12 октября. Питер отрезан от всей России; все железные дороги, кроме отказавшейся примкнуть к движению Финляндской, забастовали. На Николаевской дороге, около Фарфоровского полустанка, разобран путь. По городу распространяется паника; уверяют, что сегодня вечером прикроются и забастуют все магазины, и достать что-либо будет немыслимо. Колбасные, булочные, бакалейный и т. п. осаждаются покупателями; все делают запасы провизии. Цена на мясо шагнула с 16 на 22 коп. за фунт.
Все средние учебные заведения закрылись; распустили сегодня и мы свое коммерческое училище. Некоторые девочки остались у нас, так как живут на Обуховском заводе и попасть туда нет возможности. Ожидаем больших беспорядков, и, конечно, детям на улицах теперь лучше не показываться.
14 октября. Окна магазинов заколочены досками и щитами; электричество сегодня не действует. Внутри магазины тускло освещены или парой свечей, или какой-нибудь грошовой лампочкой; все имеет такой вид, что при первой тревоге остается только захлопнуть дверь, задуть огонек, и получится нечто вроде крепостцы.
15 октября. В Питер подходят войска из окрестностей; говорят, пришла пехота из Пскова и гвардейская кавалерия из Царского. На улицах то и дело проезжают кавалерийские разъезды; ворота домов заперты; за железными решетками их видны сидящие в косматых шубах дежурные дворники.
Газет сегодня нет. Это - вторичная забастовка их в этом месяце; в первый раз они трехдневными прекращениями работ выражали свою солидарность с московскими типографиями.
Царь находится в Петергофе, и там же стоит под парами императорская яхта "Полярная звезда", готовая принять его и отплыть в Данию. Место зловещее: вспомнил бы он Петра III и попытку его уйти в море!..
На углах улиц еще вчера вывешены объявления Трепова, успокаивающие население, причем добавлено, что всякая попытка к беспорядку будет немедленно подавлена; войск достаточно, и им приказано холостых залпов не давать и патронов не жалеть.
Любопытен слух о забастовке конных городовых; их, действительно, что-то совершенно нигде не видно.
Магазины торгуют без перерыва; немецкие булочники остались совершенно без дрожжей и командировали в Выборг одного из своих. Тот привез 15 фунтов, более не мог раздобыть; на весь город это слишком маловато!.
16 октября. На улицах тихо и малолюдно; аптеки везде позабиты наглухо досками, так что появилось правительственное сообщение о том, что нуждающимся в лекарствах таковые будут отпускаться из госпитальных аптек. Говорят, вчера были разгромлены три частные, не желавшие бастовать. Вообще забастовки наши далеко не дружные; бастует меньшинство, и только террором заставляет примкнуть к себе остальную массу. Невский проспект вчера вечером освещался прожектором, установленным на Адмиралтейской башне; эффект замечательный.
Вечер. Электричество капризничает: то на улицах темнота, то вдруг затрещат и вспыхивают фонари и опять гаснут через некоторое время. Очевидно, на местах производств идут свалки и одолевает то одна, то другая сторона. Прожектор освещает Невский и сегодня, но нынче он какой-то желтый и освещает сквозь дождь плохо: будто какой-то огромный ярко-желтый глаз глядит из мглы и тумана.
Ходят толки, что "революция" произойдет 20 числа, теперь же будто бы все рабочие и революционеры запасаются оружием. Вся эта, хотя бы и вооруженная банда, конечно, и гроша медного не стоит перед регулярными войсками, и весь вопрос в том, на чьей стороне будут они. Старший д-р л.<ейб>-гв.<ардии> гусарского полка, А. И. Воскресенский, говорил мне, что даже за этот полк ручаться нельзя: солдаты толкуют, что "конечно, что говорить - нехорошо это они (т. е. рабочие) делают, только как тоже в своих-то стрелять?" Словом, часть войск верна правительству, другая ни шатка, ни валка, примкнет к тому, кто будет энергичнее, а третья намерена стрелять в тех, кто станет стрелять в народ. Это слова какого-то офицера, сказанные им на митинге в университете среди многочисленной толпы; погоны офицера были при этом закрыты платками.
Кстати, на том же митинге произошло следующее: какой-то господин попросил слова и предложил всем записать то чрезвычайно важное, что он имеет сообщить. Кто мог, достали карандаши и бумагу, и неизвестный продиктовал толпе рецепт бомб и исчез.
17 октября. Тревожное настроение усиливается. В редакции "Всходов" слышал, что было совещание газетных представителей Петербурга и все, кроме князя Ухтомского (редактор "С.-Пб. ведомостей") и еще какой-то маленькой газетки, решили следующее: газетам завтра выйти, причем с цензурными правилами более не сообразоваться и устроить между собою круговую поруку и поддержку на случай закрытия газет правительством. "Союз союзов" разогнан; Политехникум Трепов приказал очистить от студентов (там огромное общежитие) в 24 часа и пригрозил, в случае сопротивления, штыками. Все высшие учебные заведения заняты войсками и пулеметами; уверяют, будто царь слышать не хочет ни о каких уступках, и в верхних кругах твердо решили "залить революцию кровью". Похоже на ерунду, но тем не менее записываю, так как об этом усиленно твердят в городе, увеличивая общую тревогу. Рассказывают, будто морской министр Бирилев, поехавший на Черное море, взорвался или взорван с каким-то броненосцем, а остальная взбунтовавшаяся эскадра ушла неизвестно куда.
