Как раз с 1969–1970 годов советское руководство начало втягиваться в процесс "разрядки" или "детанта" в отношениях с Западом. Внимание западной общественности к проблеме прав человека в СССР возросло, как и внимание западных средств массовой информации. Диссиденты не могли пренебречь этим вниманием и помощью. Правозащитники-"западники" вступали в контакт с западными корреспондентами еще в 1967–1968 годах. Первая встреча Солженицына с корреспондентами "Нью-Йорк таймс" и "Вашингтон пост" состоялась в 1970 году. Сахаров встретился с одним из скандинавских корреспондентов в 1972 году.
Мои встречи с западными корреспондентами, а затем и дипломатами начались в 1973 году, однако Жорес встречался с ними еще в 1969 году.
Прогресс разрядки изменил характер репрессий против диссидентов в СССР. В конце 60-х годов власти опасались высылать диссидентов за границу, хотя эта форма репрессий против инакомыслящих была опробована еще Лениным в 1922 году – после окончания гражданской войны и начала НЭПа. Крайне немногочисленной была в 60-е годы и еврейская эмиграция из Союза. Шумные акции начала 70-х годов привели к увеличению еврейской эмиграции, в которую "для опыта" было включено и несколько диссидентов неевреев. Опыт был оценен, по-видимому, как успешный, так как уже в 1972 году несколько десятков диссидентов всех национальностей покинули страну. Одни уезжали добровольно, другие под давлением и угрозами, третьи были лишены советского гражданства во время научных или писательских командировок, даже во время поездок для лечения. В феврале 1974 года из СССР был выслан А. Солженицын. Высылка за границу становилась постепенно главной формой борьбы с диссидентами. Тысячи людей всех национальностей оказались в эмиграции, которую стали называть "третьей эмиграцией".
"Первая эмиграция" возникла после Октябрьской революции и гражданской войны. "Вторая эмиграция" – после окончания Отечественной войны. Теперь возникала "третья". Многие эмигранты предполагали, что они смогут из-за границы оказывать гораздо большее влияние на советское общество, чем это было возможно раньше. Все думали, конечно, об опыте "Колокола" Александра Герцена. К малоизвестным ранее в СССР эмигрантским журналам – "Новому журналу", "Посеву", "Граням", "Часовому", газетам "Русская мысль", "Новое русское слово" и другим – добавилось множество новых изданий. Владимир Максимов создал журнал "Континент". Александр Солженицын начал сотрудничать и постепенно взял под контроль журнал "Вестник Русского Христианского движения". Кронид Любарский создал журнал "Страна и мир", Валерий Чалидзе – журнал "Внутренние противоречия", Андрей Синявский и Мария Розанова – журнал "Синтаксис". Один из бывших сотрудников "Литературной газеты" В. Перельман основал российско-еврейский журнал "Время и мы". Появились журналы "Минувшее", "Стрелец", альманах "Глагол", аналитическое приложение к газете "Русская мысль" – "Обозрение" и другие. За границей регулярно стала издаваться "Хроника текущих событий". Однако "Колокола" среди этих изданий все же не было. К тому же органам КГБ удалось наладить достаточно жесткий контроль за поступлением западных печатных изданий в СССР. "Железный занавес" действовал в 70-е годы достаточно эффективно, и только несколько сот человек в Москве могли регулярно читать эмигрантские журналы и книги. В других городах страны таких людей, видимо, были единицы.
Наступление властей сопровождалось усилением раздробленности и дискуссий среди диссидентов. Немалое влияние на движение оказала капитуляция некоторых диссидентов, согласившихся сотрудничать с властями на "открытых" процессах типа суда над Петром Якиром и Виктором Красиным. Очень разную реакцию среди диссидентов вызвали такие явно противоположные события вне СССР, как военно-фашистский переворот в Чили и свержение военно-фашистской диктатуры в Португалии и Греции. Впрочем, не было единства и сотрудничества среди советских эмигрантов в США, Франции и других странах.
После начала советской военной акции в Афганистане и высылки А. Сахарова в Горький диссиденты как движение были не только разобщены, но и практически разгромлены. В Москве продолжали жить и работать лишь несколько человек, почти не общавшихся друг с другом. Меня, например, оставили на свободе, но под жестким гласным надзором. Пост милиции был поставлен прямо рядом с дверью моей квартиры. Три человека в милицейской форме дежурили здесь круглосуточно, не позволяя приходить ко мне ни иностранным корреспондентам, ни приезжим, ни московским друзьям. Мои передвижения по городу также контролировались. Этот пост был снят только в конце мая 1985 года.
