- А наш товар, - Проминский несколько раз, будто подымая тяжесть, согнул руки в локтях, - сила! Больше продать у нас ничего нет.
- Совершенно точно, - снова подтвердила Крупская. - Спасибо вам, Ян Лукич.
Оскара глубоко задела эта ненарочитая благодарность. Стало неприятно: Проминский сразу понял прочитанное, а ему, Энгбергу, растолковывают вдвоем, как маленькому, и он, раздраженно поднявшись, пошел к двери.
- Куда же вы, Оскар Александрович? - окликнула Надежда Константиновна. - У нас еще одна страничка.
Приостановившись у порога, он потер лоб:
- Голова сталь больной.
- Ой, так ли?
Энгберг, покраснев больше прежнего, поклонился и вышел.
- Забыли свои записи. - Крупская бросилась вдогонку и уже на крыльце отдала тетрадку. - Завтра, как обычно, в это же время. Надеюсь на вашу аккуратность.
От волнения она широко распахнула дверь в маленькую горницу:
- Извини, Володя, что помешала. Он ушел среди урока.
- Кто ушел? Оскар? - Владимир порывисто встал. - Да как же так? Заболел, что ли?
- Я… Как это по-русски? - Проминский, позабыв, что у него дымится трубка в руке, вошел в открытую дверь. - Виноват есть.
Владимир Ильич, не замечая едкого табачного запаха, стал расспрашивать, как это произошло. Потом сказал:
- Ничего. Устроим каникулы. Мы с Яном Лукичом сходим…
Вспомнив о дымящейся трубке, Проминский шагнул в прихожую. Владимир Ильич остановил его:
- Я сегодня работать уже не буду, - можно и здесь подымить. У нас же Елизавета Васильевна курит… Так, дорогой мой Ян Лукич, наконец-то мы сходим на рыбалку. За налимами! С колокольчиками! Потом с тобой, Надюша, побываем за Енисеем. Тебе давно хотелось. А Оскар одумается. Придет. Не может не прийти. И мы ему позднее как-нибудь напомним в мягкой, шутливой форме, что временем надо дорожить, - его у нас не так уж много.
4
В канун петрова дня, для шушенцев не только долгожданного розговенья, но и престольного праздника, звонарь вызванивал в мелкие колокола что-то похожее на разудалый перепляс. Богомольцы расходились от вечерни.
Владимир Ильич шел навстречу им. У ворот церковной ограды столкнулся со Стародубцевым.
- Вовремя идете, - сказал учитель и, приподняв фуражку, многозначительно добавил: - Оба там.
- Кто "оба"? Мне нужен только священник.
- Без псаломщика не обойдетесь. Я венчался - знаю. Сейчас они учинят вам "обыск", с божьей помощью.
- Хорошо, что не с жандармской.
- В церковную "обыскную" книгу запишут. "По указу его императорского величества".
- И в церкви "по указу"?! Как говорится, к каждой бочке гвоздь!
- Такой уж порядок. А вы, позвольте полюбопытствовать, кого в посаженые отцы попросите?
- Никого. Абсолютно никого.
- По обычаю полагается. И мне слышать довелось: Симон Афанасьевич счел бы за честь. Говорят, готов тройку с бубенцами…
- Знаете что? - Владимир Ильич взял учителя за пуговицу пиджака. - Я послал бы его к черту, но вы постесняетесь передать. Скажите только: как-нибудь без него обойдемся.
- И лучше будет… А у меня к вам сердце повернулось, когда вы помешали мужикам на кулачки сойтись, ребятишек остановили. Потом грифельные доски помогли…
- Трав да кореньев собрали?
- Есть белена, дурман. Солодкового корня накопаем. Осенью соберем валериану, одуванчик. Как договорились с провизором Мартьяновым.
- Он обещается приехать. Готовьте добычу.
- А вы, я слышал, переселяетесь на берег Шушенки? Туда, где декабрист жил?
- Совершенно точно.
- Я о них, о декабристах, к моему стыду, толком ничего не знаю. В семинарии не упоминали.
- Могу рассказать, если вас так интересует.
