"Вот такая договоренность будьте напротив Министерства Иностранных дел на Воронцовском на углу, где Городская управа (вы знаете, где поворачивает трамвай). Стойте на углу Романовского и Воронцовского в пять тридцать. Вы увидите седую леди, идущую по направлению от нашего дома, со свертком в руке, завернутым в красную скатерть. Она постоит в течение минуты у городской управы и зажжет сигарету, а потом пойдет дальше. Вы должны следовать за ней; когда она войдет в дом, вы пройдете мимо, а затем вернетесь и войдете в этот дом сами".
Я жил в этом доме с людьми, которых я назову Павловы, вполне открыто; бывало, я помогал им с работой различным образом. Однажды ночью пришел раненный человек по фамилии Краснов, и меня попросили помочь внести его в дом. Мы должны были сделать это как раз перед наступлением времени комендантского часа, которое наступало тогда в одиннадцать часов, и только после того, как удостоверимся, что другие жители дома были в своих комнатах и не видели его. Он был ранен в ногу, когда вместе с Осиповым воевал против большевиков. Каким-то непостижимым образом он выдал себя за красногвардейца и был помещен в больницу. Позже он попал под подозрение и совершил замечательный побег из-под охраны, когда медсестры вышли из комнаты. Он только вышел на своих костылях и сел в экипаж, подготовленный его друзьями. К несчастью, он снова сломал ногу. Его поместили на даче под Ташкентом, где он благополучно пробыл, пока его нога немного не поправилась. У него не было возможности вылечиться нормально. Я очень сочувствовал этому раненному человеку, вынужденному так скрываться, зная, что его непременно расстреляют в случае поимки.
Однажды моя квартирная хозяйка сказала, что глава домового комитета настаивает на необходимости мне иметь мандат. Чтобы его получить, я должен был лично пойти в Жилищную Комиссию со своим паспортом. Я не имел понятия, насколько безопасным является мой паспорт Чуки, и в любом случае я всегда старался избегать таких личных контактов с бюрократией большевиков. Я предполагал, что Чука был мертв, но как в случае с Кекеши это могло быть и не так. Поэтому мы предприняли следующие меры предосторожности я на несколько ночей вернулся к Андрееву. Моя хозяйка отнесла мой паспорт Чуки в Жилищную Комиссию и сказала им, что я болен и что какие-то красногвардейцы размещались в квартире, указанной в паспорте, и поэтому я хочу уйти оттуда и переехать к ней, поскольку я давал уроки французского языка ее сыну. Они это выслушали и дали ей мандат. В этот момент австриец, который был своего рода переводчиком в Комиссии, услышал фамилию Чука. Он сказал, что знал его хорошо и, выхватив мандат и мой паспорт из руки женщины, сказал "Скажите Чуке, пусть он сам приезжает в Дом Свободы (Штаб правительства) за мандатом и заодно приносит деньги, которые он должен мне". Таким образом, мои планы относительно мандата рухнули и, хуже все было еще то, что я потерял свой паспорт. Разочарование состояло не только в том, что я не получил мандата на эту квартиру, но надо было снова обзаводиться документом для идентификации личности, чтобы облегчить свое дальнейшее положение. Позже я увидел рекламу в газете, в которой сообщалось, что Чука давал уроки английского по адресу, указанному в паспорте, который я использовал! Таким образом, я узнал, что Чука все еще ходил по нашей грешной земле. Мы боялись, что леди могла бы попасть в беду, если предполагаемый Чука когда-либо заявится за своим мандатом, и мы придумали историю для объяснения случившегося в случае расспросов. Она должна была сказать, что она передала Чуке, чтобы он сам пошел за своим мандатом и с деньгами, которые он был должен, но он перестал приходить давать ежедневные уроки французского, и она не знает, где он. Однако, ее никто не расспрашивал, хотя два подозрительных субъекта, как мы думали, возможно, агенты Чека, были расквартированы в доме, возможно, с целью прояснить эти подозрительные обстоятельства.
Достать новый паспорт было не очень легко, и в течение некоторого времени я использовал паспорт латыша по фамилии Юстус. Латыш не славянин, и поэтому ему было простительно плохое знание русского языка, но, согласно моему паспорту, я находился в Ташкенте уже четырнадцать лет, а следовательно, можно было ожидать, что у меня есть друзья в городе, и я мог бы знать русский язык лучше, чем его знал я. Также мне по этому паспорту было семьдесят пять лет, но нам удалось изменить "семьдесят" на "сорок". Я постарался избавиться от этого ненадежного документа как можно быстрее. Позже я стал Иосифом Лазарем, румынским военнопленным и извозчиком по профессии.