Движение диссидентов, как я уже говорил выше, оказало слабое влияние на характер, общую картину и мотивы перестройки. Конечно, если бы перестройка началась в 1975 году, то влияние диссидентов на идеи и направление перестройки могло оказаться сильнее.
Но через десять-двенадцать лет, в 1985–1987 годах, диссиденты уже не могли находиться в центре событий. Перестройка породила не только надежды, но и большой интеллектуальный и культурный подъем в обществе. Тиражи популярных журналов возросли до одного-трех миллионов экземпляров, тиражи популярных газет исчислялись цифрами от трех до семнадцати, а порой и более двадцати миллионов экземпляров. Публиковалось огромное количество материалов на темы, которые раньше могли затрагивать только диссиденты в эмигрантских журналах или материалах Самиздата. В 1990 году цензура была вообще отменена, и поток очень важных и интересных публикаций еще более возрос.
Однако на первый план в 1987–1989 годах и позднее вышли не диссиденты, а большая плеяда историков, политологов, социологов, экономистов, деятелей культуры и искусства, общественных деятелей, которые и в начале 80-х годов активно работали в научных учреждениях, в газетах и жуpналаx, в государственных органах, в партийном аппарате, в высших учебных заведениях. Эти люди уже занимали такие посты и такое положение в обществе, которое позволяло им быстрее других использовать открывшиеся для общественной науки и публицистики новые позиции. Они не оттесняли диссидентов, последние еще не были готовы к такой работе, да и власти еще не избавились от своих предубеждений. Гавриил Попов и Александр Ципко, Николай Шмелев и Юрий Афанасьев, Евгений Амбарцумов и Владимир Селюнин, А. Мигранян и А. Яблоков, Алесь Адамович и Михаил Гефтep, Федор Бурлацкий и Юрий Буртин, А. Нуйкин и А. Бутенко, И. Клямкин и Юрий Черниченко, а также десятки других авторов обрели популярность как "прорабы" и идеологи перестройки.
Это был естественный процесс, и в этом нет ничего обидного для диссидентов. Напротив, активисты перестройки устраняли барьеры и догмы, создавали новую общественную атмосферу, которая позволила вскоре вернуться в советскую и российскую общественную жизнь и тем диссидентам, которые стремились снова включиться в общественную и культурную жизнь страны, хотя очень часто уже на вторых и третьих ролях.
Перестройка создавала и в области идеологии и культуры, и в общественных науках определенную конкурентную среду, которой здесь не было в прежние десятилетия. Диссиденты шестидесятых годов обычно превосходили своих коллег по мужеству, по непримиримости ко лжи, по неприятию догм, то есть главным образом в нравственной области. Но они далеко не всегда были лучшими профессионалами или самыми умными и способными людьми в своей науке или в сфере культуры. Солженицын вовсе не являлся самым лучшим русским прозаиком или стилистом. Сахаров вообще не был профессионалом в общественных науках.
Начав работу над книгой о Сталине, а затем и над книгой о социалистической демократии, я встречался в 1964–1967 годах со многими историками из Института истории АН СССР, с работниками Института марксизма-ленинизма, с научными сотрудниками Института мирового рабочего движения. Было нетрудно убедиться, что очень многие из этих людей обладают гораздо большими возможностями и профессиональными способностями для выполнения той работы, которую я начал. Но они не хотели ее делать, хотя многие из них готовы были мне помогать советами и материалами. До 1970–1971 годов мне много помогли такие ученые и даже работники ЦК, как Георгий Шахназаров, Александр Бовин, Юрий Красин, Виктор Данилов, Яков Драбкин, Михаил Гефтер, Владимир Ядов.
После того как мои первые книги вышли в свет за границей и давление на меня значительно увеличилось, я caм должен был прекратить такое сотрудничество с "легальными" учеными. Нo, конечно, я могу и сейчас быть только благодарен этим людям за сотрудничество. Диссидентство – это личный выбор. Оно создает опасности и для самого диссидента, и для его семьи, и для тех людей, которые ему помогают. Оно создает немало трудностей и для друзей. Многие из моих друзей не хотели выделяться в официальной науке, фальшивый характер которой был для них очевиден. Но они не хотели и идти на полный разрыв с этой наукой, что ставило бы их самих и их семьи в трудное положение. Со своими друзьями я сохранил связь и обмен мнениями даже в самое трудное время в 70-80-е годы. Но почему те, кто имел хорошие знания, способности, не могли выступить со своими идеями в новой обстановке? Только иногда эти выступления создавали некоторые сомнения. Специалисты по борьбе с троцкизмом оказались, естественно, и лучшими авторами для нового образа Троцкого. Борцы с "правым уклоном" стали писать апологетические статьи о Бухарине.
