Вечером я вернулся назад в Юсупхану и провел ночь на метеостанции у Мерца. Все посторонние люди уехали, и на метеостанции оставались только непосредственно его сотрудники, отвечающие за метеорологическую работу.
15 июля я вместе с Мулла Баем и тремя другими киргизами переехал мост, который был частично разрушен Осиповым при его отступлении, и мы прибыли в Ходжикент, куда только что с горной станции Чимган прибыло одиннадцать возов с людьми.
Путешествуя вдоль подножья холмов с болотами и затопляемыми рисовыми полями по правую сторону от нас, мы проехали через Кызылкент, Куш-Курган и Карабай и приехали в Сескинату, где одному из моих компаньонов принадлежал большой двухэтажный дом.
Все жители этой части страны были киргизами, и их круглые юрты были разбросаны повсюду среди расположенных на некотором расстоянии друг от друга зданий на сухих участках среди рисовых полей. Киргизские женщины, в отличие от сартских, не закрывались чадрой. Когда они встречают вас по дороге, они складывают руки перед телами и кланяются от талии, опуская свои глаза к земле, и приветствуют вас одним словом "амин". Когда мы приехали в дом моего компаньона в Сескинате, его жена принесла нам чай и хлеб, а он сам лег и стал играть на своего рода мандолине, в то время как его жена сняла с него ботинки и стала массажировать ему ноги.
Поздно вечером прибыло двое красноармейцев, вооруженных винтовками. Я сначала подумал, что они были русскими, но, как оказалось, они были мусульманами, татарами. Моя первая мысль была "Они прибыли за мной? Меня кто-то выдал или я сделал какую-то глупую небрежную ошибку?" Они сначала проявили некоторое любопытство в отношении меня, но это было праздное любопытство. Я объяснил им, что я состою в "Горном департаменте", который направил меня искать железную руду, что я нашел некоторые образцы (здесь я продемонстрировал свой кусок черного камня и компас), но дорога к этому месту было настолько трудной, что нет смысла там работать. Моя повозка сломалась, и эти киргизы взялись довезти меня до места, где я смогу нанять другую повозку, и т. д. и т. д. Мы вскоре подружились. Они стали расспрашивать меня, где я жил в Ташкенте и какую зарплату я получаю. Я был очень доволен своими документами на имя Мунтца, которые ни у кого не вызывали сомнения, и поэтому я показал им свои бумаги и спросил их, требовалось ли им также получать разрешение, чтобы уехать из Ташкента и путешествовать. Они сказали мне, что они нашли предлог, чтобы быть посланными на патрулирование за город, так как в Ташкенте было очень жарко, и они хотели сменить обстановку на несколько дней. Мы втроем спали вместе на веранде - я в середине с этими двумя людьми по бокам. Иногда у меня было чувство, что они меня охраняли.
16-го Мулла Бай и я оставили других наших киргизских компаньонов и двух наших замечательных солдат и отправились по болотам и рисовым полям дальше и, проехав Кабардан, выехали на проселочную дорогу, с которой мы съехали у Карабая за день до этого. Мы были теперь на главной дороге между Ташкентом и Паркентом. Переехав затем через мост у Янгибазара, мы проехали Шурум и прибыли в Шинам, где мы отдыхали, кормили лошадей и пили чай с лепешкой. Русские в Туркестане перемежали свою речь сартовскими словами, точно так же, как некоторые европейцы в Индии используют индийские слова. Здесь мы также попробовали первые дыни этого года. Наш обед на двоих стоил нам тридцать рублей, и был восхитительным. Туркестан - это страна великолепных дынь и прекрасных специалистов по их выращиванию. Говорят, дыни из разных районов отличаются вкусом - даже из разных поселков. Продолжив путь, мы пересекли Чирчик по эклектичному мосту, построенному частично из дерева, а частично из железа, который тянулся от острова до острова и был более пятисот ярдов длиной, и въехали в Ташкент у Куйлюкского базара.
