Утром мы вновь отправились в путь. Мы уже подошли к Дарданеллам. От Галлиполи нам пришлось пройти практически сорок километров до Чанак-Кале. Большая часть этого пролива ничем не примечательна, а с военной точки зрения абсолютно не важна. Ширина пролива примерно три километра, побережье – низкое и болотистое, и лишь наличие нескольких деревенек указывало, что там еще есть жизнь. Мне рассказали, что там находилось несколько старых укреплений, ржавые орудия которых были направлены на Мраморное море. Орудийные позиции были сооружены там в начале XIX века, чтобы не пустить вражеские корабли с севера. Однако эти укрепления были столь незаметны, что я даже не обратил на них внимания. Хозяева проинформировали меня, что боевого значения они не имеют и что ничто на северной части пролива от мыса Нагара до Мраморного моря не могло оказать реального сопротивления современному флоту. Эта часть пролива, по моему мнению, могла быть интересна лишь с исторической точки зрения. Древний город Лампсак, современное название – Лапсеки, находился по ту сторону Галлиполи. А на мысе Нагара в древности находился город Абидос, из которого каждую ночь Леандр отправлялся через Геллеспонт на свидание со своей возлюбленной Геро – подвиг, повторенный спустя примерно сто лет лордом Байроном. Здесь же Ксеркс I отправился в путь из Азии в Грецию по понтонному мосту, начинал свою великую экспедицию, которая должна была сделать его властелином всего человечества. Проплывая место свершения его подвига, я подумал, что дух Ксеркса I еще жив! Турки и немцы нашли гораздо менее романтичное применение этой самой узкой части Дарданелл: они натянули там кабели и установили противолодочные минные заграждения и сети – средства, которые не смогли воспрепятствовать английским и французским подводным лодкам войти в Мраморное море и Босфор. Лишь когда мы обогнули знаменитый мыс Нагара, скучная монотонность пустых берегов сменилась некоторым разнообразием. На европейской стороне появились утесы, нависающие прямо над водой, они напомнили мне Пэлисейдс-парк на реке Гудзон. Я продолжал рассматривать холмы и горные гребни, которые впоследствии сыграли трагическую роль в судьбе доблестных армий союзников. Глядя на ландшафт к югу от Нагары со всеми его холмами и гребнями, становилось понятно, почему военные инженеры посчитали его лучшим для устройства оборонительных сооружений. Теперь наш корабль подходил, возможно, к самой важной точке во всем проливе – городу Чанак, или, если назвать его современным европейским именем, Дарданеллам. В обычные времена это был процветающий порт с 16-тысячным населением, с домами из дерева, торговавший шерстью и другими продуктами. В течение многих веков это был важный военный пункт. Теперь же, за исключением солдат, здесь никого не было, большая часть гражданского населения была переселена в Анатолию. Как нам сказали, британский флот обстрелял город, однако это утверждение представлялось сомнительным ввиду того, что я видел лишь один дом, поврежденный, по-видимому, случайным снарядом, направленным на рядом расположенные укрепления.
Джевад-паша, турецкий главнокомандующий в Дарданеллах, встретил нас и проводил в Главный штаб. Джевад был человеком высокой культуры, приятным и радушным, с прекрасными манерами. Он прекрасно говорил по-немецки, поэтому переводчик мне не потребовался. Меня поразило уважение, с которым немецкие офицеры обращались с ним. То, что он был их главнокомандующим этим театром военных действий и что генералы кайзера были его подчиненными, было вполне очевидным. Когда мы вошли в его офис, Джевад остановился напротив куска торпеды, поставленного в центре коридора, очевидно в качестве сувенира.
– Это великий преступник! – сказал он, привлекая мое внимание.
Примерно в то же время в газетах воспевали подвиг английской субмарины, которая прошла в Дарданеллы, преодолев минное поле, и торпедировала турецкий военный корабль "Месудие".
