Когда учительница заболевала и должна была лежать в постели, мы очень радовались отдыху: занятия обязательно отменяли, потому что ее некому было заменить. Особой классной комнаты для занятий у нас не было. Занятия проходили на открытой веранде, куда совершенно свободно проникали голуби, попугаи, павлины и еще один вид птиц – боболинки. Эта веранда была расположена над двором, так что для развлечения мы могли рассматривать бурную жизнь внизу. Наша школьная мебель состояла из одной огромной циновки, и такой же простотой отличался учебный инвентарь – Коран с подставкой для него, маленькая чернильница (кустарного изготовления), бамбуковое перо и хорошо отбеленная верблюжья лопатка, на которой легко писать чернилами. Она служит вместо грифельной доски, и нервы не страдают от скрипа карандаша по доске. Чисткой этих верблюжьих костей обычно занимались рабы. Нашей первой задачей было выучить сложный арабский алфавит; сделав это, мы начинали упражняться в чтении по Корану, который был нашим единственным учебником, – а мальчиков, как я уже говорила, обучали еще и письму. Когда мы немного продвинулись вперед в чтении, мы стали читать хором и как можно громче. И это было все: нам никогда ничего не объясняли. Поэтому лишь один из тысячи правильно понимает и может толковать наставления, которые содержатся в Священном Писании мусульман. Анализировать священные тексты считается нечестивым делом и строго запрещено; от нас ожидают, чтобы мы верили в то, чему нас учат.
К семи утра, успев закусить фруктами, мы уже находились на веранде и ждали учительницу. Ожидая ее прихода, мы соревновались в прыжках и борьбе и лазали по балюстраде, делая все возможное, чтобы подвергнуть риску свою жизнь. Одного из нас мы ставили как часового в подходящем для этого месте, и доносившийся оттуда притворный кашель предупреждал нас о приближении учительницы. Одно мгновение – и все ученики с невинным видом сидели на циновке; когда же учительница входила, мы все вскакивали на ноги, раболепно приветствуя нашу тиранку. Она держала в одной руке огромную металлическую чернильницу, а в другой ненавистную нам бамбуковую трость. Мы продолжали стоять в знак почтения до тех пор, пока она не садилась, затем сами следовали ее примеру. Вначале она читала первую суру, то есть главу, Корана, которая переводится так: "Во имя всемилостивого Бога. Хвала Богу, Владыке всех созданий, всемилостивому, Царю Судного дня. Тебе мы поклоняемся, и Тебя молим о помощи. Направь нас на верный путь, на путь тех, к кому Ты был милостив, на тех, на кого Ты гневаешься, на тех, кто заблуждается". Затем мы все вместе повторяли эту суру за ней, завершая чтение, как это обычно делается, словом "аминь". После этого мы повторяли вчерашний урок, а потом начинались новые задания по чтению или письму. Учеба продолжалась до девяти часов, и после завтрака начиналась снова и длилась до второй молитвы, то есть примерно до часу дня.
Каждому ученику разрешалось привести в школу нескольких рабов. Они занимали места где-нибудь на заднем плане, а мы, дети, усаживались на циновке, где кому нравилось. Не было ни постоянных мест у учеников, ни деления на классы; еще меньше было попыток организовать контрольные работы, которые вызывают так много волнения здесь. Если кто-то из учеников значительно отставал от других или очень их обгонял, если было замечено чье-то особенно хорошее – или наоборот – поведение, об этом сообщали на словах матери ребенка и султану. Наш отец строго приказал, чтобы нас сурово наказывали за те проступки, которые мы могли совершить. И при том, как непослушно мы себя вели, учительнице часто выпадал случай взмахнуть ненавистной тростью.
Кроме чтения и письма, нас немного учили считать. Арифметические действия выполнялись в уме над числами до ста, а в вычислениях на бумаге верхней границей была тысяча. Выходить за эти границы считалось вредным. На грамматику и орфографию тратили не очень много сил. Что касается истории, географии, физики и математики, я никогда не слышала о них дома и познакомилась с этими учебными предметами, только когда приехала сюда. Но действительно ли я стала сколько-нибудь лучше, чем мои подруги из Африки, благодаря тому малому запасу знаний, который я приобрела в Европе ценой неутомимого упорного труда, – на этот вопрос я до сих пор не знаю ответа. Однако я могу вполне достоверно утверждать, что меня никогда не обманывали и не запугивали более беззастенчиво, чем после того, как я усвоила бесценные сокровища европейского знания. Ох, счастливцы, живущие там, вы не можете даже вообразить себе, что может быть сделано во имя цивилизации!
