Этот подход к решению проблем, стоящих перед страной, крайне раздражает многих диссидентов. Они не хотят и не умеют ждать и согласны принимать участие в движении только в расчете на быстрый успех.
Незадолго до высылки Солженицын написал свое знаменитое эссе "Жить не по лжи". Солженицыну казалось тогда, что жизнь нашей страны можно изменить в считаные месяцы. На одной из пресс-конференций в конце 1974 года корреспондент "Ассошиэйтед пресс" спросил Солженицына: "Вы как бы призываете к пассивному сопротивлению, моральному подходу и к возрождению моральному. Как вы думаете, сколько лет для этого понадобится? Сколько поколений?"
Солженицын ответил: "Главное, что мешает нам всем жить, это именно идеология. И именно от идеологии мы должны отклониться, отстраниться. Спрашивают меня: сколько понадобится на это поколений?.. И когда братья Медведевы или Рой Медведев предлагает, в общем, ждать смягчения, которое наверно наступит при следующем поколении руководителей – вот там идет действительно счет на поколения. В том пути, который предлагаю я, счета на поколения нет, и тысячелетиями это тоже не измеряется, ни даже столетиями. Тут так вопрос: или начнется это нравственное движение, или не начнется. Если оно в ближайшие годы не начнется, я признаю, что предложил неосуществимый путь, и тогда нечего его и ждать. А если оно начнется, хотя бы в десятках тысяч, то оно преобразит нашу страну в месяцы, а не в годы. Оно произведет лавинное движение и будет не эволюцией, а революцией". [146]
В том же 1974 году пресловутый А. Авторханов писал в журнале "Посев": "Призрак бродит по СССР – призрак революции… Как бы гуманисты не проклинали революции, и как бы социологи не спорили о ее правомерности, революции и войны такие же закономерные явления в обществе нового времени, как землетрясения в природе и инфаркт сердца у людей. Образно говоря, революция и есть инфаркт сердца у дряхлого социального организма".
Пожалуй, только для успокоения многих противников новых революций Авторханов далее писал, что "революции бывают не только кровавые и насильственные, но и бескровные, мирные". Но сам-то Авторханов явно склоняется к насильственной революции, ибо ведь в СССР слишком много людей, которые будут защищать свои привилегии. [147]
Иное ощущение у Андрея Синявского. На вопрос о том, что могут сделать советские эмигранты для изменения режима в СССР, Синявский ответил: "Советское общество до того непроницаемо и прочно, что мы можем молотить кулаками и кричать во весь голос, и ничего не изменится". [148]
Я решительно не согласен в этом вопросе ни с Солженицыным, ни с Синявским.
Политическую действительность послесталинской эпохи в нашей стране я склонен сравнивать не с шатким зданием, которое может рухнуть в течение нескольких месяцев или даже лет от одних лишь книг и обращений, как это думает (или думал недавно) Солженицын. Но я не могу сравнить нашу действительность и с небывало прочной и непроницаемой стеной, как это делает Синявский. Наша жизнь рождает у меня образ трясины, оставшейся после недавнего разрушительного и грозного разлива вышедшей из берегов стремительной и могучей реки. Это наводнение принесло тяжелые разрушения и привело к большим жертвам. Но бушующие потоки воды уже возвращаются в свое естественное русло. Некоторые из районов страны уже почти полностью очистились от воды, и жизнь там идет более или менее нормально. Но большие пространства занимает еще опасное болото со следами разрушенных зданий и вырванных с корнем деревьев. Это болото нужно осушить не только для того, чтобы расчистить для жизни людей новые территории, но и для того, чтобы предупредить возможность новых разрушительных катастроф. Однако люди в нашей стране по-разному относятся к этой задаче. Одни из них уже неплохо устроились и мало вспоминают о постигшем страну бедствии. Другие даже не знают о нем и принимают действительность такой, какова она есть. Третьи боятся трясины и стараются держаться подальше от нее. Они надеются, что время и солнце когда-либо высушат эту трясину, и они смогут вернуться в свои разрушенные дома. Находятся смельчаки, которые мужественно идут вперед к реке, не разбирая дороги. Многие из них, однако, гибнут в трясине или, с трудом выбравшись из нее, с ужасом возвращаются назад.
Я не принадлежу к этим смельчакам. Да, я осторожен, но я не склонен ждать, пока все устроится само собой. Я стараюсь постепенно и осторожно продвигаться вперед, выискивая более твердые участки земли, и везде, где возможно, прорыть хотя бы небольшие канавы для спуска воды.
