Еще в 1964 году я был приглашен на премьеру большого двухсерийного фильма по роману и сценарию Симонова "Живые и мертвые". Фильм производил очень сильное впечатление, это была крайне драматичная, проблемная и патриотическая картина, в ней соединилось мастерство писателя, режиссера и актеров. После фильма зрители расходились не сразу, в фойе за отдельными столиками сидели несколько известных генералов и маршалов. Здесь же можно было купить некоторые из недавно изданных мемуаров этих военачальников, на которых они ставили автографы.
Режиссером фильма был Александр Столпер, который еще в годы войны снял по сценариям Симонова два фильма – "Парень из нашего города" и "Жди меня", а в 1945 году экранизировал повесть Симонова "Дни и ночи". Конечно же, именно Столпер начал работу и над новым фильмом – на этот раз по роману "Солдатами не рождаются". Те, кто видел этот фильм в его первоначальной редакции, говорили, что это будет лучший в нашей стране фильм о войне.
Увы, цензура, потребовала вырезать некоторые из наиболее сильных и правдивых эпизодов картины. У режиссера не было выхода, и он готов был уступить, но Симонов на этот раз отказался идти на уступки, угрожая снять свое имя с титров. В конце концов так и получилось. Симонов снял свое имя и потребовал изменить название фильма. Картина вышла на экраны в 1969 году под названием "Возмездие". Этот фильм не имел успеха и не производил особого впечатления на зрителей. О нем мало писали.
Совсем незамеченным прошел и фильм "Четвертый" по мотивам романа Симонова "Последнее лето". Грубой цензурной обработке подвергся хороший публицистический фильм по сценарию Симонова и Евгения Воробьева под названием "Ни убавить, ни прибавить". В этом фильме (который я видел на одном из просмотров в Доме кино) были очень сильные и впечатляющие сцены, связанные с образом Сталина и темой предвоенных репрессий среди военачальников. Но все это было исключено, и название фильма могло теперь звучать только как насмешка. Картина появилась на экране под названием "Если дорог тебе твой дом".
В разговорах со мной Симонов высказывался вполне определенно и негативно о попытках реабилитации Сталина. Однако я переоценил его решимость бороться или как-то открыто протестовать против подобных тенденций в нашей политической и культурной жизни, и это обстоятельство вскоре изменило развитие наших отношений.
В начале 1966 года в стране шла подготовка к XXIII съезду КПСС. Предыдущий съезд состоялся в конце 1961 года и запомнился всем нам не только программой построения коммунизма в течение двадцати лет, но и громкими разоблачениями Сталина и его ближайших соратников – Кагановича, Молотова, Маленкова, Ворошилова и некоторых других. По решению съезда тело Сталина было вынесено из Мавзолея. Общественная, идеологическая и культурная жизнь страны начала развиваться в ином направлении. Теперь же происходил другой – консервативно-догматический поворот. Поднимали головы ретрограды и сталинисты. В Москве появились слухи, что большая группа видных военачальников подписала обращение к съезду партии с требованием реабилитировать Сталина. Это требование не встретило тогда поддержки даже у Михаила Суслова и у части более осторожных членов партийного руководства.
В противовес требованиям самых крупных военных лидеров, где-то в недрах партийного аппарата родилось предложение организовать коллективное "антисталинское" письмо большой группы интеллигенции. За это дело взялся писатель и публицист Семен Николаевич Ростовский, более известный под псевдонимом Эрнст Генри. Бывший разведчик и автор очень известных в 30-е годы книг "Гитлер над Европой" и "Гитлер против России", Генри жил и работал в Москве и продолжал писать и печататься под разными псевдонимами, например А. Леонидов. Он поддерживал связь с некоторыми старыми большевиками, особенно из Коминтерна, с отдельными деятелями интеллигенции и с некоторыми из знаменитых разведчиков, например с Д. Маклэйном. Именно Эрнст Генри – С. Н. Ростовский составил осторожный, но убедительный текст "Открытого письма XXIII съезду КПСС" с протестом против попыток реабилитации Сталина. Ростовский почти без обиняков говорил, что его инициатива одобрена в "высших сферах", где также есть противники реабилитации Сталина.
Организаторы акции разумно полагали, что под "Открытым письмом" должны стоять имена людей, которых знала и уважала вся страна. Свои подписи поставили такие ученые, как Петр Капица, Игорь Тамм, Андрей Сахаров, писатели Корней Чуковский, Константин Паустовский, Виктор Некрасов, режиссеры Олег Ефремов, Михаил Ромм, Георгий Товстоногов и другие – всего более двадцати человек. Когда письмо было уже отправлено в ЦК, некоторые из крупных деятелей интеллигенции выразили желание к нему присоединиться. Ростовский составил второй, более короткий текст о солидарности, под которым также подписались многие известные деятели науки и культуры.
