсантов; их сбережения оказались слишком велики, чтобы вкладывать их целиком внутри страны, и поэтому вывозились за границу, в частности в Северную Америку и континентальную Европу, для того, чтобы финансировать строительство железных дорог с использованием британских материалов и оборудования. Томас Брассей, например, построил за четверть века 7 тысяч километров путей и путепроводов на четырех континентах, в том числе половину французских железнодорожных линий. На него работали десять тысяч человек, а его личное состояние превышало 3 миллиона фунтов. Это был первый крупный капиталист.
Великобритания тогда мало вмешивалась в мировую политику, предоставляя остальным правительствам на континенте наводить там порядок. Она почти никогда не ввязывалась в войны, приберегая своих солдат для завоевания колоний и защиты торговых путей. В частности, в Индии, благодаря своей военной мощи и продажности местных князьков, Британская империя аннексировала Пенджаб.
Хотя аристократия сохраняла здесь прежний авторитет в обществе, буржуазия установила новую идеологию, характерную для Викторианской эпохи, начавшейся десятью годами раньше: подавление сексуальности, чувство долга, апология семьи, прославление экономии и труда.
Когда в Лондон приехал Маркс, там проживало 2,4 миллиона жителей. Это был одновременно самый роскошный город в мире и ад для бедноты, условия проживания которой оставались чудовищными. В рабочих кварталах отсутствовала всякая гигиена - на 125 человек была одна уборная; каждый второй ребенок умирал, не дожив до пяти лет.
В противоположность государствам на континенте, которые одно за другим вновь попадали под власть диктатуры, Англия оставалась относительно демократичной страной. Из представителей буржуазии образовались две большие партии - либералы и консерваторы, наследники вигов и тори. Богатые люди (только они имели право голоса) избирали парламентариев, полномочия которых росли, несмотря на робкие попытки упрочить свою власть со стороны Виктории и ее супруга принца Альберта, немца по рождению. Право голоса постепенно приобретали некоторые рабочие. Женщины и бедняки по-прежнему были его лишены. В рабочем мире движение чартистов (на которое Маркс возлагал столько надежд во время своего первого пребывания в Лондоне в 1845 году) выдыхалось, не выдерживая конкуренции с профсоюзным движением, которое выступало за свободу торговли, за диалог с хозяевами и за реформы.
Первые профсоюзы добились от некоторых промышленников удовлетворения двух из своих главных требований: "английской недели" (то есть прекращения работы в субботу с 14 часов) и учреждение (хотя бы в теории) контроля над условиями труда на заводе со стороны инспекторов, назначаемых государством. Условия жизни рабочих от этого не улучшились: средняя рабочая неделя по-прежнему составляла 64 часа, а заработка едва хватало, чтобы прокормить рабочего и его семью.
Британская пресса была гораздо более свободной, чем на континенте. В Великобритании газеты продавали открыто, в розницу. Их распространяли уличные газетчики (подобное было только в Соединенных Штатах). В Лондоне самый крупный печатный орган - газета "Таймс" - был более или менее независим от партий; в провинции существовали даже газеты, поддерживающие социалистические идеи, например, "Манчестер адвертайзер". Повсюду во множестве выходили более радикальные издания, которые подвергались преследованиям только в случае клеветы на короля или английских министров. О неуспехе социалистов говорил тот факт, что газета чартистов "Северная звезда" ("Норзерн стар"), расходившаяся в 1839 году тиражом в сорок две тысячи экземпляров, к 1849 году сократила тираж до шести тысяч.
Когда закончилась либеральная аномалия на континенте, начавшаяся годом раньше, множество активистов-демократов - французов, немцев, поляков, австрийцев, итальянцев, - преследуемых полицией и монархами, волнами хлынули в Англию. Изгнанников принимали свободно, лишь бы они не угрожали британской короне. Но условия жизни, которые им предоставляли, были просто невероятными: они платили за жилье дороже, чем англичане, и их могли выслать из страны без предупреждения. Тем, у кого было недостаточно денег, приходилось соглашаться на работу за нищенскую плату и жить в трущобах, в меблирашках, расположенных подальше от центра Лондона.
Самые знаменитые лидеры либералов зачастую являлись с континента с пустыми карманами. Среди них были итальянец Джузеппе Мадзини, француз Луи Блан, немец Готфрид Кинкель (совершивший эффектный побег из прусской тюрьмы Шпандау), венгр Лайош Кошут, страстно ненавидимый австрийцами. Вместе с ними потоком прибывали тысячи других, никому не известных, примыкавших к тем, кто уже поселился здесь еще с 1830-х и, как мы видели, основал "Союз справедливых" - одну из мириад других организаций. Во всех тавернах собирались революционные комитеты, составлялись правительства в изгнании; в каждом доходном доме задумывались и осуществлялись самые изощренные государственные перевороты. Спорили о демократии, социализме, коммунизме - это слово после выхода "Манифеста Коммунистической партии" использовалось уже не только для обозначения мелких утопических обществ, но и подразумевало захват государственной власти рабочим классом.
Когда Карл прибыл в Лондон 26 августа 1849 года, он уже скатился на самое дно финансовой пропасти. У него не было почти ни гроша; остатки его имущества, даже книги, были заложены для финансирования его кёльнской газеты. Его жена и трое детей (Женни, Лаура, Эдгар), которым он сумел отправить весточку в Трир, скоро собирались приехать к нему вместе с Хелен Демут, а у него не было средств, чтобы снять приличное жилье. Энгельс, столь щедро ему помогавший, завяз где-то в последних сражениях в Швабии (если только не погиб).