– Это та самая торпеда! – сказал Джевад. – Вы увидите остатки корабля, когда спуститесь вниз.
Первым укреплением, которое я осмотрел, было укрепление Анадолу-Хамидие (Азиатское Хамидие), расположенное на урезе воды за Чанаком. Было такое впечатление, что я в Германии. Офицеры были практически все немцы. Повсюду сооружались огневые позиции, укреплялись посредством мешков с песком, а также другими способами. Повсюду здесь можно было слышать немецкий, а не турецкий язык. Мой гид полковник Верле получал огромное удовольствие, демонстрируя мне огневые позиции. Он был похож на актера, который гордится своей работой. Он сообщил мне, что безумно счастлив оказаться здесь в тот самый миг, когда Германия наконец нашла себя в войне. Он сказал мне, что всю свою жизнь он провел на военных учениях и, как и большинство немцев, устал от маневров, ненастоящих сражений и прочей бутафории. Уже приближаясь к 50-летнему рубежу, он стал полковником и очень боялся, что его карьера так и закончится без настоящего военного опыта, – и вдруг произошло великолепное событие, вот он сражается с настоящей английской армией, стреляет из настоящих орудий настоящими снарядами! Манеры Верле никак нельзя было назвать грубыми, он был "gemUtlich" джентльменом из Бадена, достаточно приятным. И все же он был полностью подвластен духу "der Tag". Его отношение к происходящему было понятно, он вел себя как человек, который всю свою жизнь провел изучая теорию, а теперь получил возможность применить свои знания на практике.
Ощущение, что я в Германии, было столь сильным, что я не удержался и спросил полковника Верле, почему на этой стороне пролива так мало турок.
– Вы не станете задавать мне этот вопрос, – с улыбкой ответил он, – после того, как побываете на другой стороне пролива!
Местоположение Анадолу-Хамидие кажется идеальным. Он находится прямо у кромки воды, и в его распоряжении десять орудий, способных обстрелять любое судно, появившееся в Дарданеллах. Стоя около бруствера, я прекрасно видел весь пролив и форт Кум-Кале, находившийся примерно в восьмидесяти километрах. Ни один корабль не смог бы зайти в пролив незамеченным. И все же на непрофессионала вроде меня укрепления не произвели особого впечатления. Бруствер и траверс были всего лишь насыпями, которые, вероятно, не изменились со времен строивших их в 1837 году французов. Существовало распространенное мнение, что немцы полностью модернизировали укрепления на Дарданеллах, но в то время этого еще не произошло. Орудиям, используемым в Анадолу-Хамидие, было более тридцати лет, все они были сделаны на заводе Круппа в 1885 году. А ржавчина на некоторых из них была явным свидетельством их возраста. Их дальнобойность была около четырнадцати километров, в то время как дальнобойность орудий на военных кораблях, противостоящих им, была шестнадцать километров, дальнобойность же орудий на "Королеве Елизавете" была близка к восемнадцати километрам. Цифры, которые я привел в отношении к Анадолу-Хамидие, применимы практически ко всем орудиям на других фортификационных сооружениях. Что же касается преимущества дальности, то флот союзников имел решающее превосходство. Один только корабль "Королева Елизавета" мог справиться со всеми. Не было в фортификационных сооружениях и достаточного количества боеприпасов. И это при том, что европейские и американские газеты писали о том, что поезда со снарядами и оружием в Дарданеллы идут из Германии через Румынию. Из фактов, которые мне стали известны во время этого путешествия, а также впоследствии, я сделал вывод, что все эти рассказы – чистейшей воды вымысел. Небольшое количество "красных головок" – не бронебойных снарядов, используемых только против десантных партий, – было доставлено из Адрианополя и находилось в Хамидие во время моего визита, но их было немного, да и против кораблей они были бесполезны. Я уделяю много внимания Хамидие, потому что это было самое важное фортификационное сооружение в Дарданеллах. Во время обстрела оно принимало на себя больше огня союзников, чем любые другие позиции, и на его долю приходится по меньшей мере 60 процентов ущерба, нанесенного флоту союзников. Именно в Анадолу-Хамидие во время обстрела 18 марта был потоплен французский корабль "Буве" и нанесены повреждения ряду других кораблей. Все его офицеры были немцами, и ответственные посты занимали члены команд "Гебена" и "Бреслау".
