В конце мая Писарев объявил ей и сестрам, что рассорился с Благосветловым - да, из-за Маши, да, по ничтожному поводу, но все равно вдребезги, - теперь не будет прежних гонораров, и надобно расстаться, потому что вчетвером не прожить. Нашел себе крохотную комнатку на Таврической, обедал за тридцать копеек в кухмистерской, переводил с немецкого "Историю цивилизации" Шерра (издатель, из небогатых и начинающих, платил пять - семь рублей за печатный лист), редактировал (совсем за гроши) чужие переводы, почти бедствовал, но зато мог себе позволить ни с кем не знаться, кроме единственного человека, который был ему необходим; правда, этот человек настаивал на соблюдении приличий, не скрывая, что это всего лишь предлог, оправдывающий отсутствие любви.
В июле Маркович наняла квартиру на Невском, а в сентябре, сделавшись вдовой (где-то там, в глуши, скончался, напрасно ее призывая, старый муж), позволила наконец Писареву поселиться возле нее - совсем рядом, в том же доме Лопатина, только по другой лестнице.
Мечта исполнилась: день за днем просиживал он у стола, за которым любимая женщина писала роман, подробно разглядывал платье и прическу, дыша ее духами. Когда Маше слишком надоедал этот неотступный обожающий взгляд, она сердилась: нечего бездельничать. Он нехотя уходил к себе, нехотя исписывал страницу, иногда тут же разрывал ее в клочки. Слог не утерял изящества, но измельчился, остыл, обмяк. Впрочем, теперь Писарев больше пересказывал, чем сочинял, и не стоило негодовать на Некрасова, который, загодя заручившись статьями бывшего оракула "Русского слова" в будущих, перелицованных "Отечественных записках", ни разу так и не напечатал его подписи…
Писарев не негодовал. Он был счастлив. Только вот голова болела. Работа не удавалась. И Маша не любила его.
"…О, Маша! - взывала из Грунца Варвара Дмитриевна. - Я знаю, что это безумие, что это письмо не приведет ни к чему, но все же, ты ведь добра, умоляю тебя, сделай Мите жизнь легкой и счастливой… У Мити не так, как у других; если он страдает - его умственные способности уничтожаются… Если ты не можешь сделать его жизнь приятной - да что я говорю - счастливой, если не умеешь его полюбить, то хоть пожалей его, меня пожалей…"
В конце апреля шестьдесят восьмого года, когда Маркович закончила роман, они с Писаревым принялись хлопотать о заграничных паспортах. Не вышло: Писарева не отпускали ни за что. Тогда, вооружась медицинским свидетельством, он попросил разрешения пользоваться купаниями в Лифляндской и Курляндской губерниях. На это согласились.
Четвертого июля, утром, в Дуббельне, что верстах в двадцати от Риги, Писарев вошел в море, по мелководью забрел подальше от берега, окунулся - и с этой минуты никто не видел его живым.
1969–1987
ПРИЛОЖЕНИЕ
POST FACTUM: АПРЕЛЬ 1878
"Милостивый государь Федор Михайлович!
Благодарю Вас за внимание к моей просьбе, за присланные книги и еще более за дружеское отношение к моему сыну. Г-н Достоевский (вероятно, Ваш брат или родственник) пишет мне, что Вы любили и уважали моего сына. - Мне всегда так отрадно слышать от хороших людей доброе слово о дорогом моем Мите - так давно меня покинувшем".
Варвара Дмитриевна встала и прошлась по комнате, чтобы подступившими вдруг слезами не испортить письма. В последние десять лет с нею часто так бывало: не больно, и вроде бы не плачешь, а слез не унять, и не легче от них. Старость это. Старость и горе, сказала она себе и вернулась к столу.
"Г-н А. Дост. спрашивает у меня, не найдется ли письма или хотя бы записки моего сына. С 51-го года, с десятилетнего возраста, как мы расстались и он поступил в гимназию - за все годы переписка вся по годам и под № сохраняется у меня - я так любила моего сына, что берегла каждую его строку".