- А потом… - Стародубцев приподнял по два пальца и сложил их крестообразно. - За решетку… А у меня ведь семья.
- "Волков бояться, в лес не ходить". И еще есть пословица о празднике на нашей улице. Не опоздайте на праздник.
Псаломщик Тыжнов гасил свечи перед иконостасом, и в церкви терпко пахло нагаром фитилей.
Отец Иоанн, сняв ризу в алтаре, уже направился к выходу. На нем были опойковые сапоги и длинный подрясник из коричневого люстрина, лоснящийся на животе, плечах и локтях.
Увидев перед собой "политика", вынужденного не первый раз приходить с одной и той же нуждой, он, поглаживая бороду, с ехидцей подчеркнул, что всегда рад "чадам божиим", и пригласил в боковую клетушку, где хранились книги, свечи, просфоры, бумажные венчики для покойников, купели для крещения и еще какая-то церковная утварь.
- Пост сегодня кончается. А о моей просьбе вы уже знаете.
- Вспомнили, заблудшие, церковь господню.
- Я хотел бы заранее уплатить за требу, именуемую венчанием.
- Платят подать. За требу вносят лепту в сокровищницу церковную.
- Одно и то же. А вам я уже говорил, что в департаменте полиции с моей невесты взяли подписку о немедленном вступлении в брак.
- Церковь служит вседержителю небес, подчиняется токмо Святейшему синоду.
- Однако вы сами говорите, что нужны полицейские бумаги.
- От пришлых, как вы. И к сему присовокуплю, - возвысил голос отец Иоанн, - святая церковь бракосочетает по взаимному согласию и радению. - Он, развернув книгу на углу стола, ногтем подчеркнул строку. - Зрите самолично: "а не по при-нуж-де-ни-ю".
- В нашем взаимном согласии никакого сомнения быть не может, и моя невеста Надежда Константиновна Крупская в любую минуту подтвердит это. Но я не знаю, сколько у вас взимается?
- Таинство святого бракосочетания, сами разумеете. Причт облачается…
Владимир Ильич положил на столик несколько хрустящих бумажек.
Послышались шаги псаломщика. Отец Иоанн поспешно взял деньги, подержал перед глазами и опустил в выдвинутый ящик стола.
Догадываясь о предстоящей требе, Тыжнов пригладил волосы, сел перед развернутой книгой, перекрестился и, обмакнув перо в чернила, выжидательно глянул через плечо на священника. Отец Иоанн благословляюще помахал рукой:
- Во славу божию!.. - Просителю пообещал: - Не премину завтра же после обедни совершить первое оглашение. После чего - паки и паки, со всем благолепием. В праздничные и воскресные дни. Яко же требуется и соблюдается издревле.
- "Закон-порядок", - вспомнил Владимир Ильич, едва сдерживая усмешку.
- "Его же не преступиши", - подтвердил отец Иоанн словесами из какого-то церковного поучения. - Такожде заведено во святой церкви. Зрите своими очами. - Отстранив руку псаломщика, он снова подчеркнул ногтем строку. - "По троекратному оглашению, сделанному в означенной церкви", сиречь в нашем храме святых апостолов Петра и Павла. И Наркисс Валентинович днесь же пометит грядущие оглашения: тринадцатого июня, пятого июля, двенадцатого дня того же месяца. А там и сочетаем во соизволение господне, ежели никто из прихожан "препятствия сему браку никакого не объявит".
- Что за дело прихожанам? И что они могут знать о нас?
- Будем пребывать во благоожидании. - Отец Иоанн указательным пальцем, как птица клювом, подолбил плечо псаломщика. - А про ту нескладицу, что не исповедались они, - умолчи. Святое причастие не принимали - тоже умолчи. Бог их простит.
У Владимира Ильича горело лицо, горели руки; сжав пальцы в кулаки, он сунул их в карманы пиджака.
Той порой псаломщик дошел до нужной печатной строчки: "священно-и-церковнослужители производили обыск о желающих вступить в брак, и оказалось следующее: а) жених жительствует…" И написал: "В приходе Петропавловской церкви, в селе Шуше…"
Слегка склонившись, Владимир Ильич читал текст, напечатанный старославянским шрифтом:
- "Оба находятся в здравом уме". Ну, это как видите. "Жених". Пишите - холост. "Невеста" - девица.
