Наша долина была очень хорошо укрыта. Я думаю, она была расположена на высоте около четырех тысяч футов над уровнем моря. Однажды утром термометр на веранде показал сорок градусов, но в восемь утра температура была обычно уже значительно выше, но всегда ниже нуля. Я обнаружил, что в селениях, расположенных на пятнадцать сот футов ниже, было на самом деле холоднее, так как они были более открытыми и доступными ветрам.
На Рождество прибыло еще четверо охотников, на этот раз из Троицкого, чтобы поохотиться на кабанов, но после пары неудачных дней они вернулись. Эти визиты раздражали Гарибальди необычайно. Как предполагалось по легенде, он был дедушкой жены Маркова. Ее семья принадлежала к толстовцам - последователям Толстого. Они вели очень непритязательную жизнь и даже не позволяли себе пить чай. Гарибальди счел, что ему весьма тяжело играть эту роль для проформы.
После приблизительно двухнедельного пребывания в постели я встал и с помощью импровизированных костылей вышел на веранду, где я помог моему товарищу пилить дрова.
Приблизительно в это время до Бричмуллы добралась всемирная эпидемия гриппа. Мы слышали, что появилась какая-то таинственная болезнь, сметающая государственные границы и приносящая многочисленные жертвы. Но мы не имели понятия, что это за болезнь и что она получила такое широкое распространение.
Однажды мы услышали, что в Ходжикенте и в Бричмулле прошли обыски и реквизиции, а также узнали о словах лесника, сказавшего большевикам, что в нашем домике есть большое количество меда, а люди, живущие там, - беглецы. Все это заставляло нас задуматься об уходе отсюда. Но это было невозможным для меня. Все вокруг было покрыто четырехфутовым слоем снега, и, без сомнения, я со своей больной ногой не мог его преодолеть. Ишан сказал нам, что еще один сильный снегопад сделает непроходимыми дороги между нами и всем остальным миром до марта. Поэтому мы запаслись для нас продовольствием на оставшиеся два месяца. Наша замороженная свинина оставалась в прекрасном состоянии. Мы прекрасно провели время 5 января 1919 года, и я уже думал, что смогу выйти, но следующие два дня шел сильный снег. Затем неожиданно вернулся Липский. Он присоединился к группе охотников в соседней долине, которая подстрелила двенадцать кабанов. Русские гнали кабанов по направлению к местным жителям, которые и подстрелили их.
У подножья гор в долине Коксу был мост, до которого, как сказал нам Липский, могут пройти лошади, а Ишан пообещал отнести меня к этому месту, расположенному приблизительно в трех верстах от нашего домика. Нам не хотелось проезжать через Бричмуллу при полном дневном освещении, так как нам не сулило ничего хорошего, если наш проход заметит лесник-коммунист и поймет, что мы из домика ушли. В любом случае будет лучше, если он будет думать, что мы по-прежнему остаемся на пасеке, во всяком случае, хотя бы в течение нескольких дней. Как раз когда мы уже отправлялись, у Гарибальди случилась совершенно ненужная ссора с Ишаном, который из-за этого отказался наотрез нам помогать. Однако небольшой тактичный подарок вернул его расположение, и в час дня, укутанный как можно теплее, я взгромоздился на его спину, и мы стали спускаться к подножью горы.
Ишану было очень трудно нести меня по глубокому снегу, и, в конце концов, мы оба, и он, и я сильно замерзли, когда добрались до моста. Лошадей там не оказалось, но Липский сам был там, и он взялся нести меня так же, как это сделал раньше Ишан. Около шести вечера мы достигли Бричмуллы. В четырех верстах за Бричмуллой лежала деревушки Юсупхана с ее метеостанцией. Я надеялся ночь провести там, но, не имея лошади, да еще в такой поздний час добраться туда было невозможно. Поэтому мы спали в комнате, в которой останавливалась группа охотников Липского. Марков, возвращавшийся назад к нам в домик, тоже неожиданно вернулся и провел ночь с нами. Мы попытались выйти в дорогу до рассвета, но, как обычно, нам это не удалось. Отговоркой послужил сильный ветер, который за день до этого намел на дороге глубокие наносы снега, непроходимые для нас до тех пор, пока они не будут разбиты интенсивным движением. Поэтому я все утро провел в нетерпении за чаем, как обычно, думая, что истинной причиной нашей задержки был самовар. Липский и я выехали приблизительно в середине дня при сильном порывистом холодном ветре. Мне привезли из Ташкента черный кожаный полушубок, какой все русские надевают зимой. Австрийская военная форма была недостаточно теплой для зимних холодов в Туркестанских горах.