Ну вот, опять в три ручья. Она отбросила перо, взялась за петлю на крышке сундучка, стоявшего у ног, подтащила его поближе к окну и уселась возле - прямо на пол. Откинула крышку.
В этом деревянном сундучке, снаружи обитом кожей, а изнутри оклееннном розовым в белую полоску репсом, хранилось все ее достояние. Здесь были две Митины серебряные медали: гимназическая и университетская; альбом с его переводами из Гейне; тетради, в которых он вел дневники; его письма - от самого первого, где так забавно описана железная дорога, до открытки с видом Дуббельна и усталыми словами на обороте. Тут же были и Катенькины письма, и Верочкины, и фотографии всех троих детей Варвары Дмитриевны, и конверты с их локонами, даже чей-то молочный зуб в сафьяновой коробочке, и какие-то свидетельства с двуглавым орлом на печатях, и газетные вырезки, и фарфоровая кукла - безрукая, с разбитым лицом.
Все это было пронумеровано, сколото, разложено по бюварам и коробкам, - но, роясь в сундучке, Варвара Дмитриевна каждый раз находила возможность что-то исправить, поменять, точно раскладывала большой пасьянс.
Две фотографии оказались одинаковые. Наощупь найдя на дне сундучка карандаш, на обороте одной она написала: "Мой дорогой, любимый Митенька", - на тот случай, если Бог отнимет у нее память, - и вернула на прежнее место, и опять перевязала пачку ленточкой. Вторую фотографию положила на стол.
"Г-н Дост. пишет, что Вы бы желали, многоуважаемый Федор Михайлович, иметь карточку моего сына и какую-нибудь записку его руки. Посылаю Вам карточку, сделанную в 1866 году по выходе из крепости, - очень была похожа, - и еще 4 письма. Вы в них увидите, как он переносил свое заключение, какая ясность и спокойствие, и это было действительно так. Сенаторы Чемадуров и Корнельян-Пинский, когда я приехала к ним, чтобы узнать, какая участь ожидает моего сына, - оба сказали мне, что я напрасно так тревожусь, что сын мой и спокоен, и весел даже, и когда его требуют в Сенат, то он из крепости приезжает не как из заключения, а как бы с балу, и что когда дали ему прочесть статью, за которую он арестован, то он, улыбаясь, сказал, что теперь она и ему не нравится - и более ничего, никакого раскаяния, никакого горестного выражения в лице, - говорили они".
И злились, добавила про себя Варвара Дмитриевна. Даже в приговоре написали, что раскаяние, с которым он обращается к милосердию монарха, - притворное. И не пожелали ничем облегчить его участь. Два с половиной года продержали под следствием, не выпуская на поруки, сколько Благосветлов ни хлопотал, и на суде не нашли смягчающих вину обстоятельств, наказали, как за приготовление к бунту: два года и восемь месяцев заключения в крепости. Восемь-то месяцев уж потом скостили, по случаю бракосочетания цесаревича.
Страшно сказать - она и не говорила никому, кроме Раисы: а ведь эти годы, пока Митя сидел в крепости, это было для Варвары Дмитриевны счастливое время. Все бросила, примчалась с Верочкой в Петербург, поселилась против крепостных ворот, на Большой Дворянской. Обивала пороги, дожидалась в приемных, совала серебряные пятачки караульным солдатам, а с генерал-губернатором говорила по-французски.
- Хороший человек был этот Суворов, если бы не он - не позволили бы Мите писать в крепости.
Кутаясь в старенький бурнус, в любую погоду пешком ходила на Восьмую линию, в типографию Тиблена - держать корректуру Митиных статей. Доставляла в крепость нужные книги, в башмаке проносила письма… Была необходима. Но счастье заключалось в другом. Просто Варвара-то Дмитриевна всегда знала, что только она одна и любит Митю, а тепрь и он, казалось, понял это и тоже любил только ее одну.