Я не одинок в этой трудной работе. Ее делают многие, кто в больших, кто в меньших размерах. Но это дело добровольцев, ибо наша работа продолжает оставаться все еще очень опасной и требует не только осторожности, но и умений, приобретаемых лишь длительным опытом. Но это необходимая работа, и было бы хорошо, чтобы в нее включалось все больше и больше честных людей. Конечно, время и солнце делают свое дело, но этот процесс идет все еще очень медленно, а между тем никто не может исключить возможности новых разрушительных наводнений. Поэтому надо как можно быстрее осушить и освоить затопленные недавно земли и потом сообща воздвигнуть на берегах бурной реки прочные дамбы, чтобы предохранить нашу страну от новых катастроф. Эту работу, конечно, могут сделать уже не одиночки или отдельные группы смелых граждан, но весь народ. Я твердо надеюсь, что эта работа будет в конечном счете проделана.
Недавно я потерпел поражение при выборах в Верховный Совет СССР в Свердловском избирательном округе г. Москвы, получив всего несколько сот голосов против 150 тысяч голосов, полученных балериной Бессмертновой. Несмотря на это, ко мне и сегодня приходит много людей, как знакомых, так и вовсе незнакомых. Я рад, если могу дать полезный совет или оказать посильную помощь. Однако у многих людей имеется странное представление о моих возможностях. Один инженер из Одессы просил помочь в восстановлении авторства его изобретений в судостроении. С такой же просьбой обратился ко мне и один геолог. Но я мало что понимаю в судостроении и геологии. Мне приносили книги с изложением новой теории шизофрении с посрамлением всех шизофренических теорий главного психиатра СССР академика Снежневского. Но и психиатрия – не моя специальность.
Молодая учительница из Вологды приходила ко мне с просьбой познакомить ее с иностранцем. Она хочет выйти замуж и уехать за границу, но она не желает выходить замуж за еврея, как сделала ее сестра. Но все иностранцы, которых я знаю, женаты, и я не хочу разбивать их семьи.
Пожилая дама, получившая вызов из США, обратилась с просьбой помочь ей в покупке меховых изделий и драгоценностей. У нее много денег, но советские деньги, оказывается, не нужны в США. Но я не занимаюсь коммерцией.
Шестидесятилетний писатель из провинции просил издать за границей два его романа и несколько повестей. Он обещал мне половину гонорара. Но мне не понравился его первый роман, и я не стал читать остальное. Уходя, писатель спросил: "Не мучит ли вас совесть? Возможно, вы отказали в помощи будущему Пушкину".
Другой сорокалетний писатель из Москвы также просил напечатать на Западе его роман. Он не обещал поделиться гонораром, но, напротив, попросил дать ему десять тысяч рублей.
"Опубликовать мой роман, – сказал он, – это то же самое, что взорвать на себе атомную бомбу. Но я должен сначала обеспечить жену и сына…" Я не возражал против материальной помощи, хотя и в меньших размерах. Но я хотел сначала сам прочитать опасный роман. Писатель отказался его показать и, естественно, не получил денег. И его атомная бомба пока не взорвалась.
Группа старых большевиков ознакомила меня в 1975 году с проектом телеграммы, которую они собирались послать в Португалию Алвару Куньялу. В этой телеграмме содержалось требование немедленно разогнать Учредительное собрание Португалии, где коммунисты получили меньшинство голосов, и таким образом установить диктатуру пролетариата. Я с трудом смог убедить своих посетителей, что обстановка к Португалии все же не та, что была в России в самом начале 1918 года. Впрочем, некоторые из них ушли уверенные в том, что я являюсь оппортунистом меньшевистско-эсеровского толка.
Пенсионер из Чернигова принес ко мне три тома новой натурфилософии, в которой объяснялись все основные законы природы, а заодно давалась краткая история человечества. Советские издательства отвергли эту рукопись, и посетитель просил переслать ее А. М. Гольдбергу ведущему комментатору русской редакции "Би-Би-Си". Я отказался быть посредником в столь деликатном деле. Энергичный черниговец сумел вручить свою громадную рукопись корреспонденту "Би-Би-Си" Филиппу Шорту. Однако и английские издательства что-то не спешат издавать это сочинение.
Один пожилой человек из Москвы прислал мне письмо, в котором требовал в самой категорической форме, чтобы я как марксист решительно выступил против увлечения молодежи западной музыкой ("битлусовщиной") и в защиту марксистко-ленинской музыкальной культуры. Этот пенсионер утверждал, что слово "шлягер" было популярно еще в середине 20-х годов среди бандитов и грабителей квартир. Одновременно он утверждал, что главные пропагандисты западной музыки сидят сейчас на советском телевидении и радиовещании и что Комитет по радиовещанию и телевидению превратился в "главный очаг сионисто-расистов в СССР". Я не ответил на это письмо.