Я не знал, где я буду спать этой ночью, но где бы то ни было, я не хотел, чтобы Мулла Бай это знал. Ничего нельзя было сказать наверняка; но если где-нибудь возникнут какие-то подозрения, то полиция могла попытаться проследить через него австрийского геолога, который путешествовал с ним. Мулла Бай думал, что я был как-то связан по работе с метеорологической станцией в Юсупхане, поэтому я сказал ему идти и ждать меня у гидрометеорологического управления, где я позже встретился бы с ним и его лошадью.
Моя идея состояла в том, чтобы провести ночь у Андреевых, а затем выяснить, может ли мисс Хьюстон договориться о новой квартире для меня. Я объехал вокруг дома, и был встревожен тем, что я увидел. У обеих калиток небольшого сада стояли солдаты, смотревшие на меня с любопытством, что меня насторожило. У меня были большие, объемные чересседельные сумки. Я нагрузил на лошадь все, включая свое одеяло, которым укрывался по ночам. Ничего не оставалось другого, как исчезнуть, по возможности не привлекая внимания. Поэтому я проехал мимо и поехал к Яковлевым. Было 16 июля, прошло приблизительно две недели с момента ареста Корнилова. Как я прикидывал, разного рода подозрения в отношении Яковлева как домовладельца как раз и должны были материализоваться к настоящему моменту. Дома никого не оказалось. Мне надо было пойти куда-нибудь, таким образом я только вошел и оставил там свои вещи, отвел лошадь к Мулла Баю, ждавшему меня у метеорологического бюро, и затем пошел к Андреевым и Ноевым узнать новости. Они были обескураживающими. Слухи о выводе британских войск подтвердились. Ашхабад пал перед большевиками.
Я также услышал, что был схвачен французский офицер Кэпдевил. Напомню, что он вез мои письма в Кашгар. Его арестовали, когда проезжал через Ош, и он был отправлен в тюрьму назад в Ташкент. В Ташкенте была французская гувернантка. Эта мужественная женщина сделала все, что только могла для Кэпдевиля и попросила разрешения увидеться с ним в тюрьме. Власти отказали ей в этом. Тогда она сказала, что она его жена! В этом случае свидание разрешили.
Заключенные находились за решеткой, а их посетители на некотором расстоянии от них за барьером. Между ними прохаживались тюремные надзиратели. Все заключенные и их посетители кричали изо всех сил, чтобы перекричать других, и пытались сквозь шум голосов услышать друг друга. Кэпдевилю удалось сказать своей посетительнице, что мои бумаги были сожжены. Впоследствии я узнал, что солдаты, арестовавшие его, использовали мои письма как папиросную бумагу. Бумага была тонкой, чистой и подходящей толщины! Можно только вообразить, что случилось бы, если б мои проявляющиеся чернила отреагировали на высокую температуру! Бедный Кэпдевиль был в ужасном состоянии - грязный и подавленный. Трудно было помочь ему чем-то, кроме посылки небольшой передачи для моральной поддержки.
Однажды в июле я увидел вокруг памятника генералу Кауфману строительные леса. Фигуру самого генерала убрали, но оставили двух солдат - горниста и знаменосца. Позже, поняв, что оставшиеся в результате скульптуры представляют собой странный, негармоничный и ужасно скомпонованный памятник, фигуры солдат также убрали с постамента.
Единственным скульптором в Ташкенте в это время был австрийский военнопленный по фамилии Гатч. Его попросили сделать статую рабочего, несущего флаг, но флаг должен был быть обязательно красным. Гатч, как говорили, отказался ваять такую скульптуру. Большевики в немалой степени опасались, что люди могут подумать, что рабочий несет какой-то другой флаг, и таким образом морально унизиться. В конце концов, Гатч сделал бюст Ленина, но единственно доступный ему материал был настолько нестойким, что ухо у Ленина отвалилось при первом же ливне. Помимо этого бюста Ленина, Гатч сделал красивый памятник умирающему верблюду, в память тысяч австрийских военнопленных, погибших в Туркестане. Я видел его на кладбище вскоре после того, как он был там установлен. Полагаю, он также вскоре развалился вследствие некачественного материала, из которого он был сделан и который лишь и был доступен бедному скульптору.
