Книга о жизни Джека Лондона, написанная его женой Чармиан, раскрывает лабораторию художественного творчества писателя. Эта книга органично влилась в наследие Д. Лондона, поведав о том, о чем не успел рассказать писатель при жизни.
Содержание:
-
Введение - ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО 1
-
Глава первая - ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ 2
-
Глава вторая - ПЛАВАНИЕ НА "СОФИ СЕЗЕРЛЭНД". СКИТАНИЯ (1893–1894) 3
-
Глава третья - ВЫСШАЯ ШКОЛА. УНИВЕРСИТЕТ (1894–1897) 5
-
Глава четвертая - КЛОНДАЙК (1897–1899) 7
-
Глава пятая - ПЕРЕПИСКА С КЛАУДЕСЛЕЕМ ДЖОНСОМ 9
-
Глава шестая - ЗНАКОМСТВО С АННОЙ СТРУНСКОЙ. ПЕРЕПИСКА. ЖЕНИТЬБА НА БЕССИ МАДЕРН 12
-
Глава седьмая - ПОЕЗДКА В ЕВРОПУ (1902–1903) 13
-
Глава восьмая - РУССКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА. ВЕСНА 1904 г. 14
-
Глава девятая - ВОЗВРАЩЕНИЕ. РАЗВОД 16
-
Глава десятая - ХАРАКТЕР ДЖЕКА. "ОМЕРЗИТЕЛЬНЫЙ РЕАЛИЗМ". "СТРАНА ЛЮБИМОЙ ОТРАДЫ". ПЛАН БУДУЩЕГО 18
-
Глава одиннадцатая - КОНЕЦ 1905 ГОДА. 1906 ГОД. ПИСЬМА. ВТОРОЙ БРАК 19
-
Глава двенадцатая - 1906 ГОД. ПУТЕШЕСТВИЕ. НЬЮ-ЙОРК 20
-
Глава тринадцатая - 1907, 1908 и 1909 ГОДЫ 22
-
Глава четырнадцатая - ПЛАВАНИЕ НА "РОМЕРЕ". ГЛЭН-ЭЛЛЕН 24
-
Глава пятнадцатая - ПУТЕШЕСТВИЕ В ЭКИПАЖЕ. НЬЮ-ЙОРК. ВОКРУГ МЫСА ГОРН 25
-
Глава шестнадцатая - ДУРНОЙ ГОД (1913) 27
-
Глава семнадцатая - 1915 ГОД. СНОВА ГАВАЙСКИЕ ОСТРОВА. ГЛЭН-ЭЛЛЕН 29
-
Глава восемнадцатая - ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО. 1916 ГОД 31
-
Глава девятнадцатая - 22 НОЯБРЯ. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ. ПОХОРОНЫ 32
-
Примечания 33
Чармиан Лондон
ЖИЗНЬ ДЖЕКА ЛОНДОНА
Введение
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
- Мне хочется познакомить тебя с этим замечательным мальчиком - Джеком Лондоном, - сказала мне как-то весной 1900 года моя тетка с улыбкой в серьезных синих глазах. - Я хотела бы знать твое мнение о нем.
- Хорошо, - рассеянно ответила я. - Когда же?
- Он будет у меня завтра, хотя, пожалуй, слишком рано для тебя. Но на днях мы должны встретиться с ним в музее. Я хочу сфотографировать его в алясских мехах для иллюстрации к моей статье. А потом поведу вас обоих завтракать.
- Вы поведете его завтракать? - возмущенно переспросила я.
- Дорогая, я знаю, у него нет ни одного лишнего цента. Итак, я угощаю вас обоих завтраком в половине первого. Не знаю, что ты о нем скажешь, - добавила она неуверенно, - он так не похож на твоих знакомых.
На следующий день, возвращаясь домой, я столкнулась у входа с тетей, провожавшей какого-то странного гостя. Гость был в потертых велосипедных штанах, в шерстяной рубашке и неописуемом галстуке. В руке он держал старую кепку. Последовало быстрое знакомство в полутемной передней, освещенной сквозь цветные стекла лучами заходящего солнца. Затем явно смущенный юноша легко сбежал по ступеням крыльца, надвинул кепи на густые каштановые кудри и умчался на велосипеде.
- Это и есть хваленый Джек Лондон? Он не очень-то элегантен, - заметила я.
- Пожалуй, - согласилась тетя. - Но не надо забывать, что он талант, а для таланта костюм не имеет значения. И потом у него, наверно, нет другого.
- Но он не единственный талант среди ваших знакомых, - возразила я, - он только единственный, являющийся в таком виде.
В назначенный день я прямо со службы отправилась в ресторан.