"Вы увидите, как он горячо желал, чтобы я жила до его освобождения, и вот я-то, несмотря на разбитое окончательно здоровье, живу, а его - нет. Извините, что я посылаю Вам несколько писем, - я думаю, что, может быть, Вам приятно будет прочесть письма человека, который так чтил талант Ваш… В 66-м году, по выходе его из крепости, мы читали вместе Преступление и наказание, но как нервы его были потрясены переходом в жизнь из гроба, в котором он был заключен 3 года и 4 месяца, то чтение было по совету доктора приостановлено, потому что слишком волновало его. После, когда холодная ванна укрепила его нервы, мы докончили роман…"
Она спутала цифры и не заметила - не стала переправлять. Она вспомнила вдруг, как говорил ей этот доктор, Полотебнов: "Готовьтесь к худшему. Теперь для этого умственного организма начнется ряд пертурбаций, которые могут погубить его". А Варвара Дмитриевна думала тогда, что доктор преувеличивает, что припадок у Мити вызван только поразительным сходством сюжетов. Она и сама удивлялась: романист словно издали следил за семейством Писаревых. И Раскольников этот назубок повторял статьи из "Русского слова", и Разумихин влюбился в его сестру, совсем как бедный Павленков в Верочку.
"Вообще его приводил в восторг Ваш талант в практическом анализе все перечувствованное честным преступником, - написала она, уже не разбирая падежей, не видя слов, - его борьба! Да, и было же это время, и пережила я счастливый день 8 ноября 1866 - день выпуска его из крепости - арестован он был 2-го июля 62-го года, а 68-го года 4-го июля утонул - странно, он как будто предчувствовал, что утонет".
А Благосветлов говорит - утопился. Откуда ему знать? Они с Митей и не виделись с конца шестьдесят седьмого года, с тех пор, как Маша их поссорила. Она со всеми Митю рассорила, эта наша знаменитая Марко Вовчок. В доме Лопатина на Невском, где они с Митей поселились, никто уже к нему не ходил, и Павленков писал Верочке: "Новая крепость - дом Лопатина - ничего, кроме слога, в нем не оставила". Даже Варвару Дмитриевну Митя видеть не хотел: все бы только ему сидеть понуро возле стола, за которым эта женщина сочиняла свой роман, и смотреть на нее. И ведь знал, наверное знал, что она его не любила! Уж как Варвара Дмитриевна умоляла: Маша, пожалей его! Маша, спаси его! А Маша думала только о своих страданиях, о своих потерях, о своей литературе. Вот и не уберегла мальчика. И зачем понадобились им эти морские купания!
"В 63-м году, когда я еще жила в деревне, он писал ко мне, чтобы я утешала себя мыслью, что в крепости он застрахован от всяких несчастных случайностей, что, наприм., любя купаться, как он любил, он мог бы утонуть, а тут поневоле огражден от этой опасности. И полный жизни и любя жизнь, делая планы работ на прочие годы вперед - утонул, и нет, нет его, моего хорошего и дорогого Мити!"
А Благосветлов говорит - слава богу; Митя, дескать, еще в конце шестьдесят седьмого года умер как умственный деятель. Но это он со зла, от обиды, Благосветлов. Он хоть и разбогател, и капиталистом скаредным сделался, а Митю все-таки не забыл. У него в кабинете Митин портрет висит, на котором по нижнему полю - Митиной рукой: "Слова и иллюзии гибнут, факты остаются". Это из статьи о Молешотте, кажется.
Факты. Варвара Дмитриевна всхлипнула и даже обрадовалась - ей опять было больно плакать. Какие факты, Митенька? Вот они все в моем сундучке. А твой гроб свинцовый, страшный - на дне Волкова кладбища. А Катенькина могилка - где-то в Швейцарии.