Прямо перед тем как я отказался от имени Чука, я записался на прием к женщине, зубному врачу. Я должен был ждать своей очереди в вестибюле приемной, а помощник обычно вызывал пациентов из очереди по фамилии. Я испугался, что, поскольку я потерял только что документы на имя Чуки, могла возникнуть очень неприятная ситуация, если б в приемной оказался какой-нибудь знакомый Чуки или просто большевик, знавший о том, что произошло (а такие соглядаи были повсюду). Зубная врач же знала меня именно под фамилией Чука, и я не мог внезапно явиться к ней под другой фамилией. Поэтому я сказал зубному врачу, что я должен уехать в Самарканд. Она сказала мне, чтобы я к ней обязательно пришел через месяц, иначе у меня будут большие неприятности с зубами, но я так этого и не сделал.
К слову о дантистах, в Старом городе в Ташкенте был один необычный странствующий дантист-китаец, который работал прямо на улице. Он говорил пациенту, что он страдает от личинки, находящейся в его зубе, а он ее удалит. Он открывал пациенту рот и вставлял туда пару палочек для еды, затем доставал оттуда личинку или гусеницу, бросал ее на землю, а затем ее раздавливал, давал пациенту таблетку и брал с него плату. Я могу только предполагать, что в палочках для еды были полости, в которых и была спрятана личинка. Пациент, видя, что вышло из зуба, испытывал облегчение боли вследствие веры в действия лекаря, таблетка, возможно, опийная, действительно приносила облегчение боли.
В Ташкенте можно было встретить и других странных людей. Я уже упоминал об англичанине с труппой дрессированных слонов. Я видел на улицах города очень пожилого серба, чей реквизит ограничивался только попугаем, который за небольшую плату доставал конвертик из пакета и подавал его вам. Внутри было предсказание вашей судьбы; мое предсказание гласило "Она любит вас". Вероятно, они не сильно отличались друг от друга. Старик рассказал мне, что он, таким образом зарабатывая себе на жизнь, пропутешествовал по всей Индии и большей части Китая.
Моя нога все еще беспокоила меня, и подумал, что хорошо бы было проконсультироваться с врачом снова. Это произошло сразу после того, как я получил паспорт на имя Лазаря. В первое мое посещение я приходил к врачу домой, но сейчас он хотел принять меня в небольшой клинике или частном санатории. Я позвонил в звонок, и дверь мне открыла медсестра, в руках у которой был блокнот. Когда она меня впустила, она довольно бесцеремонно с деловым видом спросила мое имя. Это имя у меня было всего только несколько часов, я был столь озадачен ее вопросом, что какое-то время ничего не мог ответить. Затем я ответил "Лазарь".
"Христианское имя"?
Это вогнало меня в ступор. Я понял так, что это должно быть что-то из Библии, поэтому произнес "Питер".
Это все должно было быть записано в моих документах, но когда я посмотрел свой паспорт, я понял, что я должен был бы ответить "Иосиф". Доктор, который ожидал меня, понятия не имел, кто такой Питер Лазарь. Поэтому мне пришлось отставить в сторону медсестру, ворваться в кабинет и снять свои очки, тогда он сразу узнал меня.
Во время "Январских событий" многие люди, которые не имели никакого отношения к ним, вынуждены были скрываться или пытались покинуть страну. Их непрерывно ловили, арестовывали и в некоторых случаях расстреливали. Для сартов наступило золотое время. Сначала они брали деньги за то, чтобы помочь человеку скрыться, а затем сдавали его большевикам, и таким образом получали оплату дважды, в то время как неудачный беженец расставался с жизнью. Полковник Иванов, которого я нанимал в качестве своего курьера в Кашгар, был повторно арестован именно таким образом. После моего исчезновения он был арестован и посажен в тюрьму за связь со мной. Это было в высшей степени несправедливо. Дамагацкий сказал мне, что я могу послать курьера и попросил меня послать человека в комиссариат иностранных дел за его бумагами. Я выбрал полковника Иванова вполне открыто и честно, и послал его за его документами, которые не пропустил Осипов. Фактически я только однажды виделся с Ивановым, когда я договорился с ним о том, чтобы он взял мои сообщения. Иванов был освобожден белогвардейцами во время Январских событий. После поражения Осипова, он попытался покинуть город со своей женой и ребенком, замаскировавшись под сартов. Он хорошо заплатил одному сарту, чтобы он вывез их из города, но на дороге проводник потребовал еще доплатить денег, сумму, которую Иванов заплатить не смог. Тогда этот человек сообщил о нем большевикам, которые наградили его, и арестовали Иванова.