В это время большевики издали указ о том, что люди, которые женятся, могут купить четыре бутылки вина и дополнительно сверх обычного пайка еще немного продуктов, чтобы отпраздновать это событие. Многие люди, уже венчавшиеся в церкви, решили воспользоваться этим, чтобы получить немного дешевой еды и удовольствие, и снова регистрировали свой брак, теперь уже в гражданском бюро записи актов гражданского состояния (в ЗАГСе).
В Ташкенте был великолепный виноград. В сезон созревания его можно было купить в сартовских лавках и ларьках по всему городу, и стоил он двенадцать рублей за фунт. Большевистские власти решили, что это "спекуляция", и приказали продавать его за три рубля. Исходя из того, сколько других товаров можно было купить на три рубля, розничные торговцы отказались продать виноград по такой цене. Им фактически предложили отдавать свой товар за бесценок. Торговцы решили высушить весь урожай винограда и держать получившийся изюм до тех пор, пока не будет разрешена снова свободная торговля. Внезапно весь имевшийся в городе виноград исчез. Это явилось серьезным ударом по ташкентским жителям, привыкшим все лето днями напролет кушать виноград между делом, и это заставило их вернуться к другой своей привычке - лузгать подсолнечные семечки.
В прессе публиковались весьма скудные новости об афганской войне. Они были для меня ободряющими. Потом стало чувствоваться, как порой кое-что делается, чтобы обнадежить общественность, чьи симпатии были на стороне афганцев. Так сообщалось о захвате Пешавара, Тонка и Тала, и об отступлении индийских полков перед "мусульманскими освободителями".
Сообщалось, что афганцы захватили Белуджистан и таким образом приобрели морской порт.
Эти новостные сообщения, тем не менее, могли представлять интерес и для тех, кто видел эту войну под другим углом зрения.
Вот, например, афганское коммюнике от 17 мая "Наша храбрая армия, действуя против англичан, была разделена на три колонны - правую, левую и центральную. Вследствие прибытия сильного английского подкрепления наш центр отступил. Наши правый и левый фланги затем подверглись нападению, и наш центр также продвинулся и полностью разгромил английскую армию".
Вот другая новость из газеты, датированная 31 августа "В Афганистане наступление развивается благоприятно, и было захвачено одна тысяча пятьсот сипаев с их вооружением и амуницией. Будучи захваченными, военнопленные горят желанием бороться против англичан. На Западном фронте сто кавалеристов и сорок пехотинцев сдались со всем своим оружием и амуницией и присоединились к нашим рядам".
Сообщалось в прессе также и о проблемах в Лондоне. Утверждалось, что полиция стреляла по толпе демобилизованных солдат. Я не поверил всему этому, но многие русские - поверили, и они сочувствовали мне по поводу поражения и трудностей в моей страны.
В июле в правительственных кругах Ташкента случился некоторый испуг, вызванный распоряжением Москвы о том, что численность представителей местного населения в правительстве Туркестана должна быть пропорционально численности его в населении края.
Это значило, что представителей местного населения в правительстве должно было бы быть девяносто пять процентов, и означало бы конец большевистского правления. Это распоряжение было отдано заблаговременно, но было проигнорировано местными чиновниками, которые понимали, что такое правительство в данный момент положит конец всему, что было сделано большевизмом. Местное население жаждало религиозной свободы, мира, порядка, торговли и прежде всего порядочного правительства.