Ростовский хотел, чтобы под этим документом стояла и подпись Константина Симонова, но тот отказался даже встретиться с этим публицистом. Кто-то сказал Ростовскому, что у Роя Медведева очень хорошие отношения с Симоновым. Семен Николаевич, с которым я раньше почти не был знаком (мы случайно встретились однажды в какой-то общей "околописательской" компании), попросил меня приехать. Дело было хорошее, и я охотно включился в сбор подписей. Благодаря моим усилиям под письмом к съезду появились подписи Владимира Дудинцева, Ильи Эренбурга, академика и генерала химика Ивана Кнунянца, кинорежиссера Григория Чухрая.
Заранее договорившись о встрече, я поехал и к Симонову на его дачу в подмосковном поселке Красная Пахра на реке Десне под Москвой. Официально поселок назывался "Советский писатель", но все называли его "Пахра", или "Красная Пахра", так как недалеко был расположен большой научный городок Красная Пахра с крупным институтом по проблемам физики и жилыми домами сотрудников. Все эти названия происходили от названия реки Пахра, притоком которой является Десна (маленькую Десну не надо путать с большой Десной – самым крупным притоком Днепра).
После короткой беседы я сказал, что хочу познакомить Константина Михайловича с одним важным документом, и передал ему копию "Открытого письма" – с указанием всех, кто его уже подписал. Если бы Симонов выразил какие-либо сомнения относительно текста документа или откровенно сказал мне, что он уже знает о существовании этого письма, но по каким-то причинам решил воздержаться от его подписания, то я бы ограничился общим разговором. Но Симонов неожиданно стал очень хвалить текст письма и тех, кто уже поставил под ним подпись. Он даже сказал: "Прекрасно написано, я готов подписаться под каждым словом этого письма". Конечно, Симонов не подозревал, что я имею какое-то отношение к сбору подписей. И когда я сказал, что именно за этим и приехал и что присоединиться к письму еще не поздно, Симонов явно растерялся. Мне стало неловко, что я поставил его в столь трудное положение. Симонов еще раз прочитал "Открытое письмо", мучительно думал и сказал, что некоторые фразы ему не слишком нравятся. Потом он еще помолчал и, неожиданно повеселев, сказал: "Знаете, Рой Александрович, я все же писатель. Я лучше сегодня вечером напишу собственное письмо с протестом против реабилитации Сталина. Два письма – это будет даже лучше". Я согласился с этим, и обед, на который я был приглашен, прошел весьма оживленно.
После этой встречи Симонов мне не звонил, и я решил, что никакого письма к съезду он не написал. Да и мне было как-то неудобно напоминать о себе, и я перестал приходить к нему в кабинет для чтения мемуаров и других материалов по моей теме.
На XXIII съезде КПСС никакой реабилитации Сталина не произошло, и о Сталине никто не говорил, хотя было очевидно, что консервативный поворот продолжается. Константин Симонов был избран на этом съезде членом Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС, что было важным для него знаком доверия. Избрание писателя в тот или иной орган ЦК КПСС придавало ему особый вес и влияние в Союзе писателей.
Только через тридцать лет – в 1996 году – из публикации в одном из журналов по истории я узнал, что Симонов сдержал слово и написал 23 марта 1966 года большое письмо в ЦК КПСС на имя Л. И. Брежнева с осторожным, но вполне определенным протестом против реабилитации Сталина.
"В своем отношении к Сталину, – писал в этом письме Симонов, – я многие годы был тем, кого называют сейчас "сталинистами", и как писатель-коммунист несу за это свою долю ответственности. Но тем большую ответственность несу я теперь за то, чтобы о Сталине и его культе непогрешимости, к созданию которого мы сами были причастны, говорилась полная историческая правда". Главной темой письма Симонова была "прямая ответственность Сталина" за тяжелые поражения в начале войны, за лишние жертвы и за репрессии среди военных кадров в 1937–1938 годах. "Вступив в войну после такого разгрома армейских кадров, – продолжал Симонов, – погибла бы любая страна. И то, что наша страна после этого не погибла – чудо, которое совершили народ и партия, а не Сталин".