Двоих детей пережить, боже мой, и оба умерли так страшно, вдалеке, между чужих людей, так одиноко. Я же знаю, знаю, что Катенька застрелилась, хоть от меня и скрывают. Нигилизм, конспирация, деньги, любовь, револьверы и печатные станки. Факты. И Верочка так несчастлива. И Раиса. Обе - пожилые, больные, одинокие, зарабатывают черновой поденной журналистикой, бедными черными платьями по редакциям шуршат, и обе курят мужские папиросы. Маша растолстела уродливо, ничего не пишет, всеми забытая, живет в провинции, замужем за офицером, а он чуть ли не ровесник ее сыну. И мы с Иваном Ивановичем доживаем врозь и, сказать по правде, сильно нуждаемся. А продать право на издание не можем - это значило бы обмануть и ввести в убыток покупателя, потому что не пропустит цензура сочинений Писарева. Григорий Евлампиевич объяснял - это все из-за Гончарова, он преследовал Митю беспощадно, это по его докладу вновь остановлено было "Русское слово". И тогда комендант велел отобрать у Мити книги. А потом несчастный Каракозов стрелял в государя, и тут уже закрыли журнал насовсем, и даже бумагу, даже чернильницу из камеры унесли. Целый год не позволяли писать, оттого и на волю вышел такой потерянный. Не прощу Гончарову. И Щедрину - за то, что в печати дразнил Митю юродивым. И никому не прощу, кто его не любил. Что факты? Все факты нашей жизни погибнут вместе с нами. Остается только любовь. Иллюзии остаются. Слова.
Варвара Дмитриевна спохватилась, что Достоевский ее не слышит, и принялась поспешно писать:
"А между тем требуют соч. Писарева, и нет в продаже, дают тройную цену, чтобы только достать, и нет нигде, а мы нуждаемся - у меня только одна дочь, и я живу с ней розно, потому что не имеем средств жить вместе. Она живет литературной работой, и ей едва достает на прожитье того, что она получает. И что находят вредного в соч. моего сына? - понять не могу, - он был такой хороший, такие честные, честные существа!"
Не перечитывая, она растопила в пламени свечи брусок сургуча, запечатала пакет хрустальной гирькой с вензелем ВП и надписала адрес: "В Петербурге, близ Греческой церкви".
Достоевский получил это письмо. Он хотел использовать его и автографы Писарева в новом, только что начатом романе "Братья Карамазовы". Но потом передумал.
1979
Примечания
1
день милостей (фр.).
2
"То, что нам предлагают, это - конституция и две палаты" (фр.).
3
Милый друг Маменька! (фр.)
4
что он меня поистине любил (фр.).
5
что говорить об этом в те часы, когда он имеет счастье видеть его величество, было бы кощунством (фр.).
6
быть в курсе всего, что там делается (фр.).
7
что он погиб в общественном мнении (фр.).
8
Старый лев… выказывает геройский дух (фр.).
9
"Что сделают с Польшей" (фр.).
10
В самом деле (фр.).
11
обозрения (фр.).
12
Но оставим это все (фр.).
13
или это все всерьез (фр.).
14
в шутку (фр.).
15
она замужем (фр.).
16
увы! (фр.)
17
жестокость (фр.).
18
напрямик (фр.).
19
соблюдать приличия (фр.).
20
литературного произведения (фр.).
21
их посредником при этой переписке (фр.).
22
эта прическа ей к лицу (фр.).
23
с листа (фр.).
24
да приди же в себя, мой бедный помешанный мальчик, и поговорим разумно (фр.).
25
Меня бы сочли более влюбленной, нежели сама любовь, и более пылкой, чем сама страсть (фр.).
26
Разве не вообразил бы он, что я себя насилую, подавляя свою страсть? (фр.)
27
что это яд, который мы принимаем, чтобы от него избавиться (фр.).
28
записные книжки (фр.).
29
высшая полиция (фр.)
30
так называемые (фр.)
31
чистокровный (фр.)
32
страшно вымолвить (лат.)
33
плут (от нем. Pfifficus).