Глава XVII
Ташкентские дела
В конце лета 1919 года я осознал, что шансов положить конец режиму с помощью наступления небольших британских сил из Транскаспия - нет. Сообщения, которые я отсылал, в целом весьма неуспешно доходили, и было давно пора возвращаться. Все время балансировать на краю пропасти было очень трудно. Власти продолжали арестовывать людей, принимавших участие в Осиповском мятеже в январе. Я решил снова установить контакт с Мандичем и узнать, не сможет ли он помочь мне.
Я обратился к одному заслуживающему доверия поляку австрийскому военнопленному и попросил его увидеться, если это возможно, с Мандичем, разузнать о его позиции в отношении меня и о его возможностях помочь мне. Он это сделал и сообщил мне, что Мандич теперь настоящий большевик. Он мимоходом упомянул в разговоре с ним мое имя, и Мандич заметил в ответ, что он удивлен тем, что я не пришел к нему и не доверился, когда я, должно быть, находился в чрезвычайно трудных обстоятельствах и смертельной опасности. Хотя сведения в целом были и не вполне благоприятными, я все же решил рискнуть и лично встретиться с Мандичем. Я знал о нем только то, что он сейчас был большевистский контрразведчик, и, хотя он был нужен мне, я пока не до конца доверял ему. В любом случае, я всегда старался, чтобы как можно меньшее число людей знало о моем существовании.
Наша встреча состоялась. После беседы с ним и объяснения причин, по которым я не обратился к его помощи раньше, мои сомнения и подозрения были отброшены. И я теперь узнал много интересных вещей.
После моего первоначального исчезновения в октябре власти решили, что я был убит немцами. Война продолжалась, а Тредуэлл и я настаивали, чтобы правительство держало под контролем военнопленных, которых немцы под руководством Циммермана пытались объединить. Поэтому можно было предполагать, что немцы были бы рады моей кончине. Я также узнал о некоторых обстоятельствах, которые убедили большевиков во мнении, что я был убит. Уходя из дома, я решил начать свою новую жизнь с новой зубной щеткой, и свою старую оставил дома. Большевики же рассуждали так "Он не такой человек, чтобы сбежать без своей зубной щетки, поэтому он ушел не добровольно. Должно быть, он был убит немцами".
Позже, когда обо мне не поступило никаких сведений, они поверили в то, что я сбежал. Повсюду был разослан приказ высматривать меня везде, где только можно, а дороги в Фергану особо тщательно охранялись. Специальный человек, который следил ранее за мной некоторое время, был послан в Андижан, так как казалось вполне вероятным, что я отправлюсь в Кашгар, откуда прибыл до этого. Этот человек до сих пор находился там. Ташкент обыскали весь, и каждый дом, в котором я когда-либо бывал, находился под подозрением. Один шпион якобы видел меня, входящим в дом № 58 по Жуковской. Дом обыскали и нашли человека, по-видимому, являвшегося моим двойником!
Одна из горничных, работавших в отеле "Регина", когда я там останавливался, была агентом ЧК. Ей поручили разыскивать меня на улицах, чтобы узнать меня по моей походке. Человек легко может изменить внешний вид, свое лицо - обычные основные признаки, по которым человека узнают, но гораздо труднее изменить свою походку - по крайне мере так мне сказали, хотя ранее я ничего об этом не знал. Возможно, травма ноги совершенно случайно помогла мне в этом случае. Этой женщине, являвшейся специальным агентом, поручили искать меня в любой маскировке.