Разумеется, весь распорядок нашей учебы не допускал ничего похожего на подготовку к урокам во внешкольное время. Какой бы сильный страх ни внушала учительница, ученики глубоко уважают ее и всю жизнь относятся к ней с почтением. Иногда ее даже просят быть посредницей между людьми, которые не могут прийти к соглашению по какому-нибудь поводу, то есть она исполняет обязанность, которую здесь католики возлагают на своего духовника. Но в одном восточные и западные школьники одинаковы. Я имею в виду инстинктивное стремление детей подкупать своих учителей подарками. Когда в Германии мои дети просили меня о пустяковом деле – купить цветы для фрейлейн такой-то, я не могла не вспомнить свою собственную молодость. Это не характерно для какого-то одного народа, это можно обнаружить во всем мире. Еще до того, как я узнала, что на свете существует страна Германия, я – так же, как и все остальные, – дарила моей учительнице много сладостей, чтобы добиться ее расположения. Самые вкусные французские леденцы, которые давал нам отец, мы стремились принести в жертву ее благосклонности. К несчастью, та, кто была предметом наших усердных стараний, страдала от зубной боли, и поэтому наши дипломатические уловки не очень ее смягчали: она думала, будто мы, закармливая ее сластями, надеялись усилить ее зубную боль настолько, чтобы ей пришлось дать нам отдых на день.
Длительность обучения была совершенно неопределенной. Все, что полагалось выучить, должно было быть выучено, а делал это человек за один год, два или три года – зависело от его способностей. Шитье не входило в программу обучения: ему учили матери, которые обычно были опытными в этом деле. И все же я знала, что некоторые из моих сестер выросли, не научившись даже пришивать пуговицу. Государственные школы тоже существуют, но только для детей бедноты. Каждый, у кого хватает на это средств, имеет у себя воспитательницу или учителя. Иногда обучением детей занимается секретарь главы семейства, но девочек он, конечно, учит только, пока они очень малы.
Получив воспитание там, где я выросла, я неизбежно должна была сравнивать его с европейской системой, преимуществами которой пользовались мои дети. Несомненно, существует огромная разница между немецким избытком образования и арабским невежеством; в первом случае предъявляют слишком большие требования, во втором слишком малые. Но я полагаю, что такие различия не исчезнут никогда и будут существовать, пока существует мир, поскольку похоже, что ни один народ не способен остановиться на золотой середине. Здесь, во всяком случае, умы детей излишне набивают знаниями, вкладывая в них намного больше, чем они могут проглотить. После того как они начинают учиться в школе, родители очень мало видят их. Из-за различных заданий, которые должны быть выполнены к следующему дню, не может быть и речи о настоящей семейной жизни, а с ее утратой во многих случаях должно исчезать и постоянное, заметное влияние на характер ребенка. Весь день ребенок не живет, а спешит и карабкается, торопясь с одного урока на другой. И кроме того, как же много времени дети напрасно тратят, с великим трудом заучивая факты, которые окажутся совершенно бесполезными, так что даже кажется, что их заучивают лишь для того, чтобы забыть! Как можно одобрить метод, согласно которому у детей крадут время, которое они могли бы гораздо лучше провести дома?
Кроме того, эти несчастные дети каждый день проводят пять или больше часов, запертые в похожем на тюрьму помещении, которое называют "классом", таком жарком и душном, что невозможно описать. В учреждении, где находятся двести детей, есть всего четыре стакана для воды! Каково это знать матери, которая хочет поцеловать своего ребенка, вернувшегося оттуда? И можно ли удивляться тому, что в подобных условиях малыши болеют? Что бы вы ни делали дома для сохранения их здоровья, отвратительный воздух школы обязательно сведет на нет все ваши усилия. Какими несчастными выглядят многие школьники в этой стране; сердце просто кровью обливается из-за их плачевного положения! С тоской вспоминаю я нашу открытую, просторную веранду. Какая польза от самого лучшего образования, если тело будет разрушено борьбой за его получение?