Через два часа трудного пути по снегу, во время которого я боялся упасть и снова повредить ногу, мы достигли Юсупханы. Здесь мы узнали, что человек, который должен был взять меня в своих санях в Ташкент, только что уехал без меня. Я очень расстроился, так как очень сильно желал попасть в Ташкент как можно скорее. Не упусти я этого человека, или не случись неприятности с моей ногой, заставившей меня задержаться так надолго в горах, я бы оказался в Ташкенте во время Осиповского мятежа, который произошел как раз в этот момент. И я бы мог каким-то образом заболеть гриппом или я бы мог в равной степени оказаться расстрелянным, как Клеберг или четыре тысячи других репрессированных после Осиповского мятежа. Я узнал, что метеостанцией в Юсупхане заведовал бывший автро-венгерский военнопленный по фамилии Мерц. Он был чехом. Здесь на метеостанции также прятался Эдвардс. Он находился здесь почти с того момента, как он спрятался от ареста. Его жена пряталась в Ташкенте.
Глава X
В Троицком
Я оставался несколько дней на метеостанции, пытаясь сделать все, чтобы попасть в Ташкент. Однажды через Юсуп-хану проехал Гарибальди. В целях безопасности мы старались сохранять наши дела в секрете от других, поэтому, несмотря на то, что мы все днем обедали вместе, ни Мерц, ни Эдвардс не знали, кто он, и что он был в горах вместе со мной. На метеостанции нас хорошо и вкусно кормили, что было удобно, вот только хлеб здесь не был таким же вкусным, каким был хлеб, который пек Гарибальди. Советский хлеб делался из смеси кукурузы и других злаков, и подозреваю, что на какую-то часть он состоял из древесных опилок. Здесь у нас был роскошный керосин для освещения. В нашем же домике в горах мы освещали комнату с помощью кусочка ваты, опущенного в плошку с хлопковым маслом. Позднее так поступали все в Ташкенте, когда, как это часто тогда бывало, выключали электрическое освещение. Однажды сюда в Юсупхану прибыло несколько охотников на четырех верблюдах. Эта была группа из некой коммерческой компании, которая намеревалась подстрелить кабанов и другую дичь для продажи в городе. Один из этих людей оказался полковник Юсупов, с которым я встречался 7-го ноября и который, конечно, знал меня. Я потом не виделся с ним до нашей новой встречи в Бухаре десять месяцев спустя. У нас здесь было много снега и было очень холодно и ветрено. Температура опустилась ниже нуля по Фаренгейту. Фактически здесь было гораздо холоднее, чем на пасеке в нашей укрытой со всех сторон горами долине, находящейся выше этого места на три тысячи футов. Пока мы были на метеостанции, до нас дошли слухи о беспорядках в Ташкенте. Новости заключались в том, что большевики свергнуты. Я не поверил в это, но мои компаньоны были на вершине счастья и уже предвосхищали радости свободной нормальной жизни с ее множеством удовольствий.
Через неделю проживания я выехал в семь часов утра 17-го января при температуре шестнадцать градусов по Фаренгейту и резком ветре. В Юсупхане я зарегистрировался как сотрудник метеорологической станции и был на дорогу снабжен очень плохим по качеству хлебом, который составлял мой рацион питания в качестве советского работника. Мне повезло, что я не поддался своему первоначальному желанию выкинуть сразу этот ужасный продукт, так как всего несколько недель спустя, когда этот хлеб, не улучшившийся от хранения, был единственным, что у меня оставалось из еды.
Я ожидал, что меня могут обыскать по дороге, поэтому оставил свой дневник и некоторые другие свои бумаги Эдвардсу. Я надеялся при удобном случае получить их позже назад. Однако они все были сожжены, и второй раз я восстанавливал все свои бумаги по памяти, как только я услышал, что они уничтожены. Возможно, я придавал слишком большое значение секретности. Я никогда не позволял себе говорить кому-то, кто я, если это не было абсолютно необходимо. Таким же образом я не лез в дела других людей, не претендовал на близкое знакомство с ними и не обсуждал их дела. Позже я был весьма раздосадован, услышав от своих друзей в Ташкенте, что Эдвардс написал своей жене в письме, что я прибыл в Юсупхану со сломанной ногой. Все в Бричмулле знали, что австриец сломал в горах ногу, и что местный доктор его лечил. Если вдруг обнаружилось бы, что этим "австрийцем" был я, многих людей могли расстрелять. Я никому не говорил, что собираюсь остановиться в Юсупхане, а говорил Ишану, что собираюсь в Ходжикент, так что, если бы даже какие-то факты в дальнейшем и открылось, то люди на метеостанции в Юсуихане остались бы вне подозрения. Окажись сообщение Эдвардса к его жене перехваченным, нас бы всех схватили и, конечно, расстреляли. Я никогда больше снова не разговаривал с Эдвардсом, хотя однажды проходил мимо него на улице и узнал его, несмотря на его маскировку. Он меня в моей не узнал. Однажды я видел его жену. Позже они оба расстались со своими жизнями, возможно, из-за отсутствия такой вот предельной осторожности.