Все это лишило меня возможности передвигаться и возможности выбраться из страны, или даже послать курьера. Я уже описывал, как был расстрелян Лукашов. Еще один мой курьер добрался только до Самарканда, а потом вернулся назад с моими посланиями. Другие курьеры были не в состоянии передать мои сообщения по той или иной причине, но возможно, они никогда и не пробовали это сделать.
Вследствие трудностей с мандатом я не мог возвратиться на постоянное жительство в дом к Павловым, но иногда я ночевал у них или еще в двух местах и в конце концов опять вернулся к Павловым. Если бы я был найденным спящим у них в доме без мандата, я намеревался указать какой-нибудь адрес и сказать, что я зашел к ним на чашку чая, задержался допоздна и, не успевая вернуться домой до комендантского часа, решил остаться на ночь здесь. Однако такой необходимости ни разу не возникло, к счастью, ни один из этих домов не обыскивался, когда я в них оставался.
Однажды одна дама сказала мне, что слышала, что англичанин, усиленно разыскиваемый властями, живет в доме одной дамы, но из опасения обыска часто уходит ночевать в другие места. Это так точно описывало меня, что я решил покинуть эти квартиры навсегда.
Я все же еще иногда посещал Павловых и встречался там со своим слугой Хайдером. Он сказал мне, что после моего исчезновения он и другой мой слуга Ибрагим были арестованы, им угрожали расстрелом, били и требовали открыть мое местонахождение. Они не знали этого и отвечали так, как я им сказал перед уходом, и через какое-то время их выпустили из тюрьмы. Хайдер сказал, что думает, что Хан Сахиб Ифтекар Ахмад вернулся в Кашгар, и позже я узнал, что это так и было.
Последний снегопад был 23 марта - прошел год. Весна быстро вступала в свои права, и в Ташкенте было чудесно. Улицы в течение многих дней были украшены цветущими ароматными акациями, высаженными вдоль дорог; это, возможно, было самое приятное воспоминание о Ташкенте, сохранившееся в моей памяти за этот год пребывания в Ташкенте. Воздух, напоенный ароматом цветов, журчащая вода в арыках, тянущихся вдоль тенистых улиц, рождали только одно желание - чтобы люди перестали быть столь злыми друг к другу, и имели бы досуг и спокойствие, чтобы просто всем этим наслаждаться.
Опасность ареста все еще была велика для меня как никогда! Было невозможно не сообщать хотя бы некоторым людям о том, кто я и где я нахожусь, однако я старался свести круг таких людей к минимуму. И все же неизбежно росли и распространялись слухи обо мне. Поэтому я решил начать все заново. Я знал, что г-жа Эдвардс совершенно не умеет хранить секретов, поэтому я решил использовать эту ее ненадежность в своих собственных целях. Эдвардсы где-то скрывались. Мисс Хьюстон была на связи с ними и помогала им с квартирами и мандатами, так же, как она это делала для меня. Однажды я назначал встречу с г-жой Эдвардс. Это должно было произойти на улице. Она была одета как крестьянка с платком на голове, а я в русской одежде и с бородой. Однако мы легко признали друг друга. Я сказал ей под большим секретом, что я покидаю страну, и спросил, чем я могу ей помочь до того, как уеду. Она спросила меня, куда я собираюсь ехать. Я сказал "В Фергану, но это должно сохраняться в абсолютной тайне, иначе я могу оказаться пойманным по дороге". Я услышал два дня спустя, что она рассказала нескольким людям, что встретила меня, и я ей сказал, что я собираюсь в Фергану, но, поскольку я никогда не выдаю своих истинных намерений, что и в этом случае, как она думает, это должно быть так же, а значит, она считает, что на самом деле я должен направляться в противоположном направлении, в Бухару! Дело пошло как нельзя лучше! Я был этому рад.
Слух, которому я положил начало, начал хорошо распространяться. Она сказала мне, что она и ее муж также принимают меры, чтобы уехать. Я спросил, чем я могу им помочь, а также предположил, что, может быть, им лучше было бы сдаться властям, но они боялись сделать это. Я дал ей денег и подсказал ей возможные пути выхода из сложившегося положения. Больше я ее никогда не видел. Я уверен, что пущенный мною таким образом слух достиг целей, и большевики вполне уверились в том, что я уехал. Все это время я находился на связи с Тредуэлом, но он так плотно опекался, что поговорить с ним у меня не было никакой возможности.
