В то же время Вангенхайм добился большого дипломатического успеха. С радиостанции на "Корковадо", находившегося в Босфоре, он отправлял самые благоприятные сообщения адмиралу Сушону. Он просил его по достижении пролива поднять турецкий флаг, поскольку корабли адмирала Сушона словно по мановению волшебной палочки становились частью турецких военно-морских сил, почему обычный международный закон на них не распространялся. Это больше не были "Гебен" и "Бреслау", поскольку Вангенхайм, как восточный волшебник, превратил их в "Султана Селима" и "Медилли". Дело было в том, что немецкий посол, чтобы провернуть "сделку", хитро использовал преимущества создавшейся ситуации. Как я уже говорил, к началу войны Турция строила два дредноута в Англии. Эти корабли не создавались по правительственной программе, но их покупка являлась не чем иным, как демонстрацией энтузиазма турецкого народа. Эти военные суда должны были стать средствами, при помощи которых Турция хотела напасть на Грецию и получить обратно острова в Эгейском море. Турецкий народ собрал деньги на их строительство путем так называемых общественных взносов. Агенты ходили из дома в дом, получая от населения небольшие суммы денег. Проводились приемы и ярмарки. Женщины продавали волосы, чтобы принести деньги в общий фонд. Эти два корабля являлись причиной патриотического подъема, столь необычного для Турции, притом настолько необычного, что многие полагали, что правительство стимулировало этот самый подъем. В тот самый момент, когда началась война, Турция вносила последний платеж английским верфям, а турецкие экипажи прибыли в Англию, готовые к тому, чтобы доставить корабли домой. Но затем, за несколько дней до планируемой даты отплытия, на сцене появилось британское правительство и конфисковало дредноуты для нужд британского военно– морского флота.
Не возникало ни малейшего сомнения, что у Англии было не только законное, но и моральное право так поступить. Также не возникало сомнений в том, что ее действия были абсолютно правильными. Имей она дело с какой-нибудь другой страной, это не вызвало бы ни малейшего возмущения. Но турецкий народ это не волновало. Все, что их заботило, так это то, что у них было два корабля, для приобретения которых они использовали все возможные источники, и что в последний момент на сцене появилась Англия и забрала эти военные суда. Это происшествие буквально дало Вангенхайму возможность его дальнейшего существования. В турецкой прессе начались нападки на Англию, все они исходили из немецкого посольства. Вангенхайм постоянно говорил с турецкими лидерами об английской измене. Он сказал, что Германия, добрый друг Турции, была готова компенсировать "незаконную" конфискацию, произведенную Англией. Он предложил Турции "приобрести" "Гебен" и "Бреслау", которые блуждали по Средиземному морю, возможно, в предчувствии этой самой случайности, и включить эти корабли в турецкий военно– морской флот взамен присвоенных Англией. В тот самый день, когда эти корабли прошли через Дарданеллы, "Икдам", выходящая в Константинополе турецкая газета, вышла с триумфальным заголовком "Огромный успех имперского правительства".
Таким образом, маневр Вангенхайма преследовал две цели: во-первых, население Турции должно было признать Германию другом своей родины, а во-вторых, это была уловка для того, чтобы провести корабли через Дарданеллы и дать им право остаться в турецких водах. Все это могло обмануть лишь несведущих турок. Также это дало кабинету благовидный предлог отвечать на возражения дипломатов из Антанты, но умных людей все эти действия не обманули. Можно было изменить названия "Гебена" и "Бреслау", немецкие моряки могли носить турецкие фески, но все мы с самого начала понимали: вся эта сделка была одним сплошным обманом. Те, кто знал, каким на самом деле было финансовое положение Турции, могли лишь удивляться тому, что она смогла приобрести эти современные суда. Более того, эти корабли так и не были никогда включены в турецкий военно-морской флот. Наоборот, произошло присоединение турецкого военно– морского флота к этим немецким кораблям. Горсть турецких офицеров была отправлена на их борта лишь для создания видимости – немецкие офицеры и экипажи все так же осуществляли контроль на кораблях. В своих разговорах со мной Вангенхайм даже не пытался держать в секрете тот факт, что эти корабли принадлежали Германии. "Никогда не думал, что буду подписывать чеки на такие большие суммы", – заметил он однажды, имея в виду расходы на "Гебен" и "Бреслау". Он всегда говорил о них как о "наших" кораблях. Даже Талаат говорил мне, что эти корабли не принадлежали Турции.