Мы ехали вдоль дороги на Искандер, теперь покрытой глубоким снегом. К счастью, Иван знал, что его родственник - комиссар из Искандера - этим утром путешествовал по обычной дороге, идущей вдоль левого берега реки Чирчик. Поэтому мы, чтобы избежать встречи с ним, выбрали другую дорогу, идущую по правому берегу реки, но днем мы пообедали в его доме в Искандере. Там мы взяли бричку Ивана и в ней поехали в его дом в Троицком. На следующий день 18 января мы собирались ехать в Ташкент.
Я попросил передать Матвеевым мою просьбу, приютить меня снова на несколько дней. Я не хотел приходить к ним до наступления сумерек, и, принимая во внимание мою больную ногу, хотел как можно меньше времени провести, слоняясь по улицам Ташкента, пока не станет достаточно темно, чтобы идти к ним в дом. К тому моменту я мог уже немного ходить, прихрамывая, но я не хотел давать сильную нагрузку своей ноге. Можно было бы переждать время в чайхане, но это, вероятно, могло создать лишние проблемы и, к примеру, привести к ненужным и опасным беседам. Поэтому мы решили выехать в два по полудню, что позволяло, как мы прикинули, прибыть в Ташкент в нужное время.
Утром Иван сказал мне, что в Ташкенте возникли сильные разногласия между большевиками и левыми эсерами, или, если называть последних полным и редко используемым именем, левыми социалистами-революционерами. И как оказалось, эти разногласия впоследствии привели к более серьезным событиям.
Эти события отразились и на делах этого небольшого села. Политики в Троицком были забавными, впрочем, склонными к проявлению ожесточения. Крестьян фактически мало интересовала политика. В конечном итоге в России после революции осталось только две легально действующие политические партии, почти неразличимые для простого смертного. Это были большевики и эсеры. Эмиссары каждой из этих партий наезжали в село и агитировали за вступления в свою заслуживающую доверия партию. В результате один конец сильно вытянутого села считал себя принадлежащим к эсерам, а другой конец был за большевиков. Правительство в Ташкенте послало людей разоружить левых эсеров в Троицком. Левые эсеры из Ташкента предупредили своих сторонников в Троицком, чтобы они спрятали свое оружие, так как его собирались у них изъять. Утром прибыло двадцать пять большевистских солдат. У них был список левых эсеров села, про которых было известно, что у них есть оружие. В этот список входила и семья Ивана. Обыскивали все село на предмет поиска оружия, в особенности дома помеченных людей. Мы видели, что они идут по улице, заходя в отдельные дома один за другим. У меня в этот раз с собой почти не было имущества - только небольшая стопка сменных рубашек, зубная щетка, материалы для письма, фотокамера и проч. Я взял эти вещи и спрятал их на крутом берегу реки, которая протекала в паре сотен ярдов позади дома. Я завел лошадь Ивана в воду и стал ее поить. Но на самом деле солдаты искали не лошадей. Иван сказал, что у него нет винтовки, так как он продал ее три года назад, и иногда брал взаймы винтовку у киргизов в горах. Они удовлетворительно восприняли эту историю. Я увидел, как они показывают на меня, и Иван рассказал мне, что он объяснил им, что я австриец, который живет у него, смотрит за его лошадьми и делает другую работу. К нашему облегчению солдаты затем отправились в другой дом. Весь день у въезда в село стоял большевистский пост и всех обыскивал. Поэтому мы не могли отправиться в путь, а на следующий день пост был снят, и мы выехали из Троицкого на санях Ивана в два часа дня.
Проехав приблизительно десять верст, мы встретили сани, ехавшие со стороны Ташкента.
Возница спросил нас, куда мы направляемся. Мы ответили, что мы собираемся "в город". Он сказал нам, что там идут бои, и что в город въехать невозможно. Иван хотел повернуть назад. Я не хотел и слышать об этом на основании свидетельства только одного человека, который сам не въезжал в город. Поэтому мы отправились дальше, встретив еще одного с той же историей. Вскоре мы услышали раскаты артиллерии, а чуть позже, когда подъехали ближе, и звуки ружейных выстрелов. Затем мы встретили несколько человек, которых действительно завернули назад. Они рассказали нам, что на Саларском мосту стоит пост солдат Красной армии, которые останавливают всех проезжающих. Они либо арестовывают их и держат для дальнейших допросов, либо заворачивают назад. Тут уж мы повернули и поехали назад к дому Ивана в Троицком, встретив по дороге обоз с солдатами, разоружавших крестьян, который возвращался в Ташкент.