Вот уже несколько лет я получаю письма или разговариваю по телефону с жителем небольшого города Куркино, который просит помочь ему провести у него дома пресс-конференцию всех иностранных корреспондентов. Он написал, по его словам, великое произведение, "которое создается раз в столетие или даже в тысячелетие". Это произведение основано на восемнадцати главных принципах, опубликование которых приведет к немедленной и бескровной победе справедливости в мире на всей планете. Но он согласен обнародовать свои принципы только в присутствии всех московских корреспондентов. Однако иностранные корреспонденты не торопятся ехать в городок Куркино.
Еще до смерти Мао Цзэдуна ко мне пришел молодой рабочий из Харькова. Он регулярно слушал китайское радио, и ему очень нравилось все то, что происходило в Китае. "Там действительно выгоняют всех бюрократов, которые начинают идти по капиталистическому пути". Этот рабочий просил помочь ему эмигрировать в Китай. Он уже дважды перелезал через ограду в китайское посольство, но работники посольства ему не верили и выдворяли на улицу – прямо в руки московской милиции. Но я ничем не мог помочь этому харьковчанину, так как у меня нет никаких знакомств в китайском посольстве.
Видный ученый предложил мне создать подпольную типографию. Оборудование для нее уже имелось в его институте. Но нужны были подходящие рукописи. Я не поддержал этого начинания.
Три пенсионера из органов НКВД сталинских времен, не скрывая своего прошлого, предложили мне написать листовку. "Вы работаете по старинке, не учитывая технических возможностей века. Мы можем сделать так, что после взрыва нескольких чемоданов на крышах вся Москва будет усеяна вашими листовками". Но я не поддержал и этого начинания.
Я не поддержал и двух людей, предложивших мне план похищения секретаря обкома с целью освобождения нескольких диссидентов.
Однажды в четыре часа ночи меня разбудил телефонный звонок из Нью-Йорка. Американец литовского происхождения просил защитить его от преследований ЦРУ, которое грозит уволить его из Колумбийского университета и следит за каждым его шагом. Я посоветовал ему обратиться в комиссию сената по расследованию деятельности ЦРУ. "И потом, не надо звонить мне ночью". "Какая ночь, – удивился мой собеседник, – у нас тут ярко светит солнце".
Полемизируя с Солженицыным по поводу его известного "Письма вождям…", я написал в одной из статей, что нашей стране, помимо всего прочего, нужна оппозиционная социалистическая партия, которая сохранит все выдержавшие испытание временем элементы социалистической и коммунистической идеологий, но которая будет свободна от догматизма нынешней коммунистической партии. Это будет партия, не обремененная ни грузом преступлений и ошибок прошлого, ни страхом перед демократией.
После публикации этой статьи ко мне пришла группа совершенно не знакомых мне людей. Они сообщили, что согласны составить оргкомитет будущей социал-демократической партии. Но для начала они требовали, чтобы Второй Интернационал перевел на их счет крупные суммы валюты и как зарплату, и как необходимое обеспечение их семей на случай ареста. "Большевики получали деньги от Саввы Морозова, – сказали они мне. – Почему же мы не можем получить их от Вилли Брандта. Пусть только платят деньги. А уж мы найдем способ переправить их в СССР". Я выразил сомнение, чтобы экономный Вилли Брандт перевел требуемую сумму не знакомым никому людям, и не переслал ему всученное мне "Обращение". Видимо, поэтому в нашей стране до сих пор нет оппозиционной социалистической партии.
Один из визитеров заявил, что может вернуть меня к жизни через сто или двести лет точно в том виде, в каком я пребываю на этой земле сегодня. Я сказал, что был бы рад вернуться снова на свет Божий, но уже в каком-нибудь другом обличье. Например, я не против был бы родиться женщиной. "Странно слышать это от интеллигентного человека", – ответил мой посетитель и не открыл своего секрета.
Из сказанного видно, что многие недоразумения и претензии связаны с тем, что даже знакомые люди не всегда хорошо понимают мои взгляды и возможности. Это и заставило меня задуматься о написании автобиографии. Как ни скучна порой жизнь независимого ученого, однако и его воспоминания и размышления могут представить интерес для некоторых читателей.
Я написал большую часть своего "Предисловия" в конце 1978 года и сделал к нему небольшие добавления в 1979 и в 1980 годах. Сейчас приближается конец 1982 года, и я решил сделать в этом тексте еще некоторые добавления. Я работал в эти два года относительно спокойно, но продолжаю и сегодня слышать вопросы о причинах какой-то особой "экстерриториальности Роя Медведева".
Не так давно меня навестил американский советолог, профессор истории. Он пришел без предупреждения уже вечером. Мы долго беседовали, и в полночь я вышел, чтобы проводить гостя к стоянке такси. Он очень часто оглядывался, осматривая кусты и деревья, которых так много в нашем квартале. Наконец он воскликнул: "О, господин Медведев, я вижу, что вы не такой большой диссидент. За вами никто здесь не наблюдает!"