Я мало рассказываю здесь о том уважении, которое мы все – мои братья, сестры и я сама – проявляли к нашим родителям, учителям и вообще ко всем старшим. Религиозное образование, которое дают в школе, кажется, не развивает ни одного из этих чувств так хорошо, как должно бы, – и это неудивительно, поскольку оно чисто формальное. Детей принуждают заучивать наизусть бесконечные списки дат церковной истории вместо того, чтобы побуждать их регулярно ходить в церковь, где хорошая проповедь вдохновила бы их больше, чем голые исторические факты. Мы тоже должны были запоминать уроки, но не занимались этим до такой степени, чтобы полностью пренебрегать душой, а здесь она страдает, потому что ее обделяют ради разума. По моему мнению, здесь слишком много учатся по книгам. Каждый так хочет подняться как можно выше с помощью образования, что в конце концов ручной труд становится позорным; слишком много значения придают знаниям и культуре. Поэтому неудивительно, что почтительность, честность, набожность и удовлетворенность сменяются ужасным безбожием, презрением ко всему святому и ко всем установлениям и к неразборчивости в средствах при добывании земных выгод. Чем выше книжная образованность людей, тем больше становятся их потребности и их требования к жизни, от этого так жестока и сильна конкуренция между ними. Да, ум, несомненно, развит, но сердце остается без обработки. Человек должен в первую очередь изучать слово Бога и Его святые заповеди и в последнюю – рассуждать о "силе и веществе".
Однажды я испугалась, увидев по статистической таблице с данными о душевных болезнях, что большинство таких несчастных больных – это бывшие ученики гимназий и знаменитых учебных заведений. Нет сомнения, что многие повредились умом из-за своего честолюбия, погнавшись за самым лучшим образованием. Я не могу не думать о своей родной стране, где не нужны психиатрические клиники и где я за всю жизнь слышала только о двух сумасшедших. Одна из них была негритянка, другая женщина, приехавшая из Индии.
Европейская культура бесчисленным множеством способов оскорбляет религиозные чувства мусульманина. Над полуобразованностью турок часто смеются, но все же турки много сделали, чтобы по крайней мере внешне стать цивилизованными, – и сделали больше, чем им полезно. Этим турки ослабили себя и в итоге остались нецивилизованными, потому что европейская цивилизованность противоречит всем их основным принципам. Цивилизованность невозможно привить силой; нужно предоставить другим народам право идти по пути просвещения их собственным способом, согласно их собственным представлениям и традициям, которые должны были сложиться в результате зрелого опыта и практической мудрости. Благочестивый араб почувствовал бы себя глубоко оскорбленным, если бы кто-то попытался начать его образование с обучения наукам, без которого в Европе о высокой культуре не может быть и речи. Для него было бы ужасным потрясением, заставило бы его ум корчиться в судорогах, если бы кто-то заговорил с ним о "законах природы" – с ним, который во всей жизни мира, вплоть до самых мелких подробностей, видит глазами своей непоколебимой веры лишь одно – все направляющую, всем управляющую руку Бога!
Глава 8
Женские моды
Ежегодная раздача тканей для одежды. – Простота запросов арабской женщины. – Шале. – Сезон дождей.
Здесь и во всей Европе отец семейства дает своей жене и незамужним дочерям содержание – столько-то денег в месяц или в квартал, и на этом его обязанности в отношении их одежды кончаются. Но на Занзибаре преобладает совершенно иной порядок. У нас нет промышленности и, следовательно, нет ни одной фабрики. Материалы и различные принадлежности для одежды всего населения привозятся из-за границы.
В связи с этим у моего отца была сложная система бартерной торговли. Раз в год флот его кораблей, нагруженных нашей местной продукцией – в первую очередь гвоздикой и иными пряностями, отправлялся в британские, французские, персидские, индийские и китайские порты, где наши отечественные товары обменивались на иностранные с помощью торговых агентов. Капитаны всегда брали с собой огромный список необходимых вещей, большинство из которых имели отношение к одежде. Возвращения кораблей, конечно, ждали очень горячо и нетерпеливо, поскольку оно означало не просто ежегодный дележ добычи, а что-то вроде открытия нового сезона моды.
Для нас, детей, эти корабли были символами восхитительной тайны, потому что привозили нам все наши чудесные европейские игрушки. Вскоре после возвращения флота назначали день раздачи привезенных вещей знати и простым людям, старикам и молодежи. Двадцать или тридцать коробок были наполнены игрушками и играми. Там были лошадки, кареты, куклы, хлыстики, рыбы и утки, которые двигались вслед за магнитом, музыкальные шкатулки всех размеров, гармоники-концертино, флейты, трубы, игрушечные ружья – чего только там не было! Если мы были недовольны – горе виновному капитану: он был полномочным представителем султана, ему была вручена без каких-либо ограничений вся необходимая власть; отправляясь в плавание, он получал лишь один приказ – закупать все лучшее независимо от цены.