В то время я служила машинисткой и стенографисткой в крупной торговой фирме в Сан-Франциско. Наше материальное положение не было особенно блестящим. Моя тетка и приемная мать Нинетта Эймс сотрудничала в журналах, а муж ее заведовал делами "Оверлендского ежемесячника".
Войдя в ресторан, я сразу увидала невысокую, темноволосую и синеглазую тетю и рядом с ней юношу в мешковатом сером костюме, купленном в магазине готового платья и ослепительно новом. На молодом человеке были открытые туфли, узкий черный галстук и новое кепи. Надо отметить, что это был первый и последний раз, когда нам довелось видеть Джека Лондона в жилете и крахмальном воротничке.
Первое, что мне бросилось в глаза и запомнилось на многие годы, - это широко раскрытые большие, прямые серые глаза, скромная, спокойная манера держаться и, главное, довольно большой красивый рот с особыми, глубокими, загнутыми кверху углами. И на всем этом какой-то отпечаток чистоты, нетронутости, так странно противоречащий слухам о романтическом, пожалуй, даже сомнительном прошлом этого широкоплечего, как матрос, двадцатичетырехлетнего юноши, члена опасной оклендской шайки, пирата, бродяги, авантюриста-золотоискателя… не говоря уже о тюремном заключении, которому он был подвергнут. То, что он был деятельным членом Социалистической рабочей партии, меня не пугало, хотя его социализм был более суров, более воинствен, чем тот, к которому я привыкла дома.
Не помню, о чем мы говорили за завтраком. Помню только, что он проявил интерес к моей работе, когда узнал, что я материально независима. Услыхав обращение тети ко мне, он взглянул на меня в упор и повторил, как бы прислушиваясь:
- Чармиан, Чармиан… какое прекрасное имя…
Мы говорили об утреннем посещении музея, о том, как нашему собеседнику приятно было снова увидеть привычный клондайкский костюм.
- Чармиан, - сказала вдруг миссис Эймс, - почему бы тебе не дать рецензии о "Сыне Волка"?.. Она могла бы выйти в том же номере, что и моя статья о мистере Лондоне.
Я уже говорила, что мы были связаны с "Оверлендским ежемесячником". По настоянию тети я иногда давала туда короткие заметки о новых книгах.
Джек взглянул на меня из-под резко очерченных бровей:
- Идет, мисс Кертридж? Тогда я сейчас же пошлю вам корректуру, чтобы вам не ждать книгу.
Через несколько дней, вернувшись домой после долгой прогулки, я нашла на своем столе длинные корректурные листы. Это были гранки "Сына Волка". Не снимая шляпы, я принялась за чтение и не встала с места, не шелохнулась, пока не дочитала все до конца.
Помню еще два вечера. Я играла на рояле по просьбе Джека, страстно любившего музыку. Потом показывала ему свою "берлогу". Он выказал живой интерес ко всем моим девичьим занятиям - музыке, рисованию, верховой езде и даже танцам.
- Я никогда в жизни не танцевал, - признавался он с сожалением, - никогда не имел времени на такие тонкости. Но я люблю смотреть, как танцуют.
В нем чувствовался острый голод к книгам и к музыке. Я вспоминаю, какими блестящими глазами смотрел он на полки моего книжного шкапа. Много лет спустя эта розовая комнатка фигурировала в качестве комнаты Дэд Мэзон в романе "День пламенеет".
Уж не помню, по какому поводу мы условились встретиться с ним семнадцатого апреля. Но за неделю до этого я получила от него следующую, отпечатанную на машинке, записку:
"Дорогая Чармиан! Не могу увидеться с вами в субботу, как было условлено. Объяснение найдете в письме к вашей тете. Может быть, когда-нибудь в будущем.
Искренне преданный вам
Джек".
Я читала эту записку, когда в комнату вошла тетя. Вид у нее был расстроенный, в руках она держала письмо, также отпечатанное на машинке. Убитым голосом она прочла мне его:
"Дорогая миссис Эймс! Должен признаться, что вы имеете преимущество передо мной. Я еще не видал своей книги и не представляю себе, как она выглядит. Но зато и вы не можете представить себе, почему я не буду у вас в будущую субботу. Вы знаете, я все делаю быстро. В воскресенье утром у меня еще не было ни малейшего намерения сделать то, что я делаю теперь. Я отправился посмотреть дом, в который собираюсь переехать, и тут у меня зародилась эта мысль. Я решился. В субботу вечером я приступил к сватовству; в понедельник дело было на мази, и в будущую субботу я женюсь на Бесси Мадерн, кузине Минни Мадерн Фикс. В будущую субботу, как только все будет проделано, мы вскочим на велосипеды и отправимся в трехдневное путешествие, а затем - домой и за работу.