Тыжнов протянул руку:
- Пачпорт извольте предъявить. Рождение требуется прописать с точностью.
- Вы же знаете, моя невеста и я - политические ссыльные. У нас нет документов, но они уже исправником затребованы из тюремного отделения. Я родился десятого апреля тысяча восемьсот семидесятого года.
- Со слов не дозволяется. - Отец Иоанн, сложив руки на груди, посмотрел куда-то на потолок, словно оттуда подслушивал "всевышний", потом стал назидательно растолковывать. - Ежли бы вы состояли прихожанами и значились бы по "исповедальным росписям"… А егда же вы…
Псаломщик встал и, почесывая кончиком ручки за ухом, недоуменно спросил:
- Как же теперь?.. Страница испорчена… Похерить?
- Помедли смиренно, - остановил священник. - Прибудут бумаги, ибо начальство повелело.
Повернувшись, Владимир Ильич хотел было выйти, но священник многозначительным жестом придержал его и заговорил о приглашении "посаженого отца":
- Один достопочтенный прихожанин, добрый человек, мог бы…
- Нет, нет, - жестко и решительно прервал Владимир Ильич. - Никаких достопочтенных нам не нужно.
- Я - для благолепия свадьбы. А человек тот бескорыстно…
- Извините, не привык повторяться. И, насколько знаю, подыскивать подставных отцов не входит в обязанности священнослужителя.
Пока Владимир Ильич шел через площадь, в его разгоряченном сознании пронеслись мысли о мрачных столетиях.
Опустошали землю религиозные войны. То в одном, то в другом уголке планеты церковники, натравливая фанатиков на инаковерующих, затевали кровавую резню. Посреди городских площадей сжигали на кострах еретиков, отступивших от религиозных догматов. Ни в чем не повинных людей приковывали цепями к стенам сырых и темных монастырских казематов.
Все "во имя божие"!
И сейчас поистине несть числа гнусностям, которые чинят попы в тесном союзе с жандармерией и охранкой. Таковы уж порядки полицейского самодержавия, что религию господствующего богатого класса пропитали смрадным духом кутузки.
Не только руки и ноги заковывают в цепи, людские души держат в кандалах!
И одна из первых задач социал-демократии - расковать души, освободить людей от насилия над совестью, очистить землю от мерзости религиозных предрассудков. Государство не должно поддерживать ни одной религии. Ни один чиновник не должен иметь права спрашивать кого ни на есть о вере: это дело совести.
Увидев Надю у ворот, по беспокойным глазам понял ее тревожный вопрос и, улыбаясь, еще издали помахал рукой:
- Все, Надюша, идет к лучшему: завтра будет сделано с амвона первое оглашение о предстоящем венчании.
- Документов-то еще нет. Ты меня просто успокаиваешь, а сам взволнован. Я же вижу.
- Это - по другому поводу. - Владимир взял Надежду под руку, и они направились к пустынному берегу Шушенки. - Опять из-за Симона Ермолаева. Подумай, в посаженые отцы напрашивается! Тройку, говорит, запряжет!
- Дешево собирается купить!
- Да, да. Но если поторговаться, - в глазах Владимира блеснула острая ирония, послышался колючий смех, - он накинет. Не поскупится.
- И сам явился с таким добродетельным предложением?
- Нет, через Стародубцева. И вдобавок через попа. Тонкий ход: "Для благолепия свадьбы!"
- А меня волнует это оглашение с амвона. Так клоуны из ярмарочных балаганов зазывают на свои зрелища. Девки да бабы сбегутся поглазеть.
- Завтра он еще не назовет дня венчания. А потом будет яснее. Может, обвенчает без зевак.
5
На следующее утро всех разбудил колокольный звон.
Хозяева ушли к обедне. В кухне было душно от натопленной русской печи. Бадейки с пивом еще накануне Аполлон Далматьевич перенес в погреб, и теперь в доме пахло жареным поросенком да шаньгами, испеченными еще до зари.