– Немцы говорят, что они принадлежат туркам, – заметил он с усмешкой. – Во всяком случае, нам очень удобно, что они находятся здесь. После войны, если немцы выиграют, они забудут об этом и оставят корабли нам. Если же Германия проиграет, то не сможет отнять их у нас!
Немецкое правительство никогда и не утверждало, что сделка была bona fide . По крайней мере, когда греческий министр в Берлине выступил с протестом против сделки, назвав ее недружественным в отношении Греции действием, – забывая об американских кораблях, которые Греция приобрела у Соединенных Штатов, – немецкие чиновники успокоили его, тихо заметив, что корабли все еще принадлежат Германии. И в то же время, когда послы Антанты заявили протест против присутствия немецких кораблей, турецкие чиновники очень вежливо заявили, что эти военные суда были частью турецкого военно-морского флота!
Немецкие офицеры и члены экипажа откровенно посмеивались над этим маскарадом, выдававшим "Гебен" и "Бреслау" за турецкие корабли. Их приводили в восторг турецкие фески – убедительное доказательство того, что эти преданные моряки кайзера теперь были частью военно-морского флота султана. Однажды "Гебен", проплывая по Босфору, остановился напротив русского посольства и бросил там якорь. Затем офицеры и экипаж выстроились на палубе на виду у вражеского посольства. Моряки торжественно сняли турецкие фески и надели немецкие кепки. Оркестр заиграл "Песню о Германии", "Дозор на Рейне" и другие немецкие военные песни, немецкие же моряки громко пели. Более часа они распевали под окнами российского посольства, затем офицеры и экипаж сняли немецкие кепки и вновь надели турецкие фески. Экипаж "Гебена" поднял якорь и отправился на юг на свою базу. Крейсер ушел вниз по течению, оставляя российских дипломатов приходить в себя после грохочущих немецких военных песен.
Я часто размышлял о том, как бы все сложилось, если бы английские крейсеры, преследовавшие "Бреслау" и "Гебен" до Дарданелл, повели бы себя иначе и нарушили международные законы. Предположим, что они вошли в пролив, атаковали немецкие корабли в Мраморном море и потопили их. Они могли сделать это. Зная то, что мы знаем сейчас, это действие нашли бы оправданным. Вероятно, уничтожение кораблей не позволило бы Турции вступить в войну, поскольку после прибытия этих кораблей присоединение турецких военных сил к немецким стало неизбежным. С этими кораблями турецкий флот стал сильнее, чем российский флот на Черном море. И таким образом, стало абсолютно ясно, что Россия не сможет напасть на Константинополь. Следовательно, "Гебен" и "Бреслау" на практике дали военным силам Германии и Оттоманской империи полную власть над Черным морем. Более того, эти два корабля были хозяевами в Константинополе. То есть они являлись теми самыми средствами, при помощи которых Германия, в случае необходимости, могла терроризировать турок. Я убежден, что, осмыслив эту войну и ее последствия, здравомыслящий историк скажет, что после прохода немецких кораблей через турецкие проливы, присоединение Турции к Германии, когда это понадобится немцам, было неизбежно. Таким образом, гибель Турецкой империи была предрешена. В турецком кабинете были люди, которые уже тогда понимали это. В Константинополе говорили, хотя я не ручаюсь за правдивость этой истории, что заседание кабинета, во время которого было принято это важное решение, прошло не совсем гладко. Говорили, что великий визирь и Джемаль протестовали против "фиктивной" продажи и требовали, чтобы ее не доводили до конца. Когда атмосфера во время дискуссии накалилась до предела, Энвер, танцевавший под немецкую дудочку, объявил, что практически завершил сделку. Во время последовавшего за этим решением молчания этот молодой Наполеон вытащил свой пистолет и положил его на стол.
– Если кто-то хочет обсудить эту покупку, – сказал он тихо и холодно, – я готов встретиться с ним.
Спустя несколько недель после того, как главный штаб "Гебена" и "Бреслау" перебрался на Босфор, Джавид-бей, министр финансов, встретил известного бельгийского юриста, тогда находившегося в Константинополе.
– У меня для вас ужасные новости, – сказал турецкий государственный деятель голосом полным сочувствия. – Немцы захватили Брюссель.
Огромный бельгиец, чей рост был больше метра восьмидесяти, положил руку на плечо маленького турка.