Мы сели в автомобиль и отправились в Дарданос, проехав мимо остатков "Месудие". Батарея Дарданоса была настолько же турецкой, насколько Хамидие – немецкой. Орудия Дарданоса были несколько современнее, чем в Хамидие, – это были модели Круппа 1905 года. Здесь также располагалась единственная новая батарея, которую немцы установили к моменту моего визита: она состояла из нескольких орудий, снятых с немецких и турецких кораблей, стоявших в Босфоре. За несколько дней до нашей инспекционной поездки флот союзников вошел в бухту Эренкей и подверг ужасному обстрелу Дарданос – его последствия я видел буквально на каждом шагу. Земля почти на километр вокруг была вздыблена, пейзаж напоминал фотографии полей сражений во Франции, которые я недавно видел. Странным представлялось то, что, несмотря на руины вокруг, сами батареи были нетронуты, – сопровождавшие меня турки сообщили, что не было уничтожено ни одно орудие.
– Когда закончится война, – сказал генерал Мертенс, – мы создадим здесь курорт для туристов, построим гостиницы и станем продавать вам, американцам, в качестве сувениров артефакты. Чтобы их найти, нам не придется даже производить раскопки. Британский флот все сделал за нас.
Это звучало как шутка, хотя по сути было чистой правдой. Дарданос, в котором мы находились, был одним из самых известных городов Древнего мира; во времена Гомера он был частью владений Приама. Фрагменты капителей и колонн видны здесь до сих пор. А снаряды флота союзников, глубоко взрыхляя пласты земли, извлекали на поверхность артефакты, находившиеся в земле на протяжении тысячелетий. Один из моих спутников нашел кувшин для воды, который использовался, скорее всего, во времена Трои. Эффективность современного орудийного огня в "раскапывании" реликвий давно исчезнувших цивилизаций была воистину удивительной, правда, к сожалению, экспонаты извлекались на поверхность не всегда в целости.
Турецкие генералы очень гордились отпором, данным батареей Дарданоса флоту союзников. Они подводили меня к орудиям, хорошо послужившим их делу, и любовно похлопывали их по дулам. Специально для меня Джевад вызвал лейтенанта Гассана, турецкого офицера, оборонявшего позиции. Это был маленький человечек с иссиня-черными волосами и черными глазами, очень застенчивый – мне показалось, что в присутствии генералов он сжался, так что казался еще меньше. Джевад похлопал Гассана по обеим щекам, а другой высокопоставленный офицер потрепал его волосы – создавалось впечатление, что они хвалят за хорошую службу преданную собаку.
– Из таких людей, как ты, получаются великие герои, – сказал генерал Джевад.
Он попросил Гассана рассказать об атаке англичан и о том, как она была отражена. Смущенный лейтенант рассказал свою историю, при этом было видно, что он тронут почти до слез высокой оценкой своих командиров.
– В армии тебя ждет великое будущее, – сказал генерал Джевад, прежде чем мы распрощались со скромным героем.
Будущее бедного Гассана наступило спустя два дня, когда флот союзников начал очередное наступление. Один из снарядов ударил в крышу его землянки, которая, обрушившись, похоронила под собой молодого человека. Правда, судя по его поведению в день, когда я посетил батарею, он рассматривал похвалу генерала как достойную компенсацию за все, что он уже выстрадал, и за то, что ему еще предстоит вынести.