Я думаю, что это не совсем так и что моя работа и мои связи являются предметом внимательного наблюдения. Но это не мелочное наблюдение из-за соседнего куста.
Ливио Дзанутти, корреспондент итальянской газеты "Стампа", вместе с которым мы написали книгу "СССР перед 2000 годом" (Милан, 1980), как-то писал: "Рой Медведев – человек уравновешенного темперамента, спокойный человек; и все-таки он, как немногие другие, способен вызвать противоречивые суждения. На протяжении более чем десяти лет он активно борется в стане советских диссидентов, будучи также очень известным историком. Но вот и среди диссидентов он оказался субъектом и объектом многочисленных споров, становящихся иногда непримиримыми. Однажды вечером я слышал, что говорила Раиса Лерт, убежденная марксистка, более пятидесяти лет состоящая в партии Ленина и в тот момент из нее еще не исключенная, хотя и она тоже – откровенная диссидентка. Так вот она сказала про него: "У Роя Александровича светлый ум, но он ведет себя вроде как кот перед кипящим супом"".
Вероятно, Р. Лерт казалось, что она сказала обо мне что-то особенно обидное. Но все это меня нисколько не задевает. Я очень долго поддерживал с Р. Б. Лерт деловые и дружеские связи и думаю, что это сотрудничество было полезно для нас обоих. Однако в последние годы я стал замечать, что ей очень хочется, выражаясь ее же словами, запустить руки в кипящий суп в надежде выудить оттуда что-либо более привлекательное. Постепенно вокруг нее образовался кружок столь же нетерпеливых людей. Они сумели выудить из кипящего супа журнал "Поиски", оказавшийся одним из наименее интересных альманахов в нашей неофициальной литературе. Но сколько людей обварило при этом руки? Сколько людей было арестовано, подвергнуто допросам, обыскам и угрозам? Сколько покинуло страну? Сколько отказалось вообще от дальнейшей борьбы или занято теперь сведением счетов внутри редакции? И что делает сегодня сама Р. Б. Лерт? Вместо блестящих политических и литературно-критических статей она пишет теперь протесты против проведенного у нее обыска и филиппики в адрес райкома, исключившего ее из партии.
Репрессии последних лет не вызвали особого волнения внутри советского общества, большая часть протестов по этому поводу раздавалась из-за границы. К тому же на место десятков ушедших или уехавших приходят сегодня лишь единицы. В одном из анонимных документов "демократического движения" можно прочесть: "В действительности именно репрессии последних лет сопровождались небывалым откликом протестов и взлетом авторитета демократического движения, продемонстрировавшего нравственную стойкость своих членов, лидеры ДД известны всему миру…" Желаемое в этом документе выдается за действительное, а многочисленные протесты эмигрантской и западной печати лишь оттеняют пассивность внутри страны.
Такое положение рождает в поредевшей среде диссидентов различные настроения. Вместо недавних заявлений о мессианской роли России и об особом призвании ее народа, который лишь один может услышать голос Бога (Шафаревич) и закрыть при помощи своих "мощных рук" и "умудренного сердца" "врата адовы" (Солженицын), мы начинаем все чаще и чаще слышать порицания в адрес России и ее народа, повторяющие в разных вариантах слова Чернышевского: "Рабы, снизу доверху все рабы!" или слова Лермонтова о "немытой России".
И если раздаются все чаще требования о том, что "Карфаген должен быть разрушен", то их авторы обращаются чаще всего лишь к странам Запада. Вот что писал недавно в газете "Русская мысль" А. Федосеев, в недавнем прошлом крупнейший советский ученый и директор Института радиоэлектроники, оставшийся "невозвращенцем" во время одной из командировок во Францию: "Нужно переходить в наступление уже сейчас. Прежде всего нужно и можно ликвидировать военный плацдарм социализма в западном полушарии – Кубу. Это уже резко нарушит равновесие в пользу свободы. Сейчас СССР, безусловно, не решится из-за Кубы развязать войну. Затем, нарастив идеологический и военный потенциал и решимость, нужно поддержать борьбу рабов социализма в Польше и ГДР, как наиболее слабые "звенья", оторвав их от социалистической системы. При достаточной решимости Запада (вплоть до войны) СССР и в этом случае не рискнет начать воину с Западом… А правители социализма, конечно, будут цепляться за каждый лишний день своего царствования: "Умри ты сегодня, а я уж лучше умру завтра". Отрыв Польши и ГДР приведет в действие упомянутые потенциальные силы освобождения от рабства социализма внутри СССР. Начнется отрыв и других сателлитов и крушение социализма в СССР, а затем в Китае и во всем мире…" [149]