Глава ХIII
Местный большевизм
Большевики в Ташкенте были отрезаны (за исключением радиотелеграфной линии связи) от остального мира; однако в феврале или марте 1919 года генерал Дутов, удерживавший железнодорожную ветку к северу от Ташкента, был разбит, и железнодорожная связь с Москвой была восстановлена. Власти в Москве обеспокоились событиями в Туркестане. В эти первые годы революции на периферии трудно было найти эффективных лидеров, и первые революционеры в Туркестане были людьми в основном невысокого образования и способностей.
Принципы коммунизма не соблюдались. Резня, устроенная в январе, принесла дурную славу русскому правительству в целом; обращение с местным населением и исключение представителей местного населения из правительства края противоречило провозглашаемых Москвою принципам. Они чувствовали, что, если некоторых мусульманских представителей пригласить в правительство, то это помогло бы примириться на новых условиях с огромной массой местного населения края. Была прислана комиссия из более компетентных большевиков, чтобы разобраться на месте и доложить. Это были Апин, Воскин, Вайнберг (псевдоним Ванбар), Бравин и другие. Этот человек - Вайнберг, сказал мисс Хьюстон, что в действительности он бельгийский журналист и секретный британский агент, находящийся на связи с британской миссией в Мешхеде. Он просил ее помочь ему и обещал взять ее с собой в Мешхед, когда он сам соберется туда. Это было, очевидно, попыткой заманить ее в ловушку, но она была слишком умна и сказала ему, что это опасная вещь вмешиваться в политику и предпочитает ограничиваться своею работой. Возможно, это тот самый человек с такой фамилией, который несколькими годами позже стал секретарем Центрального Совета Профсоюза.
Бравин был консулом в Персии и, я считаю, однажды действовал как министр в Тегеране при прежней царской власти. Он владел как персидским языком, так и хинди.
Эти люди привезли с собой денег на сумму в пятьдесят миллионов рублей в царских банкнотах для поддержки гнилой туркестанской валюты, с которой никто не хотел иметь дело. Царские или "Николаевские" деньги ценились больше, чем советские деньги; казалось странным, что Московскому правительству пришлось пойти на это и тем самым действовать вопреки собственным законам. Однако они нуждались в некотором количестве валюты, которая бы принималась туркменами и другими группами, которых они надеялись подкупить для борьбы со своими врагами в Транскаспии и в других частях региона.
Они также привезли с собой экземпляр "Таймс" от 29 января 1919 года, и мне удалось заполучить его для прочтения. Это было крайне интересно и ценно для меня, хотя эта газета и устарела на два месяца. Это было первая английская газета, которую я видел после "Еженедельника Таймс" с сентября 1918 года. Я думаю, что у "больших начальников" это вызвало бы немалое удивление, знай они, кто читает их газету в соседней комнате. Для иллюстрации того, насколько я был отрезан от новостей, могу сказать, что впервые узнал о передислокациях генерала Данстервилля в Баку из обзора книги Эдмунда Кэндлера в этой газете.
Приблизительно в это время в Ташкенте появились некоторые индийские революционеры.
Они возглавлялись неким Баркатуллой, который называл себя "профессором". Он был уроженцем штата Бхопал в центральной Индии и был преподавателем Хиндустани в Токио до депортации его из страны японцами, после чего он переехал в Америку, где он никому не давал проходу без возможности выслушать его беспощадную критику нашего правления в Индии. Он утверждал, что был немецким подданным, и даже заявлял, что он был немецким дипломатическим представителем в Кабуле. У него был немецкий паспорт, выданный в Дар-эс-Саламе в Восточной Африке. В 1927 году он умер. Во время войны в Берлине была сформирована организация, называвшаяся Временное правительство Индии. Президентом ее был (чуть позже) Махендра Пратап, и этот Баркатулла был там министром иностранных дел.
Это правительство должно было взять на себя управление Индией после того, как мы проиграем войну и уйдем из Индии. История повторяется. 24 июля 1941 года лондонская "Дэйли Скетч" сообщила "Риббентроп формирует в Берлине "Временое правительство Индии", из хорошо известных предателей индусов и мусульман". В этом проекте с Махендрой Пратапом и Баркаталлой был связан турецкий капитан Мохаммед Казим Бек, который вел себя как турецкий дипломатический представитель в Кабуле. Он был членом турецко-немецкой миссии в Афганистане под руководством Нейдермеера. Баркатулла гарантировал организацию большевистской революции в Афганистане при условии достаточного финансирования и поддержки.
Эти двое утверждали, что они были представителями Германии и Турции в Афганистане, и уже после войны, в то время, когда мы находились в состоянии мира с этими странами, они вели там чрезвычайно яростную пропаганду против нас.