– У меня для вас гораздо более жуткие новости, – ответил он, указывая на залив, где стояли пришвартовавшиеся "Гебен" и "Бреслау". – Немцы захватили Турцию.
Глава 6
Вангенхайм рассказывает американскому послу о том, как кайзер начал войну
Но в одном месте эта сделка явно не была причиной для печали. Этим местом было немецкое посольство. Столь великий "успех" опьянил впечатлительного Вангенхайма, а другие события превратили его furor Teutonicus в настоящее жаркое пламя. "Гебен" и "Бреслау" прибыли почти в то же время, когда немцы захватили Льеж, Намюр и другие бельгийские города. А теперь немцы шествовали по Франции и с триумфом приближались к Парижу. Все эти события являлись для воинственного пруссака, каким и был Вангенхайм, воплощением его сорокалетней мечты. Мы все еще проживали в летних посольствах, расположенных вдоль Босфора. Около немецкого посольства был великолепный парк, который султан лично подарил правительству кайзера. Однако казалось, что по какой-то причине Вангенхайму не нравилось его летнее жилище. Напротив его посольства, в шести метрах от бушующего Босфора находился небольшой сторожевой домик, напротив которого стояла небольшая каменная скамья. Вообще-то эта скамья была местом отдыха охраны, однако казалось, она очень нравится Вангенхайму. Я всегда буду помнить, как этот немецкий дипломат, в те волнующие дни перед сражением на Марне, сидел на маленькой скамеечке, часто вскакивал и шагал взад и вперед перед домом. Каждый, кто двигался из Константинополя к северным окраинам, должен был пройти по этой дороге. Часто мимо проходили российские и французские дипломаты, естественно игнорируя торжествующую фигуру посла на каменной скамье. Иногда я думаю, что Вангенхайм сидел там с единственной целью – пускать сигаретный дым в их направлении. Все это напоминало мне сцену из шиллеровского "Вильгельма Телля", где Телль с луком и стрелами сидит в засаде на горной тропе и ждет свою жертву – Гесслера:
По этому ущелью он поедет;
Другого в Кюснахт нет пути…
В разговорах со своими друзьями или с теми, кого он считал своими друзьями, Вангенхайм откровенно упивался немецкими победами. Я заметил, что он сидел там, только когда немецкая армия побеждала. Если становилось известно обратное, то Вангенхайм превращался в невидимку. Это натолкнуло меня на мысль напомнить ему об игрушечном предсказателе погоды, который всегда выскакивал из коробочки, когда погода была хорошей, и прятался внутрь, когда сгущались тучи. Вангенхайм оценил мою шутку, так же как и остальные дипломаты.
Однако в те дни погода для немецкого посла была прекрасной. Успех немецкой армии вызывал у него такое волнение, что порой он забывал об осторожности. Однажды это привело к тому, что он рассказал мне об определенных фактах, которые, как я полагаю, всегда будут иметь большую историческую ценность. Он рассказал мне, как и когда Германия ускорила начало войны. Сегодня его откровенность кажется чрезвычайно неосторожным поступком, но мы не должны забывать о ходе мыслей Вангенхайма в то время.
Тогда весь мир думал, что Париж обречен, и это находило свое отражение в частых заявлениях Вангенхайма, что война должна закончиться через два-три месяца. Очевидно, что вся эта большая немецкая затея шла по плану.
Я уже говорил, что немецкий посол покинул Берлин вскоре после убийства эрцгерцога, и сейчас он открыл мне причину своего внезапного исчезновения. Он сказал мне, что кайзер призвал его в Берлин для участия в заседании. Эта встреча произошла 5 июля в Потсдаме. Председательствовал кайзер, присутствовали почти все важные послы. Самого Вангенхайма вызвали, чтобы он успокоил их в отношении ситуации в Турции и просветил своих товарищей о положении дел в Константинополе, который считался практически центром предстоящей войны. Рассказывая мне о присутствовавших на совещании, Вангенхайм не называл имен, хотя он специально сказал, что среди них были – факт столь важен, что я точно привожу здесь его слова, – "die Haupter des Generalstabs und der Marine" (главы Генерального штаба и военно-морского флота). Я полагаю, что он имел в виду фон Мольтке и фон Тирпица. Также присутствовали банкиры, директора железных дорог и высшие лица немецкой промышленности – для подготовки Германии к войне все они имели такое же значение, как и сама армия.