Но и в этом случае я воздержался бы от порицания. Возвращение диссидентов или их произведений в общественную и культурную жизнь страны было, несомненно, важным, но все же не определяющим фактором ни в годы перестройки, ни в идейной или идеологической атмосфере девяностых годов. Нельзя не отметить, что диссидентская культура была не единственным "инородным" для прежней советской культуры телом, которое вошло в нашу действительность с конца восьмидесятых годов. Не буду говорить здесь о ценностях мировой культуры, о которых все мы имели часто самое приблизительное представление. Не стану затрагивать и тему сомнительных достижений западной массовой культуры, которая также оказала немалое влияние на российскую действительность 90-х годов. Нельзя не отметить и возвращение в Россию реальных ценностей, созданных всей послереволюционной эмиграцией.
Известно, что массовая эмиграция русских, украинцев и евреев из России началось еще в конце XIX века и продолжалась волнами в 1900–1914 годах. Эта эмиграция шла за счет беднейших слоев населения. Целыми семьями люди уезжали в США и Канаду в поисках лучшей доли. Уезжали насовсем, не думая возвращаться. Еврейские семьи уезжали от начавшихся в России погромов и проводившейся в стране дискриминации ("черта оседлости" для иудеев). Уезжали также литовцы, латыши и эстонцы. В Северной Америке эти национальные потоки не сливались в единую "российскую" эмиграцию.
Но эта дореволюционная эмиграция не создала своей культуры. Русские и украинские семьи достаточно быстро ассимилировались в американском обществе. В Америке и сейчас есть несколько городов с русскими названиями – Москва, Санкт-Петербург, несколько русских деревень с православной церковью и русским языком начала века. Но русские общины в США и Канаде менее заметны и влиятельны, чем еврейские, итальянские, немецкие, не говоря уже об ирландских и английских, французских и шотландских. В эти годы в США начали издаваться несколько русских газет, из которых дошла до наших дней, пожалуй, одна сравнительно большая газета "Новое русское слово", появившаяся в 1911 году.
Эмиграция, возникшая после Октябрьской революции и гражданской войны, составляла более двух миллионов человек и состояла в основном из образованного населения. Это были дворяне, вплоть до членов царской семьи, духовенство, купцы и буржуа. Эмигрировало немало казачьих семей и, конечно, офицеров. Почти все оставшиеся в живых генералы российской армии оказались в эмиграции. Уехало и очень много деятелей русской культуры, интеллигенции. Это и была "первая" эмиграция. Значительная часть этой вынужденной эмиграции надеялась или готовилась вернуться в Россию. Они сохранили и продолжали по возможности развивать привычную им культуру, поддерживали друг с другом связи, конфликтовали в соответствии со своей партийной принадлежностью.
"Первая" эмиграция осела вначале в Европе. Крупные эмигрантские центры образовались в Германии (главным образом в Берлине), Югославии, Чехии, Италии и Англии. Но большая часть эмигрантов из России поселилась во Франции. В США уехало сначала не очень много людей. Но после победы фашизма в Германии российские эмигранты стали уезжать из Германии. Затем они стали покидать Чехию и Польшу. Угроза оккупации Прибалтики привела к бегству российских эмигрантов из Эстонии, Латвии и Литвы.
Перед Второй мировой войной и во время войны многие оставшиеся в живых эмигранты стали переезжать в США и Канаду даже в Латинскую Америку и Южную Африку. Не излагая здесь сложную историю "первой" эмиграции, я хотел бы только сказать, что она стала хранительницей многих культурных традиций России, от которых отказались и которые даже преследовали большевики. В первой эмиграции было много крупных писателей, художников, музыкантов, ученых. Издавалось много газет и журналов. Шаляпин и Бунин, Рахманинов и Стравинский, Марина Цветаева и Бальмонт, Северянин и Шагал – этот перечень имен можно продолжить. За границей оказались и такие политики, как П. Милюков и А. Керенский, Ю. Мартов и Ф. Дан, генералы Деникин, Врангель, Краснов – десятки известных имен.