Я знаю, вы скажете: "Какой безрассудный мальчишка". Меня привели к этому разные глубокие соображения. Но я решительно отклоняю одно возражение: что я буду связан. Я уже связан. Потому что, даже когда я холост, у меня такое же хозяйство. И если я пожелаю отправиться в Китай, мне придется заботиться о доме, буду я женат или нет.
А так у меня поддержка, и я смогу посвящать больше времени работе. Ведь вы знаете: у нас только одна жизнь. Надо ее прожить как следует. А затем у меня широкое сердце, и я буду чище и здоровее, если на меня будет надета узда, и меня не будет носить всюду, куда бы мне ни захотелось. Я уверен - вы поймете.
Благодарю вас за ваши милые слова по поводу выхода "Сына Волка". Я дам знать, когда вернусь и устроюсь, и попрошу вас и всех ваших прийти повидаться со мной и с моими. Я все устрою по возвращении. Венчание будет без приглашенных.
Извещения разошлем потом. Искренне преданный вам
Джек Лондон".
- Силы небесные! - воскликнула тетя. - Подумать только, что делает этот ребенок. Рассудочный, обдуманный брак для такого человека, как он, созданного для любви. "Только одна жизнь!.. И надо ее прожить как следует!" Мальчик, должно быть, сошел с ума, если думает, что такая хладнокровная женитьба - живая жизнь.
- Почему сошел с ума? Может быть, именно исключительно здоров или думает, что здоров, - равнодушно заметила я.
Затем Джек Лондон исчез с нашего горизонта. Только раз они приезжали с женой на велосипедах. Я уехала на Восток и в Европу и долго ничего не слыхала о нем, пока однажды случайно не прочла в калифорнийской газете, что у Джека Лондона родилась дочь.
Глава первая
ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ
Джек Лондон родился в Сан-Франциско 12 января 1876 года. В то время отец его занимался подрядами и жил с женой и двумя маленькими дочерьми от первого брака Элизой и Идой в большом хорошем доме на Третьей улице. Так как Джон и Флора Лондон не принадлежали ни к какой официальной церкви, то ребенок так и не был окрещен и откликался на имя Джонни, пока, подросши, не выбрал по собственной инициативе имя Джек.
Флора Лондон не могла сама кормить ребенка, и к маленькому Джеку была взята кормилица-негритянка, миссис Прентис, иначе мамми Дженни. Мамми Дженни обожала "хлопковый мячик", как она называла своего белого питомца, и он всю жизнь отвечал ей самой горячей любовью.
Джеку было около пяти лет, когда семья перебралась на другую сторону залива - в Окленд. Джон Лондон сознавал свою неприспособленность к коммерческим делам, сумел вовремя ликвидировать дело и избежать полного разорения. На уцелевшие деньги он снял в аренду участок земли и занялся огородничеством. Для сбыта продуктов была открыта зеленная лавка.
- Мой отец был лучшим из людей, - не раз говорил мне Джек, - но он был слишком хорош по своей природе, чтобы выдержать ту жестокую борьбу за существование, которую приходится испытать каждому, желающему уцелеть в нашей анархически-капиталистической системе.
И на этот раз дело могло пойти успешно, если бы Джон Лондон не связался с компаньоном, который буквально ограбил и разорил его.
В Аламеде семья Лондонов переменила несколько квартир, так как у Флоры была страсть к переездам; но Джек запомнил только одну квартиру на Седьмой улице, потому что там впервые он надел штанишки. Правда, штанишки были прикрыты юбочкой; но Джек, не желая переносить подобного унижения, постоянно задирал юбочку, чтобы все прохожие могли убедиться в том, что он настоящий мужчина.
По рассказам сестры Джека, Элизы, это был прелестный, крепкий, здоровый ребенок.
- Вернее всего будет определить его как делового ребенка, - рассказывала она. - Я не помню его иначе как с книгой в руках.
Пяти лет он самостоятельно научился читать и писать. Внешне маленький Джек был застенчив и робок, но под этой робостью скрывалась огромная жажда понимания и симпатии, не находившая отклика ни в ком, кроме Элизы. Проявлять свои чувства было не принято в семье Лондонов.
- Я не помню, чтобы в детстве мать приласкала меня, - говорил Джек. - Помню только, что изредка отец проводил рукой по моей голове и говорил ласково: "Ай, ай, сынок!", если что-нибудь шло не так.
Говорят, что матери знаменитых людей редко бывают веселыми и жизнерадостными женщинами. Флора Лондон не составляла исключения. Она была абсолютно лишена жизнерадостности, молодости и веселья. "Она всегда была такая", - говорили о ней знакомые, когда она была уже пожилой женщиной. Джек не раз говорил мне: "Я не помню времени, когда моя мать не была бы старой".