Вспоминал Симонов и новое избиение кадров после войны. Надо поэтому не отрицать, а лишний раз подтвердить все то, что было сказано о Сталине на ХХ и XXII съездах КПСС, исключив ряд передержек, которые были у Хрущева. На этом большом письме стояла пометка помощника Брежнева: "Доложено 23 марта Брежневу Л. И., который в тот же день беседовал с тов. Симоновым. К. М. Александров". Беседа, видимо, была по телефону. Письмо Симонова отправлено в архив в 1986 году и опубликовано еще через десять лет в "Вестнике архива Президента Российской Федерации" (№ 5 за 1996 год, с. 131–134).
Мои отношения с Симоновым не прервались после XXIII съезда КПСС, но наши встречи и разговоры были, как правило, случайными и малозначительными. Только осенью 1969 года я позвонил Симонову и сказал, что хотел бы с ним встретиться и поговорить на важную для меня тему. Симонов сразу же согласился, и на другой день я приехал к нему на дачу.
В это время шло "поэтапное" исключение меня из партии. Минуя первичную организацию, где я несколько лет был парторгом, мое "персональное дело" рассматривалось на партийной коллегии райкома партии, потом на бюро райкома, а после апелляции – на партийной коллегии горкома КПСС и затем на бюро горкома. Теперь дело поступило на рассмотрение КПК при ЦК КПСС. Каждая из этих инстанций заказывала рецензию на мою рукопись "К суду истории", и эти рецензии мне давали читать, не указывая, однако, ни автора, ни организацию, которая данную рецензию одобрила. Среди разного рода вздорных общих обвинений в "очернительстве", "отходе от линии партии", в "правом уклоне" и даже "троцкизме" в отдельных рецензиях содержались и некоторые конкретные обвинения, например, в неверном и "клеветническом" освещении поведения Сталина в первые дни войны.
Я в рукописи ничего не писал от себя, а ссылался на документы и свидетельства, в том числе на доклад Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС. Но уже в 1969 году появились другие документы и свидетельства, которые противоречили ранее опубликованным. Кому и чему верить? Мне казалось, что Симонов при его осведомленности во всем, что касается ключевых событий Отечественной войны, должен знать истину.
Симонов встретил меня очень приветливо и внимательно выслушал мой рассказ и о партийных делах, и о сомнениях по поводу событий и поведения Сталина в первые дни войны. Продолжать разговор в своем кабинете он не хотел и предложил мне выйти из дома и пройтись по небольшому лесному участку. Однако и теперь Симонов говорил довольно уклончиво. Да, в распоряжении Симонова имелись свидетельства о том, что Сталин через несколько дней после начала войны на два-три дня покинул Кремль и даже не подходил к телефону. Он вернулся к делам только вечером 30 июня, когда к нему приехали почти все члены Политбюро и было решено создать Государственный комитет обороны во главе со Сталиным. Однако затем Симонов начал пространно рассуждать о возможных причинах такого поведения Сталина. Симонов вспомнил даже неожиданный уход с престола Ивана IV в XVI веке, паломничества к нему из Москвы с просьбой вернуться на царство и возвращение царя, позволившее ему основать опричнину и начать еще более крутые расправы над боярством.
Остаток этого дня мы провели вместе. Симонов пригласил меня поужинать, а затем пойти на просмотр какого-то интересного фильма в кинозале расположенного недалеко от Красной Пахры научного института.
В 70-е годы в Советском Союзе тема Отечественной войны стала основной темой всей нашей идеологии и пропаганды. Еще в конце 60-х годов Симонов не раз говорил, что в собственной работе он будет уходить от военной тематики, что его занимают теперь другие вопросы. Но сделать это он так и не смог, ибо и в литературе тема Отечественной войны оставалась главной.
Развитие этого направления – и в истории, и в литературе, и в идеологии – происходило не за счет углубления. Наоборот, книги о войне становились все более поверхностными.
Симонов работал много. Он участвовал в создании нескольких новых фильмов, сумел издать часть своих военных дневников. Однако прежнего подъема и удовлетворения работой уже не было. Симонов часто болел. Мы встречались только случайно. Помню, как на похоронах Александра Бека в конце 1972 года Симонов, увидев меня, решительно пересек зал Дома литераторов, где проходила панихида, поздоровался за руку и тихо стал расспрашивать, как идет моя жизнь и работа. Еще года через два-три, увидев меня на улице в Красной Пахре, Симонов остановился, отвел меня к изгороди своего дома и долго расспрашивал, главным образом о Жоресе, который в 1973 году выехал в научную командировку в Англию, а через несколько месяцев был лишен советского гражданства и остался жить и работать за границей. Мы беседовали около часа, я рассказал ему и о своих новых книгах, и о тех, что уже вышли в свет за границей. Было видно, что некоторые из моих новых работ Симонову интересны, но он не просил дать ему для чтения русские рукописи, а я не предлагал сам, следуя твердому правилу ничего никому не навязывать, но и не отказывать в просьбах.