По улицам стекались к церкви принаряженные богомольцы. Ради престольного праздника девки смочили волосы репейным, а мужики топленым маслом, ботинки и сапоги до блеска натерли вонючей ваксой. Слегка покачиваясь, шли нетерпеливые выпивохи, еще накануне вдоволь отведавшие пива не только у себя дома, но и у соседей.
Владимир и Надежда отправились в волостное правление. По случаю праздника почтарь приехал раньше обычного, и письма уже лежали на писарском столе. Сверху - казенный пакет с сургучной печатью.
- Мне! - У Надежды вздрогнула рука, словно она боялась обжечься; ломая печать, успокаивала себя: "Нет, не самое ужасное. Если бы меня - в Уфу, приехал бы стражник. Это прислали документ для венчания. А почему нет Володе?"
В пакете оказался ответ исправника на ее прошение о ежемесячной выдаче "кормовых".
Владимир Ильич, слегка склонив голову к плечу, нетерпеливо заглянул сбоку, и у него вырвались возмущенные слова:
- Какой шельмец!
Исправник уведомлял, что прошение "оставлено без последствий по причине не вступления в законный брак".
Когда вышли на улицу, Надежда проронила:
- Заколдованный круг!
- Подлейшее крючкотворство! - В глазах Владимира полыхнули зеленые огоньки ярости. - Там: "немедленно бракосочетаться", не то - в Уфу; здесь: "по причине не вступления". Такое может придумать только отъявленный иезуит в полицейском мундире!
Он шел все быстрее и быстрее. Надежда едва поспевала шагать в ногу с ним. Вдруг он приостановился и взял ее за руку:
- Не волнуйся, Надюша. Нет, говорят, худа без добра. И такая глупейшая отписка, в конце концов, нам на пользу. Да, да. Вот увидишь.
В своей комнате он достал из стола лист "орленой" бумаги и, поименовав губернатора, как положено, превосходительством, размашисто вывел: "Прошение". А ниже - о разрешении министра внутренних дел проживать в Шушенском Надежде Крупской и о тщетных попытках получить документы, необходимые для венчания: "Это непонятное промедление получает для меня особое значение ввиду того, что моей невесте отказывают в выдаче пособия до тех пор, пока она не выйдет за меня замуж (таков именно ответ, полученный ею сегодня, 30 июня, на прошение о выдаче пособия). Таким образом получается крайне странное противоречие: с одной стороны, высшая администрация разрешает, по моему ходатайству, перевод моей невесты в село Шушенское и ставит условием этого разрешения немедленный выход ее замуж; с другой стороны, я никак не могу добиться от местных властей выдачи мне документа, без которого вступление в брак не может состояться; и в результате всего виной оказывается моя невеста, которая остается без всяких средств к существованию".
Тем временем отошла обедня. Из соседних домов уже доносились застольные песни захмелевших сельчан.
К Зыряновым сошлись гости. Хотя праздничный стол был накрыт под навесом, но вскоре стало ясно, что и в доме не будет покоя: по всей усадьбе уже разносилась пьяная перебранка.
Владимир Ильич и Крупские, захватив с собой охотничий котелок и корзину с едой, пошли в ту часть бора, где вздыбилась Песчаная горка, самая высокая во всей округе. Оттуда можно полюбоваться и Саянами, и Енисеем, и степью на его левом берегу. Там можно погреться на теплом, будто просеянном сквозь мелкое сито, песке. А самое приятное - там нет комаров.
Впереди, важно подняв лохматую голову с трепыхавшимися ушами, бежала Дженни, неся в зубах поноску - сухую березовую палочку.
6
Тихо горел костер. Тонкой струйкой, как над трубкой Проминского, вился дымок. Сам Ян Лукич заснул, лежа на боку, и трубка вывалилась изо рта. Ульянов поднял ее, тихонько выколотил о хворостину и засунул в карман его куртки.
По другую сторону костра приподнялся Сосипатыч.
- Спи, - сказал Владимир Ильич шепотом.
- А ты, Ильич, чо не ложишься?
- Мне все равно не уснуть. Такая чудная ночь!