"Вторая" эмиграция образовалась после Второй мировой войны. В основном это были опять-таки русские и украинцы. Однако представителей интеллигенции и деятелей культуры здесь было мало. Основная часть из примерно двух миллионов бывших граждан СССР приходилась на молодых рабочих, которых немцы вербовали или увозили насильно из оккупированных территорий. Они боялись возвращаться в Союз, опасаясь репрессий (и, как оказалось, не напрасно). Здесь было немало бывших российских военнопленных, оставшихся на Западе по той же причине. Но здесь были и сотни тысяч бывших солдат и офицеров созданных немцами российских и украинских военных формирований – казаков или власовцев. Немало было служивших немцам полицаев, старост, вообще людей, которые сотрудничали с оккупантами. Среди украинцев были бендеровцы и мельниковцы. "Вторая" эмиграция создала несколько антисоветских организаций, но ее вклад в русскую культуру за рубежом был невелик.
Так или иначе, но падение коммунистического режима в СССР и в России открыло для всех "волн" российской эмиграции дорогу домой. Конечно, в 90-е годы от первой эмиграции в живых осталось лишь очень немного совсем старых людей. Но было немало детей и внуков, сохранивших привязанность к русской культуре. В России стали издаваться книги деятелей первой эмиграции. В Москву перебрались даже редакции некоторых журналов – "Вестника РХД", "Посева" и "Граней". В Москве образовалась филиалы радиостанции "Свобода", редакций "Русской мысли" и "Нового русского слова". Многие из журналов "третьей" эмиграции также перебрались в Москву. Но в общем потоке эмигрантской культуры всех поколений не всегда заметен голос диссидентов 60-х годов.
Возможно ли появление сегодня нового диссидентства? He только возможно, но и неизбежно. Однако новые диссидентские и правозащитные организации, которые уже возникли в России, не будут иметь прежнего характера. В демократических государствах существует оппозиция всех направлений, и она открыто участвует в общественной, политической, культурной и религиозной жизни своих стран, претендуя на влияние или даже на власть. Такая оппозиция возникает и в России.
Демократическое общество – это не идеальная общественная система, и здесь также неизбежно возникновение различного рода правозащитных организаций. Они уже возникли и в России, где с защитой прав человека и с выполнением норм Конституции дела обстоят далеко не лучшим образом. В России вот уже три года издается журнал "Правозащитник", восстановлено Хельсинкское движение, издаются газеты, книги и журналы, связанные с правозащитной деятельностью. Это нормальная деятельность, которая не подвергается давлению властей. Но и нельзя сказать о каком-то особом внимании к этой деятельности со стороны государства, называющего себя демократическим.
Правозащитная деятельность и инакомыслие в современной России сопряжены с многими трудностями, но не с опасностью государственных репрессий. Правозащитникам и диссидентам не грозят тюрьма или психиатрическая больница, исправительный лагерь или высылка за границу. Новые независимые гражданские инициативы диссидентов не замечают ни власти, ни оппозиционные политические партии. Так, например, группа диссидентов 60-х годов, возглавляемая Людмилой Алексеевой и Львом Пономаревым при участии Комитета солдатских матерей России (Мария Кирбасова), Конфедерации труда России (Виктор Некрасов) и Движения против насилия (Сергей Сорокин), решила недавно положить начало новому гражданскому движению. "Все мы видим, – говорится в Заявлении оргкомитета нового движения, – что в стране закрепляется полицейско-олигархический режим. Не только общественное богатство распределено самым несправедливым образом, но права человека, политические свободы постоянно ущемляются. Свобода слова сегодня гораздо более ограничена, чем в 1990–1992 годах". "Мы не партия и не поддерживаем специально ни одну из партий. Мы не ставим перед собой никаких политических целей. Наше движение будет отстаивать ценности, необходимые любому человеку: защиту от произвола, свободу слова, соблюдение человеческого достоинства". [84]
Несомненно, эта инициатива заслуживает внимания и поддержки. Но ни одна из крупных газет не опубликовала материалов нового движения. Не обратили на него внимания и западные средства массовой информации. Во всяком случае, не больше внимания, чем на создание движения в защиту СССР или общества защиты Мавзолея Ленина. Государство сегодня не преследует граждан за их политические убеждения или эстетические пристрастия. Но оно и не защищает граждан ни от посягательств чиновников, ни от посягательств преступного мира. Оно не заботится ни о бедных, ни о беженцах, оно мало думает о голодных и раздетых, о безработных и о работающих, но не получающих заработную плату. Даже предприниматели и банкиры создают сегодня структуры, которые должны обеспечить их личную и общую безопасность. Необходимо и сегодня бороться за создание подлинно демократического общества в нашей стране. Опыт движения диссидентов 60-х годов может в этом помочь, но он, конечно, недостаточен. Здесь нужны новые формы, новые решения и новые программы, а также сочетание политической и внеполитической деятельности.
...
1997