В 1979 году я с большим огорчением узнал о преждевременной смерти Симонова. Я всегда относился к Симонову с уважением, но мне было жаль, что при своей огромной работоспособности, таланте и знаниях он все же не сделал чего-то главного, что мог сделать только он и никто другой. Лишь через несколько лет я узнал, что весной 1979 года в подмосковной больнице Симонов начал диктовать своему литературному секретарю Нине Павловне Гордон новую большую работу о Сталине. Он хотел рассказать теперь все, что он знал или думал о Сталине в разные годы жизни, а также о том, что мы называем теперь "сталинизмом". Симонов торопился, не заботясь уже о литературной форме, но не успел довести эту работу до конца. Рукопись составила около трехсот страниц машинописного текста.
Симонов писал о своей жизни и работе, а также о размышлениях, не придерживаясь строгой хронологии. Он рассказывал о многих писателях, о политических деятелях, но главным образом о Сталине. Еще на XIX съезде КПСС Константин Симонов был избран кандидатом в члены ЦК КПСС, присутствовал на последнем Пленуме ЦК КПСС с участием Сталина и дал теперь весьма точное описание этого Пленума. Симонов подробно рассказывал об участии Сталина в литературных делах и в работе Комитета по Сталинским премиям, об отношении Сталина к отдельным писателям, о беседах со Сталиным. Смерть оборвала эту работу на одной из самых важных для Симонова проблем – Сталин и Отечественная война. Я знал об этих записях Симонова, но смог их прочесть только весной 1988 года в журнале "Знамя". Публикация была подготовлена Лазарем Лазаревым, она называлась "Глазами человека моего поколения" и имела подзаголовок: "Размышления о И. В. Сталине".
Еще через полгода вышла в свет и одноименная книга, но с добавлением многих материалов из архива Симонова, главным образом об Отечественной войне. Здесь были записи бесед с Жуковым, И. Коневым, с адмиралом И. Исаковым, маршалом А. Василевским. Книга Симонова поступила в продажу в январе 1989 года. Однако несмотря на тираж в четыреста тысяч экземпляров она была почти не замечена в огромном потоке литературы, который буквально обрушился на наши головы в 1988–1990 годах.
...
1989, 2001
Рой Медведев Три встречи с Ильей Эренбургом
Я познакомился с Ильей Григорьевичем Эренбургом в конце 1965 года. Это произошло благодаря стечению обстоятельств. Еще с осени 1963 года у меня сложились дружеские и доверительные отношения с Евгенией Семеновной Гинзбург, автором замечательных художественных мемуаров "Крутой маршрут". До 1967 года рукопись этой книги ходила в списках и быстро распространялась в потоках Самиздата. После того как Евгения Гинзбург получила небольшую квартиру в Москве – в одном из домов Союза писателей на Красноармейской улице – у нее по вечерам стало собираться весьма пестрое общество друзей из бывших зэка, писателей, поэтов и людей из "окололитературного мира", но в самом хорошем толковании этого понятия. Евгения Гинзбург отличалась не только умом и талантом, но и терпимостью, а также умением почти безошибочно отличать плохое от хорошего и фальшивое от настоящего – и в литературе, и в жизни.
В этом обществе я познакомился с Натальей Ивановной Столяровой, которая также провела много лет в тюрьмах и ссылках и была в заключении и на этапах рядом с Е. С. Гинзбург. Теперь Столярова работала личным секретарем и помощницей И. Г. Эренбурга и пользовалась его доверием. Наталья Ивановна прочла мою пока еще черновую рукопись о сталинизме и решила, с моего согласия, показать эту работу Илье Григорьевичу. Недели через три Столярова сообщила мне, что ее шеф уже прочитал рукопись и просил пригласить автора для беседы. При этом был назначен точный день и час для встречи. Илья Эренбург был очень занятым человеком, и каждый день у него был расписан до мелочей.
В назначенный день я поднимался по лестнице в доме № 8 по улице Горького. Меня удивило, что на одной из лестничных площадок расположилась целая семья. Было очевидно, что эти люди живут здесь уже несколько дней и не собираются уходить. Это были, как я узнал от Столяровой, люди из Башкирии, которые приехали к Эренбургу по своим делам. Эренбург был не только популярным писателем и общественным деятелем, членом Всемирного Совета сторонников мира и Комитета по присуждению Ленинских премий, но и депутатом Верховного Совета СССР от Башкирской АССР. Неудивительно, что многие жители этой республики считали своим правом обращаться к депутату с разного рода жалобами и просьбами, нередко приезжая для этого в Москву без всякого предуведомления.