Как одно из лучших воспоминаний об Аламеде сохранился в памяти Джека новенький, чистенький коттедж мамми Дженни. Там большеглазый белый мальчик всегда мог рассчитывать на радушный прием и вкусные пирожки. Мамми Дженни была чистокровная негритянка и гордилась этим. И хотя расовая гордость его матери наложила известный отпечаток на Джека, все же он не понимал, что дети миссис Прентис, Вилли и Анни, чем-то отличаются от него. Однажды, залепив помидором прямо в нос Вилли, он наивно крикнул: "Ой, Вилли! Я расплющил тебе нос, и теперь он совсем как у негра!".
По мере того как Джек подрастал, дела его отца становились все хуже и хуже. И хотя в доме всегда было достаточно еды, все же иногда ощущался недостаток в мясе. Для Джека, всегда называвшего себя "плотоядным", это было большим лишением. Я привожу выдержку из письма, написанного двадцатилетним Джеком девушке, в которую он был влюблен. Эта девушка потребовала от него, чтобы он бросил писанье и подыскал себе постоянный заработок.
"Если бы я последовал тому, что вы в своем письме называете долгом, что бы со мной сейчас было? Я был бы земледельцем и не мог бы делать ничего, кроме этой работы. Знаете ли вы, какое у меня было детство? Знаете, что однажды случилось со мной в школе Сан-Педро, когда мне было семь лет? Мясо! Я так изголодался по мясу, что однажды открыл корзинку одной девочки и украл кусочек мяса. Маленький кусочек в два моих пальца. Я съел его, но больше я не крал. В те дни я, как Исав, буквально готов был продать право первородства за миску супа, за кусок мяса. Боже мой! Когда другие мальчики от сытости швыряли куски мяса на землю, я готов был поднять их из грязи и съесть. Я не делал этого, но представьте себе развитие моего ума, моей души в таких материальных условиях. Этот инцидент с мясом характерен для всей моей жизни".
Из этого письма можно вывести заключение, что Джек иногда бывал склонен к преувеличениям, особенно когда усталый, разочарованный, он оглядывался на пройденный тяжелый путь. Но после долгих лет совместной жизни я могу сказать, что, несмотря на феноменальную выносливость, Джек обладал также чрезмерной чувствительностью, заставлявшей его страдать и физически и духовно более остро, чем обычно среднего человека; он преувеличивал не самый факт, но значение этого факта.
Помимо голода, у Джека сохранились в памяти об этом периоде жизни: унылый берег, обычно покрытый туманом, жалобы матери на то, что они - люди "старого американского происхождения" - не имеют другого общества, кроме "даго" и ирландских эмигрантов, и, наконец, ужасное отравление алкоголем, чуть не стоившее ему жизни. В книге "Джон-Ячменное зерно" подробно описывается, как маленького Джека напоили допьяна итальянцы с соседней фермы.
Мальчик пил, потому что смертельно боялся этих итальянцев, а они восхищались ребенком, пившим, как бездонная бочка.
Когда Джеку был около восьми лет, ему случайно попалась книга Уйда - "Синьа". Эта книга, по признанию Джека, оказала самое большое влияние на избрание им карьеры писателя, большее даже, чем "Философия стиля" Спенсера. Ведь маленький итальянец Синьа, достигший такой славы, был простым крестьянским мальчиком, таким же, как он, Джонни Лондон.
- Мой узкий горизонт раздвинулся, - рассказывал мне Джек, - все стало возможным, если я только дерзну.
Книга Уйда стала любимым предметом разговора между Элизой и Джеком. Конец у нее был оторван, и дети, перетирая тарелки или помогая отцу в огороде, придумывали каждый раз новое окончание.
Работы на ферме было много. Работали и мужчины и женщины. Маленький Джек, вернувшись из школы, сразу принимался за работу. Жизнь на ферме не нравилась ему. Он находил, что это "самое тупое существование", и каждый день мечтал о том, как бы "уйти за горизонт", "посмотреть на мир".
Когда Джеку минуло одиннадцать лет, дела пришли в окончательный упадок. Ферма была продана, и Джон Лондон с женой, Идой и Джеком перебрались в Окленд. Элиза за несколько месяцев до этого вышла замуж за ветерана гражданской войны, капитана Шепарда, вдовца старше ее на тридцать лет, отца многочисленной семьи. Обе семьи поселились в Окленде, недалеко друг от друга. Флора открыла меблированные комнаты для шотландских работниц с джутовых фабрик. Но и это не пошло, и семья перебралась в еще меньший и плохонький домик. Джон Лондон был изувечен в железнодорожной катастрофе и, оправившись, выхлопотал себе место полицейского, а Джек вынужден был продавать на улице газеты. Может быть, это даже было и лучше для него, потому что по приезде в Окленд он узнал о существовании библиотек и читален и буквально дни и ночи просиживал за чтением. Он читал, пока не начинала кружиться голова и глаза не отказывались служить.