Я был весьма озадачен тем фактом, что флот союзников, несмотря на огромный расход боеприпасов, так и не сумел разрушить укрепления Дарданоса. Вначале я думал, что виной всему плохая подготовка артиллеристов, но сопровождавшие меня немцы объяснили, что это не так. Неточный огонь является еще одним доказательством того, что быстро маневрирующий корабль находится в невыгодной позиции, ведя огонь по неподвижному фортификационному сооружению. Однако в случае с батареей Дарданоса был еще один момент. Хозяева обратили мое внимание на ее расположение. Она стояла на вершине холма, на виду у кораблей, сливаясь с линией горизонта. Дарданос представлял собой только пять стальных башен, каждая с орудием, к которым вел извилистый окоп.
– Труднее всего, – сказали мне, – попасть именно в такую цель. Она настолько отчетливо видна, что представляется легкой мишенью, что на самом деле совсем не так.
Я отнюдь не специалист в области оптики, но, как мне представляется, линия горизонта создает нечто вроде миража, и попасть в цель в таком случае можно лишь случайно. Артиллерист тщательно прицеливается, а снаряд пролетает мимо. Рекорд Дарданоса можно посчитать чудом. До 18 марта корабли выпустили по нему около 4 тысяч снарядов. Одна башня оказалась повреждена осколком, который содрал с нее краску, в другую тоже было отмечено попадание, в результате которого она получила небольшую вмятину. Третье попадание в районе основания башни выбило из нее фрагмент размером с ладонь. Но ни одно орудие не получило ни малейших повреждений. Восемь человек было убито, в их числе лейтенант Гассан, и около сорока получили ранения. Такова была степень ущерба.
– Дарданеллы спасла оптическая иллюзия, – сказал один из немцев.
Глава 18
Армада союзников уходит, хотя была близка к победе
Мы снова сели в автомобиль и поехали вдоль берега. Мое внимание было привлечено к минным полям, протянувшимся от Чанака к югу примерно на одиннадцать километров. В этом районе немцы и турки установили около 400 мин. Они с немалым удовольствием рассказали, что большинство этих разрушительных механизмов русские. День за днем русские эсминцы устанавливали мины на входе в Босфор в надежде, что они будут снесены течением и выполнят свою функцию. Каждое утро турецкие и немецкие минные тральщики выходили в море, вылавливали русские мины и устанавливали их в Дарданеллах.
Батарея в Эренкее также подверглась жестокому обстрелу, но почти не пострадала. В отличие от Дарданоса она была расположена с тыльной стороны холма и была скрыта от глаз. Как мне сказали, чтобы укрепить этот участок, туркам пришлось почти полностью демонтировать фортификационные сооружения внутреннего пролива – части водного пространства от Чанака до мыса Нагара. По этой причине этот последний участок Дарданелл был практически не укреплен. Орудия, которые были перемещены для этой цели, оказались устаревшими моделями Круппа образца 1885 года.
К югу от Эренкея, на холмах, граничащих с дорогой, немцы ввели новшество. Они нашли несколько гаубиц Круппа, оставшихся после болгарской войны, и установили их на бетонный фундамент. Каждая батарея имела четыре или пять таких огневых точек, а приблизившись, я заметил несколько прочных фундаментов, на которых не было орудий. Еще больше меня заинтриговало увиденное мной стадо буйволов – я насчитал шестнадцать животных, занятых в операции перетаскивания гаубицы с места на место. Это, судя по всему, было частью плана по организации обороны. Как только падающие снаряды показывали, что корабли союзников начинают пристреливаться, гаубицу с помощью буйволов перетаскивали на другое бетонное основание.
– У нас есть в запасе кое-что и получше этого, – сказал один из офицеров.