На следующий день, 20-го, мы весь день слышали винтовочные выстрелы, и пошли слухи, что эсеры выигрывают и побеждают большевиков. Эсеры села Троицкого собрались на митинг, на котором было выпито много крепких напитков, а затем также было решено убить всех большевиков, проживавших на другом конце села. Спрятанное оружие достали и стали готовиться к осуществлению задуманного. Большевики услышали об этом и убежали прятаться в киргизское село, расположенное в пяти милях от Троицкого, а к эсерам вскоре вернулась рассудительность. Затем они решили послать человека в Ташкент, чтобы узнать, что происходит там, прежде чем начинать новое наступление на большевиков. На следующий день, 21-го, вернулся человек с новостью, что больше нет таких людей, как большевики и эсеры, а все объединились в одну коммунистическую партию, которая будет так называться вплоть до уничтожения Белой гвардии, которая пытается вернуть прежний режим. Не с о стоявшие ся убийцы и их намечаемые жертвы расцеловались и сделались друзьями и образовали отряд для борьбы против контрреволюционеров, которые отступили в горы. Бедные жители Троицкого оставались в сильном недоумении и не знали, чему верить. Я слышал множество споров. Из них выяснилось, что вещь, которая спасет их от нынешней тирании, называлась "Конституционная ассамблея" (Учредительное собрание). Никто не знал, что это за зверь такой, пока какой-то умник не объяснил им, что это просто другое название Старого Режима. Я был в замешательстве от того, что эти крестьяне действительно были настроены определенно против.
Причины нелюбви крестьян к большевистскому режиму легко объяснялись декларируемой программой и реальными устремлениями. Каждый человек должен был делать свою работу. Некоторые были шахтерами, некоторые железнодорожниками, некоторые фабричными рабочими, выполняющими разную работу. Некоторые служили в разного рода пакгаузах и складах, некоторые были актерами или музыкантами, некоторые были солдатами, а некоторые управляли правительством в его разных ветвях власти, а некоторые были крестьянами. Идеи, которые преподносились крестьянам в Троицком, состояли в том, что все эти люди, выполняющие разные задачи, работают приблизительно от восьми до десяти часов в день.
Когда буржуазные паразиты были ликвидированы, было решено, что достаточно будет работать только четыре часа в день, а остаток двадцати четырех часовых суток будет оставаться для отдыха, досуга и получения удовольствия. Но к настоящему моменту большая доля времени рабочих использовалась для содержания паразитов, которые сейчас и ликвидируются. Отпадет необходимость в деньгах; продукты разных часов работы будут просто обмениваться. Крестьянин будет выполнять честно дневную работу, а в конце жатвы будет оставлять себе достаточно еды, чтобы содержать себя и свою семью до следующего урожая. Излишки, которые будут у него появляться, если он будет честно выполнять свою дневную работу, у него будут отбираться в пользу других рабочих. В свою очередь продукты их труда будут поставляться крестьянам, например, им будет поставляться уголь, предоставляться проезд по железной дороге, фабричные ткани или другие товары, театральные или кинематографические билеты и так далее. Идеи выглядели привлекательными, и по мере того, как крестьяне ими заинтересовывались, на самом деле пытались внедрять их в практику. Группы большевиков навещали село Троицкое, когда я там был, и увозили муку и другие продукты, сверх необходимых семье, без всякой оплаты. Если бы все крестьяне охотно делали, что от них хотели, схема могла работать, но здесь вмешивалась человеческая природа. Человек видел, что он, работая не покладая рук, в конце концов имел не больше своего соседа, который ленился. Поэтому в 1919 году большинство посевных площадей на самом деле перестали обрабатывать.
У самого Ивана было несколько полей, расположенных на некотором расстоянии от его родной деревни в горах, за которыми он ухаживал, в то время как земля около Троицкого была заброшена. Он обычно тайно ночью отправлял муку своим родным, чтобы комиссар Искандера не изъял лишнее. Подобная ситуация возникла в других частях России в 1932 году, когда у крестьян забрали все излишки их урожая, превышающие их собственные потребности.
Заинтересованность крестьян в революции заключалась в том, что она дала им землю. Их главнейший интерес теперь состоял в том, чтобы предотвратить возвращение прежних, изгнанных хозяев, дальнейший раздел земли и слишком сильное вмешательство государства в их дела.
Была установлена универсальная оплата труда в девятьсот рублей в месяц независимо от того, какая делается работа. Это, на мой взгляд, приводило к курьезным результатам. Например, врачам в больнице платили столько же, сколько и нянечкам, но последние, будучи "рабочими" и членами профсоюза, имели множество льгот финансовых и других, которых врачи не имели.