Вангенхайм сказал мне, что кайзер поставил перед всеми только один вопрос: "Готовы ли вы к войне?" Ответили "да" все, кроме финансистов. Они сказали, что им нужно две недели, чтобы продать иностранные ценные бумаги и сделать займы. В то время мало кто рассматривал трагедию в Сараеве как что-то, что обязательно приведет к войне. На этом совещании, по словам Вангенхайма, были приняты все возможные меры, чтобы подобных подозрений не возникло. Было решено дать банкирам необходимое время, чтобы они могли закончить все дела и подготовиться к предстоящей войне. После этого несколько участников спокойно вернулись к своей работе или отправились в отпуск. Кайзер на яхте отплыл в Норвегию, фон Бетман-Гольвег отправился отдыхать, а Вангенхайм вернулся в Константинополь.
Рассказывая мне о совещании, Вангенхайм конечно же признал, что Германия ускорила войну. Я полагаю, что он даже гордился этим представлением, гордился тем, что Германия взялась за это дело, методично и тщательно продумывая каждый следующий шаг и в то же время не забывая смотреть в будущее. Но особенно он гордился тем, что его пригласили принять участие в столь эпохальном совещании. Я часто спрашиваю себя, почему он открыл мне такой важный секрет. И прихожу к выводу, что настоящей причиной было чрезмерное тщеславие – желание показать мне, что он был без пяти минут советником своего императора, а также продемонстрировать свою роль в организации этого конфликта. Каким бы ни был мотив, эта неосторожность показала мне, насколько на самом деле в этом жутком преступлении были виновны партии. Несколько голубых, красных и желтых книг, наводнивших Европу в течение нескольких месяцев после начала боевых действий, и сотни документов, изданных немецкими пропагандистами с целью подтвердить немецкую же невиновность, не производили на меня ни малейшего впечатления. Поскольку мои выводы основываются не на подозрениях, вере или обстоятельном изучении фактов, у меня нет оснований и доказательств. Я просто знаю, что 5 июля 1914 года в Потсдаме кайзером и его приспешниками был осуществлен заговор, ставший причиной одной из величайших трагедий человечества. Один из главных участников, светившийся триумфом от успешно приведенного в жизнь плана, лично рассказал мне все детали. Слушая людей, спорящих об ответственности за эту войну, или читая неуклюжие, полные лжи оправдания Германии, я вспоминал огромную фигуру Вангенхайма. Я вспоминаю его таким, каким он предстал передо мной в тот августовский вечер. Он покуривал большую черную сигару и в деталях описывал мне подробности той исторической встречи. Зачем терять время и еще раз обсуждать все это?
Это совещание было проведено 5 июля, а ультиматум Сербии был предъявлен 22-го. Это и был тот почти двухнедельный интервал, который просили банкиры, чтобы завершить свои дела. Глядя на все операции, проведенные ими на фондовых биржах мира, можно понять, что банкиры с пользой использовали это время. Из их записей становится понятно, что ценные бумаги продавались быстро, а цены падали с такой же скоростью. В этот момент рынки пребывали в тупике, но разъяснения Вангенхайма прояснили все сомнения, которые могли еще оставаться. Германия обменивала ценные бумаги на наличные деньги для военных целей. Если кто-нибудь хочет проверить правдивость слов Вангенхайма, я могу предложить ему изучить записи фондовых бирж Нью-Йорка за эти две недели. Там он обнаружит резкое падение цен, в особенности на ценные бумаги международного рынка. За время с 5 по 22 июля цены на акции "Юнион пасифик" упали со 155 до 127 долларов, на акции железных дорог "Балтимор– Огайо" – с 91,5 до 81 доллара, сталь Соединенных Штатов – с 61 до 50 долларов, "Канадиан пасифик" – со194 до185 долларов, а "Нозерн пасифик" – со 111 / 8 до 108 долларов. Тогда сторонники политики протекционизма обвиняли в резком падении цен тарифный закон Андервуда – Симмонса, а критики администрации считали виноватым закон "О федеральной резервной системе", который тогда еще не вступил в силу. Не понимали брокеры и финансовые эксперты на Уолл-стрит, что настоящей силой, угнетавшей рынок, стало совещание, проведенное в Потсдаме под председательством кайзера!
Я был не единственным человеком, которому Вангенхайм в подробностях рассказал о Потсдамской конференции. Вангенхайм открыл этот секрет и маркизу Гаррони, итальянскому послу в Константинополе. В то время Италия формально была другом Германии.