Он позвал сержанта и рассказал о его задумке. Этот солдат был "хозяином" некоего хитроумного приспособления, которое издалека выглядело как настоящее орудие, но, когда я осмотрел его вблизи, оказалось частью трубы канализационного коллектора. С тыльной стороны холма, в месте, не видном с кораблей, было установлено орудие, с которым сержант "сотрудничал". Между ними была протянута телефонная линия. Когда поступала команда открыть огонь, артиллерист, ответственный за гаубицу, выпускал снаряд, а сержант, отвечавший за канализационную трубу, сжигал несколько километров черного пороха, обеспечивая появление заметного облака темного дыма. Понятно, что англичане и французы на кораблях предполагали, что летящие в них снаряды и облако дыма имеют общий источник, и концентрировали на нем огонь. Пространство вокруг фальшивого орудия было все изрыто воронками от снарядов. Сержант, ответственный за трубу, вызвал на себя более 500 снарядов, а настоящая пушка осталась невредимой.
Из Эренкея мы снова вернулись в штаб генерала Джевада, где нас накормили. Джевад отвел меня на наблюдательный пункт, откуда можно было любоваться голубой гладью Эгейского моря. Я видел вход в Дарданеллы, Седд-уль-Бахр и Кум-Кале, стоявших как стражи ворот, а между ними сверкала и переливалась под лучами солнца поверхность моря. Вдалеке я видел английские и французские корабли, а еще дальше можно было различить очертания острова Тенедос, за которым, мы это знали, стоял флот союзников. Этот прекрасный вид вызывал тысячи ассоциаций, связанных как с реальными историческими событиями, так и с мифами, ведь вероятно, во всем мире нет другого места, столь же овеянного романтикой и поэзией. Очевидно, сопровождающий меня генерал Джевад тоже почувствовал нечто возвышенное, потому что он взял подзорную трубу и направил ее на открытое пространство, расположенное примерно в десяти километрах от нас.
– Взгляните туда, – сказал он и дал бинокль, – знаете, что это?
Я внимательно всмотрелся в даль, но не узнал пустынный песчаный берег.
– Это равнины Трои, – сказал он, – а река, которую вы видите, – добавил он, – мы, турки, зовем ее Мендерессу, но Гомер знал ее как Скамандр. Позади нас находится гора Ида.
Затем он повернул подзорную трубу в сторону моря, обвел взглядом пространство, где стояли английские корабли, и снова предложил мне взглянуть куда-то. Я немедленно направил бинокль на указанное место и увидел великолепный английский военный корабль, полностью готовый к бою, спокойно плывущий вдаль, как человек, вышедший в дозор.
– Это "Агамемнон", – пояснил он, – сейчас я сделаю выстрел по нему.
– Хорошо, – согласился я, – только если вы обещаете не попасть.
В штабе нас накормили обедом. С нами были адмирал Узедом, генерал Мертенс и генерал Помианковски – австрийский военный атташе в Константинополе. Все находившиеся за столом были совершенно уверены в будущем. Что бы ни думали дипломаты и политики в Константинополе, эти люди, турки и немцы, и мысли не допускали, во всяком случае вслух, что флот союзников пройдет их оборону. Они даже надеялись, что противник совершит еще одну попытку.
– Если бы только мы получили возможность сразиться с "Королевой Елизаветой", – сказал один ретивый немец, имея в виду крупнейший английский корабль, стоявший на входе в пролив.
По мере опустошения емкостей с рейнвейном боевой дух возрастал сверх всякой меры.
– Пусть только эти чертовы глупцы высадятся на берег! – воскликнул один из присутствующих.
Мне показалось, что турецкие и немецкие офицеры соперничают друг с другом в выражении готовности к бою. Ве– роятно, большая часть их показных бойцовских качеств была обычной бравадой, рассчитанной, чтобы произвести на меня впечатление, – по моим сведениям, ситуация была вовсе не простой. Теперь они велеречиво провозглашали, что эта война не предоставила возможности немецкому флоту скрестить шпаги с английским, и потому немцы в Дарданеллах рвутся в бой.