Во время вооруженных действий зимой на Ашхабадском фронте было взято в плен три индийских солдата 28-го Кавалерийского полка. У них была хорошая репутация в полку и в армии, в которой они служили. Они вели себя невозмутимо и бесстрашно. С помощью угроз и хитроумной лести большевики попытались сломить их твердость и верность своему долгу. Большевики подвергли их идеологической обработке, им пообещали свободу, если они будут пропагандировать большевистскую доктрину в Индии. Они же заявили, что вполне удовлетворены своей жизнью дома, что у них вполне хорошее правительство, и что они предпочитают такую жизнь, чем ту, что они видят сейчас в Туркестане. У меня, конечно, не было возможности увидеться с ними, но у моих друзей такая возможность была, и они рассказали мне об этом. Большевики не могли поверить, что у каких-то "угнетенных" индийцев могли быть такие взгляды и убеждения. Один из них, по имени Лал Хан, был сержантом, и после своего возвращения в Индию я сообщил о нем его командирам, и, я думаю, он был соответствующим образом поощрен. Советские военнослужащие, захватившие этих солдат в плен, были особенно удивлены хорошим качеством их обмундирования и вооружения, которое, как они потом говорили, было гораздо лучше, чем аналогичное вооружение и обмундирование в русской армии. Эти солдаты находились в госпитале, и я не видел возможностей помочь им сбежать из плена.
В течение августа 1919 года реквизиции и обыски в Ташкенте продолжились с новой силой. Я услышал о нескольких произошедших случаях.
У одной дамы, с которой я едва был знаком, было дома пианино. Считалось, очень по-буржуйски держать дома личное пианино. Все пианино реквизировали и отдавали в музыкальную школу, в которой дети пролетариев учились музыке под руководством государственных учителей. Чтобы сохранить у себя свое пианино, эта дама и ее муж стали афганскими подданными. Советские власти опасались трогать собственность афганцев, так как власти надеялись на союз с Афганистаном против империалистов. Собственность других граждан отбиралась безжалостно. Этим людям впоследствии разрешили уехать в Афганистан и, они впоследствии, наконец, добрались до Индии. Уже там, в 1920 году, я услышал о них и захотел им помочь. После прибытия в Индию их попросили описать подробности своего путешествия по Афганистану. Я взялся посмотреть написанный ими отчет об этом путешествии и обнаружил, что они скрыли в нем очень много важных и интересных деталей, о которых я был осведомлен. Из-за этого я отказался помогать им. Было очень много людей в подобной ситуации, которые честно предоставляли нам всю возможную информацию, и я не думаю, что по отношению к людям, преднамеренно утаивающим информацию по каким-то собственным мотивам, должно проявлять излишнюю благожелательность.
Другой человек, у которого стали национализировать пианино, вышел из себя и разбил свое пианино топором. Тогда его забрали в тюрьму и потом расстреляли.
Один мой друг был свидетелем сцены, разыгравшейся между женщиной - представительницей рабочего класса и Жилищной комиссии. Женщина, красиво одетая в шелковое платье, говорила председателю комиссии о бесполезности его комиссии и о том, что никто не обращает внимания на ордера, выписываемые ими. Оказывается, она сама получила ордер на дом некой дамы, и что она и вся ее семья занимает теперь весь дом за исключением одной единственной комнаты, которую оставили той даме, прежней хозяйке дома. Жалующаяся женщина - представительница рабочего класса, оказывается, получила мандат и на эту последнюю комнату в доме. Дама - прежняя хозяйка, отказалась съезжать, поэтому были посланы трое солдат, чтобы насильно выселить ее. Когда они пришли, то эта женщина заявила, что они уже расстреляли ее мужа и сына, и забрали ее дом и всю ее собственность, и что ей и ее маленькой дочери оставили только эту одну-единственную комнату. Поэтому, чем ее выгонять и из этой комнаты, она попросила солдат просто расстрелять ее с дочерью. Солдаты отказались исполнять приказание, и эта женщина с мандатом пришла на них жаловаться!
В связи со всеми этими конфискациями и реквизициями многие люди пытались продать свою мебель и другую собственность сартам в Старом городе, которые могли бы спрятать это имущество. Это было тут же пресечено изданием указа, запрещающего продажу и даже вынос мебели из домов. Таким образом, когда дом реквизировался, то вся мебель реквизировалась вместе с ним, и несчастный собственник, в конце концов, мог получить мандат на совсем другую квартиру с неудобной или неподходящей мебелью или, возможно, совсем без мебели.