Когда наконец в Бет-иль-Сахеле и Бет-иль-Мтони начиналась эта раздача, требовалось три или четыре дня, чтобы должным образом распределить все среди нескольких сотен человек. Евнухи занимались распаковкой и сортировкой, а несколько старших дочерей султана раздавали дары. К сожалению, во время этого счастливого события ревность, зависть и злоба были заметнее, чем в любое другое время года. Ткани для одежды – как простые, так и дорогие – выдавались только целыми штуками, и если кто-то не хотел оставить подарок себе, то мог обменяться этим подарком с кем-нибудь еще. Случалось, что эти обмены продолжались две недели. Поскольку у нас не было столов, мы делили эти рулоны ткани, сидя на полу, и то и дело какая-нибудь из дам, слишком энергично работая ножницами, разрезала одежду, которая была на ней.
Нам дарили мускус, амбру, розовое масло, розовую воду и другие благовония, а также шафран (женщины смешивают его с различными составами для волос), шелка всех окрасок, золотые и серебряные нити для вышивания, обычные пуговицы, позолоченные плетеные пуговицы – короче говоря, все принадлежности туалета, необходимые арабской даме. А кроме этого каждый получал сколько-то серебряных долларов, соответственно своему званию и возрасту. Но какая-нибудь расточительница могла за двенадцать месяцев истратить больше, чем получила, и тогда умоляла отца или мужа дать ей еще денег. Однако просить об этом нужно было в большой тайне, поскольку чрезмерная расточительность заставляла тех сурово хмуриться и, более того, читать строгую нотацию просительнице. Как в каждом доме этого мира, так и у нас кроме мотов были скупые люди, считавшие, что нужно не просто иметь рабов ради роскоши, а использовать их так, чтобы получать большую выгоду. Поэтому они отправляли своих рабов учиться различным ремеслам, например работе плотника или шорника, а девушек-рабынь обучали шитью, ткачеству или изготовлению женских шляп. Конечно, этот способ экономить давал хорошие результаты, а те, кто им пренебрегал, платили свои деньги чужим людям и часто не могли свести концы с концами. Таких мастеров и мастериц, специально обученных ремеслу, уважали больше, чем остальных рабов, и, если они получали свободу, им было не так трудно заработать себе на жизнь, как остальным. В Омане, где люди имеют мало рабов, их всех обучают какой-нибудь профессии, чтобы они могли выгодно служить сразу своим хозяевам и себе. По этой причине многих занзибарских рабов посылали в Оман на обучение, и такая учеба сильно повышала цену негров.
Посетитель, случайно оказавшийся вместе с нами в описанное выше время раздачи подарков, получал из них долю, которая соответствовала его положению в обществе. Все, что оставалось не отданным после распределения даров, султан отправлял своим родственникам в Оман.
На экваторе всегда царит лето и четыре времени года различаются только названиями, и это определенно упрощало необходимый на год набор нарядов. Если бы нам пришлось защищать себя особой одеждой от осени, зимы и весны, это страшно осложнило бы нашу жизнь.
Сезон дождей, который продолжается шесть или восемь недель и во время которого ртуть в термометре опускается до восемнадцати градусов Реомюра, – единственная зима, которая бывает в тех краях. При подобной погоде, сырой, но не холодной, мы одевались в бархат и другие тяжелые ткани и не ждали девятичасового завтрака, а пили чай с печеньем за час или два до него.
Всю одежду шили вручную, о швейных машинках в годы моей молодости не было даже слышно. Покрой одежды очень простой и один и тот же для обоих полов. Что касается затягивания тела в корсет – этого вредного и отвратительного обычая, то ему восточные женщины еще не покорились. Стиль одежды всегда одинаков, меняются только материалы, так что европеец пожаловался бы на однообразие. Однако в Европе постоянные изменения моды приводят к семейным ссорам и отвратительным сценам из-за больших затрат, которые они влекут за собой. Я не так самонадеянна, чтобы пытаться преобразовать это нездоровое увлечение модой, и вовсе не хотела бы превратить моих просвещенных европейских подруг в мещанок; я просто прошу позволения отметить, что арабские женщины гораздо менее расточительны. А взгляните на европейских женщин: им приходится приобретать одно пальто для зимы, еще одно для весны, плащ-дождевик для лета, множество платьев, примерно дюжину шляп (поскольку некоторым дамам к каждому костюму нужно по шляпе), несколько зонтиков от солнца, подходящих к шляпам и платьям, и так далее.