На островах надрывно, с подергом и скрипом кричали коростели. Умолкал один - начинал другой, потом третий. И так без конца. Будто поспорили, кто кого перекричит, да взялись подбадривать весь птичий мир: "Не др-р-р-ремать! Не др-р-р-ремать!"
Все тонет в этом суматошном крике. Не слышно козодоя, летавшего в сумерках. Не слышно плеска воды под берегом. Тут не только дребезжания крошечных колокольчиков, подвешенных к удилищам, а даже звона ботала и то не услышишь.
Владимир Ильич отошел от костра; вглядываясь в темноту, склонился над одним удилищем, над другим. Нет, не звонят налимы в колокольчики, не желают брать наживку. Может, не по вкусу им дождевые черви? Ждут чего-нибудь иного? Изюму или колобков с анисовыми каплями? Кто их разберет. Или спят в своих норах.
"Ну, что ж. И мне бы поспать часок… Нет, не могу. Хорошо - среди природы!"
Поднял голову. Далеко над заречной степью передвигалось по горизонту громадное оранжевое пятно, раскидывая сияние на полнеба, - вечерняя заря передавала дежурство утренней. Хотя Шушь на семь градусов южнее Питера, а июньские ночи почти белые. Короче коростелиного шага! Еще немножко, и журавли заиграют побудку на своих звонких трубах.
Неподалеку горел второй костер. Там коротали ночь возле удочек Оскар Энгберг и Леопольд Проминский. Владимир Ильич посматривал в их сторону. Темные фигуры время от времени заслоняли собой пламя. Может, они с добычей? Хотя вряд ли. Не так давно Сосипатыч ходил к ним: "Ни хвоста, ни чешуи!" Потом прибегал сюда Леопольд, чтобы из отцовского кисета отсыпать табаку. Добыча? Махнул рукой. А Оскар нейдет, будто его не интересует - есть тут клев или нет.
Не сходить ли к ним? Для начала разговора спросить Оскара, взял ли он чаю на заварку. Пожалуй, лучше подождать.
Едва заметный среди береговых кустов, Енисей в глухую ночную пору выглядел черной дорогой. И пролегла эта дорога через всю темную, дремучую, кандальную Сибирь от неведомых Урянхайских гор до Ледовитого океана.
А величавая Нева - только в памяти. Питер, милый сердцу город, с его рабочими окраинами, с его библиотеками и театрами, со свежими газетами и журналами, с книжными новинками - далеко-далеко, как звезда на ночном небе. Сейчас на невских берегах кто-нибудь из марксистов, занавесив окно, пишет новую прокламацию, где-нибудь в укромном подполье стучит печатный станок, а заводские парни уже расклеивают готовые листки… В кружках ждут пропагандистов… А мы здесь - как в тюрьме! Хоть и без решеток она, без часовых, а крепка… И от красот сибирской природы мало радости.
Что-то булькнуло под обрывом. Всплавилась рыбина или упал подмытый камень? Владимир Ильич остановился, прислушался. Камень!
Вернулся к удочкам и снова прислушался: молчат колокольчики.
В протоке притихшая вода шепчется с берегами. А на стремнине Енисей бурлит.
На западе небо посветлело. Оранжевые лучи гасят звезды. Приближается рассвет - лучшая пора суток.
Только комары совсем обнаглели. Нет от них отбоя. Надо возвращаться под защиту дыма.
Вдруг грянула музыка журавлиного оркестра в ближнем болоте, и тотчас же отозвались трубачи на дальнем, за ними - другие еще и еще, - по всей равнине зазвенела побудка. И затихла где-то далеко-далеко, возле самых гор.
Сосипатыч вскочил, протирая глаза:
- Проспал, ядрена-зелена! А налимишки небось…
- Шлют привет! И остаются в заводи нагуливать жир, - рассмеялся Владимир Ильич, вскинув голову и уткнув руки в бока. - Помахивают плавниками: "О ревуар! До свиданья, рыбаки!"
- Неужто - ни единого?
- Ни один не звонил.
- Лешаки ленивые! Не бывало этак-то.
Проминский, ощупывая землю, искал трубку.
- В кармане она, - сказал Владимир Ильич. - Но натощак не курили бы.
Сосипатыч, спустившись под берег, зачерпнул полведра воды: