В ответ на его действия по захвату власти внутри этой еще весьма небольшой организации один за другим начали возникать заговоры. Уже летом 1865 года итальянец Мадзини с помощью соотечественников, входящих в Генеральный совет, попытался собрать большинство делегатов на Первый ежегодный конгресс Интернационала, который, согласно уставу, должен был пройти в сентябре. Почуяв опасность, Карл (в нарушение им же самим составленного устава) добился, чтобы вместо конгресса провели "подготовительное совещание" в Лондоне. На него были допущены только члены Генерального совета, а среди них сподвижников Карла было большинство.
В том же году, но чуть позже, против него выступил Бакунин, ставший самым непримиримым его противником. В самом деле, между ними не было ничего общего. Маркс был коммунистом: он хотел, чтобы посредством международной солидарности трудящихся коммунистические партии захватили власть в государствах через выборы, там где это возможно. Бакунин был анархистом: он стремился уничтожить государство и всякую власть; он отвергал само существование Интернационала; кроме того, он хотел навязать социалистам атеизм, что вывело бы из Интернационала большинство его британских членов, многие из которых поддерживали Карла. Наконец, Карл был евреем, а Бакунин - антисемитом.
В том же году произошла приятная неожиданность: Женни получила телеграмму о возвращении в Европу ее брата, которого она не видела шестнадцать лет! Эдгар фон Вестфален вернулся из Америки "таким переменившимся, больным, несчастным, что его невозможно узнать", - писала она своей подруге Эрнестине, жене Вильгельма Либкнехта, которая жила теперь в Дрездене. Эдгар рассказал сестре, что три года воевал в Техасе, настрадался, потом выполнял кое-какую мелкую работу для крупных помещиков и, наконец, все потерял во время Гражданской войны. Главное - он утратил свои мечты. Теперь он хотел одного - вернуться в Пруссию и получить там место чиновника с помощью сводного брата Фердинанда. У Марксов он прожил полгода и был желанным, но "разорительным гостем". Карл писал Фридриху: "Какая странная ирония судьбы в том, что Эдгар (который всегда эксплуатировал только самого себя и "работал" только в самом узком смысле этого слова) испытал ужасы войны, работая на эксплуататоров-рабовладельцев! И какая ирония в том, что мы оба на какое-то время оказались разорены войной в Америке!" В самом деле, Эдгар был разорен из-за боев в южных штатах, а Карл - из-за прекращения сотрудничества с "Нью-Йорк дейли трибюн". "Эдгар ведет растительное существование, - добавляет Карл. - Он даже больше не интересуется женщинами. Его сексуальный инстинкт перешел в желудок". Для Женни, испытавшей радость встречи, его отъезд стал большим облегчением. Он уехал в ноябре в Берлин, где Фердинанд подыскал ему место скромной канцелярской крысы.
В 1866 году, по настоянию Фридриха, Карл стал уделять меньше времени ежедневному присмотру за Интернационалом и попытался закончить "большую книгу". Но каждый раз, когда он решался приняться за нее всерьез, работа прекращалась из-за болей в печени или гриппа. На самом деле он становился патологическим перфекционистом. Лафарг, который отныне бывал у него каждый день, отмечает: "Никогда он не обопрется на факт, в котором не будет совершенно уверен. Никогда не позволит себе рассуждать на какую-либо тему, не изучив ее досконально. Он не опубликовал ничего, что не переделал бы несколько раз, в поиске наилучшим образом подходящей формы. Самая мысль представить на суд публики недостаточно проработанное исследование была ему невыносима. Показать свои рукописи, не наведя на них окончательный глянец, было бы для него пыткой. Это чувство было настолько сильным, что он предпочел бы (он сам сказал мне это однажды) сжечь свои рукописи, чем оставить их незавершенными".
К неугодным ему мыслителям Маркс по-прежнему беспощаден. Прочитав, например, в том году "Курс позитивной философии" Огюста Конта, через тридцать лет после его опубликования, он заявил, что книга плохая, что он прочел ее лишь потому, что англичане и французы наделали столько шуму по поводу ее автора, он же ничего не вынес для себя из этого чтения. Зато если автор ему нравился, Карл охотно цитировал его и с маниакальной внимательностью следил за точностью своих цитат. Лафарг добавляет: "Он считал своим долгом назвать писателя, первым высказавшего ту или иную идею или нашедшего для нее наиболее точное выражение, даже если это был незначительный и мало кому известный писатель. Его литературная совесть была так же строга, как научная".
Все это служило ему поводом перечитывать, перепроверять, исправлять, делать сноски внизу страницы и снова перечитывать.
Но вот наступил момент, когда больше ничего сделать было уже невозможно. Невозможно не признать, что книга закончена. Уже нет предлога, позволявшего ему не расставаться с рукописью "Капитала". Карл перечитал ее в самый последний раз.
Книга начинается с разбора концепции "товара", перешедшей из конца его предыдущей работы. По Марксу, экономика объясняется не через обмен, а через производство; не через зримое, а через незримое. Нужно покинуть сферу обращения, где совершается купля-продажа, и заглянуть в цехи, где производятся товары.
Точнее, для того чтобы был товар, нужны одновременно рынок и разделение труда. Иначе говоря, плоды труда становятся "товаром" только тогда, когда признаются таковыми при обмене. Это закон стоимости, или общий закон соответствий.
У всякого товара есть одновременно потребительная стоимость, меновая стоимость и цена.
Потребительная стоимость вещи определяется ее полезностью для владельца; она не зависит от ее редкости или от составляющих ее материалов.
Меновая стоимость обеспечивает равноценность товаров между собой; она измеряется в рабочем времени, затраченном на производство.
Действительность объясняется не ценами, а отношениями между меновыми стоимостями. Цена же устанавливается рынком; она колеблется вокруг меновой стоимости и побуждает предприятия производить больше или меньше, в зависимости от спроса потребительной стоимости.
Карл Маркс позаимствовал у Адама Смита и Давида Рикардо идею о том, что меновая стоимость товара измеряется рабочим временем, необходимым для ее производства (то есть одновременно "прошедшим временем", затраченным на изготовление машин, используемых рабочими, и "настоящим временем" - временем рабочих, непосредственно занятых изготовлением вещи). Это трудовая стоимость.
Последняя в конечном счете рассматривается как действительная стоимость вещей и заменяет собой их потребительную стоимость, когда люди забывают, что вещи были изготовлены другими людьми и что они обладают собственной полезностью. Маркс называет это теперь "товарным фетишизмом" - термин, близкий одной своей стороной к тому, что он называл "отчуждением" двадцатью годами раньше. Его мысль, таким образом, образует единое, постоянно развивающееся целое, без скачков и перепадов.
Далее он сообщает о своем главном открытии, сделанном двенадцать лет назад и ни разу не оглашавшемся: рабочий продает не результаты своего труда (изготовляемые им вещи), а возможность для хозяина располагать его рабочей силой в определенное время (некоторую продолжительность труда). Трудящийся, таким образом, заключает с капиталистом кабальный договор, своего рода юридическую фикцию: рабочая сила против зарплаты. Маркс поразительно пишет об этом: "Оплатив дневную или недельную стоимость рабочей силы рабочего, капиталист тем самым приобрел право использовать эту рабочую силу или заставлять ее работать в течение всего дня или всей недели". Значит, настоящая меновая единица - это время.
Маркс излагает здесь то, что, по его мнению, является ключом к капитализму, - каким образом создаются богатства, что связывает экономику и политику: рабочий - такой же товар, как любой другой, однако с тем отличием, что и меновая его стоимость, и потребительная измеряются количеством труда. Потребительная стоимость рабочего равняется тому, что он способен создать своим трудом; его меновая стоимость равняется затратам на воспроизводство его рабочей силы, то есть количеству рабочих часов, необходимых на производство того, в чем он нуждается для жизни. Его потребительная стоимость - это его рабочая сила. Его меновая стоимость - то, что он получает, чтобы ее восстановить. Разумеется, индивидуальное потребление рабочего свершается к его собственному удовлетворению, а не к удовлетворению капиталиста, но и не ради удовольствия: рабочий питается прежде всего, чтобы выжить. Или же получает от этого элементарное наслаждение: вьючные животные тоже любят поесть.
Далее следует главное, о чем никто до Маркса еще не говорил: рабочий может произвести больше, чем то, во сколько обходятся издержки на его содержание. Значит, его потребительная стоимость превышает меновую. Разница (измеренная в часах рабочего времени) между тем, во сколько обходится капиталисту труд рабочего и что он ему приносит, составляет прибавочную стоимость, которую сначала присваивает себе капиталист, а потом по определенным экономическим законам распределяется среди всего класса капиталистов в целом и образует тот источник, из которого возникают земельная рента, прибыль, накопление капитала. Распределение этих богатств зависит от соотношения сил между промышленным, торговым, сельскохозяйственным и финансовым секторами. Но прибавочная стоимость возникает из производства богатств наемными рабочими, и только. По прибавочной стоимости можно судить о размахе эксплуатации. Маркс называет ее также "прибавочным трудом" (Mehrwert) и описывает, используя повторяющуюся математическую метафору, как "дифференциал-приращение денежного капитала". Капиталист присваивает себе прибавочную стоимость в форме промышленной прибыли, торговой наценки, процентов или земельной ренты.
Маркс резюмирует это в шокирующей формуле: капиталист покупает товары по их действительной стоимости, потом продает по текущей цене, но в конечном счете извлекает из них больше, чем в них вложил. Все это напоминает роман, даже детектив. Значит, человек - это машина, причем единственная, у которой КПД выше при штучном производстве. Если никто не заметил этого до Маркса, то потому, что все части капитала без различия ошибочно считались источником превышения стоимости (прибыли).
Маркс знает, что до него ни один теоретик не смог объяснить, каким образом капитализм в целом получает прибыль; значит, его теория сама по себе является "критикой политической экономии" - таким и будет подзаголовок "Капитала".
Маркс различает два способа увеличения прибавочной стоимости. Один состоит в увеличении продолжительности труда, но он ограничен физическими возможностями рабочего. Другой заключается в сокращении количества труда, необходимого для оплаты стоимости рабочей силы, то есть в увеличении производительности труда; здесь ограничений практически нет, а осуществление происходит через замену рабочих машинами. Первый способ ограничен усталостью рабочего, второй - техническим прогрессом. Для первого требуется больше труда, для второго - больше капитала.
Последний способ, когда подмена человека машиной позволяет увеличивать прибавочную стоимость без иных ограничений, кроме пределов человеческого разума, разумеется, самый продуктивный: "Поскольку машины делают мускульную силу излишней, они становятся средством для того, чтобы применять рабочих без мускульной силы или с недостаточным физическим развитием, но с более гибкими членами <…>. Таким образом, машины не только увеличивают материал для эксплуатации, но повышают и самую степень эксплуатации". По Марксу, эта форма прибавочной стоимости тоже является источником теоретических проблем, поскольку труд человека, конструирующего машины, нельзя выразить только в рабочем времени: час труда инженера, бесспорно, порождает большую стоимость, чем час труда рабочего, но как измерить в часах работы потребительную стоимость конструктора машин? Маркс задает этот вопрос, не вдаваясь в подробности.
Он называет экономическое присвоение прибавочной стоимости "эксплуатацией" трудящегося, тщательно отделяя ее от отчуждения, философского понятия. Эксплуатация - это экономическое следствие отчуждения. Она не является ни естественной, ни окончательной, но политической и имеет историческое объяснение: существование рабочих, обладающих только своей рабочей силой, возможно потому, что они были лишены всех средств производства. История их экспроприации вписана в анналы человечества несмываемыми кровавыми и огненными буквами.