И все же Карл ни на минуту не задумался о том, чтобы перестать писать, перестать действовать; не приходила ему в голову и мысль о том, чтобы подыскать себе работу. Кроме того, хотя он правильно говорил по-английски, но писать на этом языке практически не умел, а потому трудиться смог бы разве что рабочим. Но доктор философии даже представить себе такого не мог. И даже если бы представил, то не нашел бы работы.
Так что он продолжит издавать в Лондоне, на немецком языке, свою "Новую Рейнскую газету", предназначенную для немецких читателей. Он также возобновит политическую деятельность в Союзе коммунистов, если удастся восстановить из него хоть что-нибудь, после того как Карл перенес его в Париж и забыл там год назад.
Он все еще верит в неизбежность революции, предвидит экономический кризис и грядущее вмешательство России в немецкие дела. Но надеяться на революцию преждевременно - рабочие массы еще не прониклись революционным сознанием, в чем он только что убедился на собственном горьком опыте. В частности, он больше не возлагает никаких надежд на английский рабочий класс: низкая раскупаемость газеты чартистов и немноголюдность собраний, которые они организовывали, убедили его в том, что, напуганные возможностью остаться без работы, британские рабочие на самом деле поддерживают капитализм и буржуазию. Он даже предчувствовал, что в Лондоне антагонизм между протекционистами и сторонниками свободного рынка, между крестьянами и торговцами вскоре вновь приведет к власти правых, которые пока находились в оппозиции к либеральному правительству. Он помечал: "Все это породит крупный конфликт, и тори вернутся к власти, сменив вигов". Он верил только во Францию и не переставал надеяться, что вскоре вновь поселится на улице Вано. Он знал, что в Париже только что избранный президент Французской республики Луи Наполеон Бонапарт должен скоро освободить свое место, поскольку срок его полномочий составляет только два года и не может быть продлен. Когда эта посредственность лишится власти, изгнанники смогут вернуться. Карл по-прежнему убежден, что именно из французской столицы выступит маршем европейская революция, которая сначала восстановит демократию, а затем установит коммунизм. Позже Энгельс напишет: "Маркс не только с особой любовью изучал историю прошлого Франции, но и следил во всех подробностях за историей ее настоящего, собирал материалы, чтобы использовать их позже, а потому события никогда не заставали его врасплох <…>. Франция - это страна, где классовую борьбу каждый раз, как нигде больше, доводили до окончательного решения и где, следовательно, меняющиеся политические формы, внутри которых она происходит и в которых выражаются ее результаты, принимают самые четкие очертания".
Карлу тридцать один год, и он не чувствует себя созданным ни для этого британского изгнания, ни для этой пролетарской нищеты. Как социализм рано или поздно найдет воплощение, так и он сам рано или поздно избавится от неудач. Беспрестанно, в горе и в радости, он связывает свое собственное положение с положением своего близкого круга.
Семнадцатого сентября, благодаря неустанной заботе Хелен Демут, к нему приехала Женни - измотанная и больная, с тремя детьми и беременная четвертым, как она ему объявила. В Трире она смогла раздобыть немного денег у его матери (это была еще одна небольшая часть отцовского наследства) и забрать великолепный набор столовых приборов из серебра, унаследованный от своих шотландских предков, который было нельзя продать, но при случае можно заложить. Это позволило им поселиться в Челси, где они обосновались вшестером в одной комнате, в доме 4 на Андерсон-стрит, возле Кингс-роуд. Квартал был небедный, но жилище тесное. Поскольку квартирная плата оказалась просто огромной, Карл уже знал, что вскоре не сможет платить за него. Но не беспокоился сверх меры: всё это не может длиться долго, а значит, и не продлится.
Сразу по приезде, чтобы создать себе пусть временную, но полноценную рабочую базу, он перенес из Брюсселя в одно-единственное помещение (Грейт-Виндмилл, 20) редакцию своей газеты и штаб-квартиру Союза коммунистов и Просветительского общества немецких рабочих, которые двумя годами раньше перебрались из Лондона в Брюссель. Редакция газеты состояла из него одного; что касается обеих организаций, то они были не более чем призраками. Поэтому Карл попытался сблизиться с теми, кому он был нужен, - с поэтом-банкиром Фрейлигратом и с рабочим Вольфом по прозвищу "Лупус", некогда последовавшими за ним в Брюссель и в Кёльн и вернувшимися вместе с ним в Лондон, терпя те же унижения. Вместе они познакомились с несколькими французскими беженцами, в большинстве своем бланкистами, и членами Комитета помощи немецким эмигрантам, который Маркс сблизил со своим; он читал там бесплатные лекции по философии, немецкому языку и политэкономии, что помогло ему завязать кое-какие личные связи.
Как он и опасался, материальное положение семьи очень скоро стало тяжелым, и Женни приходилось творить чудеса, чтобы успокоить кредиторов. Но в октябре, когда у Карла уже не было возможности платить ни за жилье, ни за пропитание для детей, ни за врача для жены, которой предстояло рожать, появился Фридрих Энгельс.