Монархическое государство сыграло важную роль в этой экспроприации; оно стало сообщником, даже главным виновником зарождения капитализма: на стадии исторического становления капиталистического производства нарождающаяся буржуазия не может обойтись без постоянного вмешательства государства; она использует его, чтобы устанавливать заработную плату, увеличивать рабочий день. Маркс долго и в очень резких выражениях описывает, как английские короли принуждали крестьян покидать свои наделы и работать по найму: "Разграбление церковного имущества, мошенническое отчуждение государственных земель, расхищение общинной собственности, осуществляемое узурпаторски и с беспощадным террором, превращение феодальной собственности и собственности кланов в современную частную собственность - таковы разнообразные идиллические методы первоначального накопления. Таким путем удалось очистить поле для капитализма, отдать землю во власть капитала и создать для городской промышленности необходимый приток поставленного вне закона пролетариата". "Экспроприация непосредственных производителей производится с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, самых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей. Частная собственность, добытая трудом собственника (крестьянина и ремесленника), основанная, так сказать, на срастании отдельного независимого работника с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталистической частной собственностью, которая покоится на эксплуатации чужой, но формально свободной рабочей силы"…
Далее следует великолепное описание универсализации капитализма: "Рука об руку с этой централизацией или экспроприацией многих капиталистов немногими развивается кооперативная форма процесса труда во все более и более широких, крупных размерах, развивается сознательное техническое применение науки, планомерная эксплуатация земли, превращение средств труда в такие средства труда, которые допускают лишь коллективное употребление, экономизирование всех средств производства путем употребления их как средств производства комбинированного общественного труда, вплетение всех народов в сеть мирового рынка, а вместе с тем интернациональный характер капиталистического режима".
Ибо в представлении Маркса капитализм до сих пор является лучшей из систем и представляет собой значительный прогресс по сравнению с прежними формами эксплуатации. Значит, у него есть "историческое право на жизнь"; он даже достоин уважения, поскольку развивает производство, создает мировой рынок, стимулирует прилежание в труде и повышает уровень жизни отдельных людей. Маркс повторяет здесь все то, что уже говорил другими словами в "Коммунистическом манифесте" 1848 года. Но, как он возвестил в том же "Манифесте", капитализм - тоже лишь временная стадия. Вместе с ним однажды исчезнут все рыночные экономические категории. Ибо капитализм и рынок суть одно и то же.
Эти рассуждения выдержаны в гораздо менее изящном стиле, чем газетные статьи или политические воззвания Маркса. Такое впечатление, что его труды портятся с увеличением времени, затраченного на их написание, опровергая его собственную теорию о том, что стоимость продукта выражается через время, понадобившееся для его создания…
Вот пример такой порой туманной формы: "Капиталистический процесс производства, рассматриваемый в общей связи, или как процесс воспроизводства, производит не только товары, не только прибавочную стоимость, он производит и воспроизводит само капиталистическое отношение, - капиталиста с одной стороны, наемного рабочего - с другой". Или еще хуже: "В простой кооперации и даже в кооперации, специализированной вследствие разделения труда, вытеснение обособленного рабочего обобществленным рабочим все еще представляется более или менее случайным. Машины же, за некоторыми исключениями, о которых будет упомянуто позже, функционируют только в руках непосредственно обобществленного или совместного труда. Следовательно, кооперативный характер процесса труда становится здесь технической необходимостью, диктуемой природой самого средства труда".
Книга настолько неудобоваримая, что пятьдесят лет спустя прусский депутат от социалистов Юлиан Борхардт представит ее сокращенную и популяризованную версию (она широко переводилась на другие языки), написав в предисловии: "Нам не представлялось возможным сохранить довольно значительное количество отрывков в редакции Маркса. Они были бы совершенно непонятны, и пришлось, так сказать, "перевести" их на немецкий язык". На самом деле вариант Борхардта кажется мне почти таким же малопонятным. Например, приведенный выше отрывок можно безо всякого ущерба для смысла изложить так: "Технические нововведения, зачастую являясь порождением случая, побуждали к концентрации капитала". Глубинная мысль, связывающая случайность и необходимость, роль людей и общественных структур в истории, которую Маркс уже затрагивал в своей диссертации о Гераклите и Демокрите; но эта мысль тонет в ненужном нагромождении слов, хотя в очередной раз, несмотря на малопонятность, его творчество демонстрирует свою целостность, не утраченную со времен берлинской диссертации, написанной за двадцать пять лет до этого.
Он перечитывает, снова возвращается к началу, не смеет закончить, думает добавить предисловие. Переписывает, уточняет, дополняет. 15 января 1866 года Карл отправил в Германию два письма: одно - Кугельману, другое - Либкнехту, чтобы сообщить им, что работает по двенадцать часов в сутки, чтобы подчистить рукопись, и намеревается передать ее в собственные руки Отго Мейснеру - гамбургскому издателю, с которым заключил соглашение.