Забастовали, т. е., вернее, распущены чиновники Государственного банка: остановился, можно сказать, последний жизненный пульс Руси.
Забастовала и Финляндская железная дорога вплоть до Гельсингфорса. Питер теперь отрезан совершенно.
В министерств<ах> произошли тревоги: в Департамент государственного казначейства явились сегодня трое каких-то господ (двое узнаны - какой-то присяжный поверенный и помощник присяжн. пов.). Шипов (директор) вышел к ним в коридор, и они предложили ему от имени "временного нового" правительства прекратить занятия и распустить чиновников. Шипов крикнул на них: "Вон отсюда", и послал за стражей. "Временное" правительство быстро ретировалось.
В здании, где д<епартамен>-т Шипова, помещается целый ряд их; мгновенно о случившемся узнало все чиновничество, высыпало в коридоры и зашумело. Стали раздаваться голоса - какое право имел Шипов отвечать так за все департаменты и т. д. Начало становиться довольно бурно, но… появился Федоров (начальник отдела торговли), и чинуши попритихли; на просьбу о сходке Федоров ответил решительным отказом, но добавил, что в виду тревожного времени, кто боится за себя или за семью свою, тот может не ходить на службу.
В Государственном контроле директор созвал своих начальников отделения и сказал то же самое, прибавив при этом, что сам он будет оставаться на своем посту до тех пор, пока его не удалят силой, но чиновников своих подвергать этому не хочет, и оставляет поэтому за ними полную свободу действий.
На улицах тихо. Окна магазинов по-прежнему заколочены, но торгуют везде, кроме аптек и газетчиков. Эти политических забастовок устраивать права не имеют!
Электричество действует почти повсюду.
18 октября. Ура! Мы свободные люди!!
Вчера был в гостях у Сиверса (члена ученого комитета Министерства финансов): вдруг за ужином раздался звонок; хозяин вышел посмотреть, кто пожаловал, и быстро возвратился с листком в руке.
- Господа, манифест!
Дважды прочли его и от души чокнулись за новую Россию. Нашлись и в нашем небольшом кружке скептики, но в общем шаг вперед сделан, и большая тяжесть свалилась с души!
Ночью возвращался от Сиверса по Невскому; везде горело электричество; по тротуарам и за извозчиками бегали мальчишки, размахивавшие листами бумаги и выкрикивавшие: "Манифест! Высочающий манифест!"
Манифест Николая II и Всеподданнейший доклад С. Ю. Витте с программой реформ в прибавлении к "Правительственному вестнику" (17 октября 1905 г.)
Сегодня на улицах вывешены флаги, на углах у расклеенных манифестов толпятся кучи прохожих. День серый и тусклый.
Говорят, что сегодня Николай приезжает из Петергофа в Зимний дворец, и что манифест этот дело рук Витте, который читал несчастному императору чуть ли не целые сутки историю французской революции с российскими комментариями.
Ночью, оказывается, не обошлось без происшествий. Около часу все бывшее на Невском бросилось на Загородный к Технологическому институту: в нем студенты устроили форт Шаброль, и их оцепили войска. В эти войска из института бросили бомбу, убили городового и извозчика; солдаты ответили залпом.
Затем - только что появился на улицах манифест - на углу Литейного и Невского остановился какой-то субъект и, собрав вокруг себя значительную толпу, начал говорить, что "Нет, теперь уж этого нам не нужно! Мы должны вести революцию до конца и т. д." Там же мирно присутствовали пристав и два околодочных. Очевидно, слышавший эту речь А. Беграмов струсил, как сам признался, и поспешил скорей прочь.
12 часов дня. На Невском большое оживление; тротуары забиты народом. Конок все-таки нет. Николаевский вокзал закрыт; движение поддерживается только частными омнибусами. На углу Невского и Дегтярной я и шедший со мной А. И. Воскресенский были свидетелями любопытной сценки. Видим там небольшую толпу; некоторые из нее (было все простонародье) кричат: "Мерзавец! Палкой бы его, подлеца, по голове. Манифест смеет позорить!"
Оказалось, что какой-то субъект, прочтя прибитый к стене манифест, обругал его, за что едва не поплатился боками и должен был удирать во всю прыть.
2 часа дня. Поехал с женой на Невский проспект. Люди и экипажи запрудили его совершенно. Извозчик сообщил, что с заводов прибыли 2 парохода с рабочими, и что сегодня утром он был очевидцем, как у Технологического института гусары изрубили за что-то саблями какого-то господина: он получил три раны в голову.
На Невском у угла Суворовского мы встретили толпу рабочих, о которых сообщил извозчик. Впереди шли дети, было много простых, но чисто одетых женщин, мужчины производили опрятное, хорошее впечатление. У всех на левой стороне груди алели красные банты из лент; над процессией развевались два небольших, складных красных флага.
Теснившиеся по тротуарам прохожие махали шапками и кричали ура. Шествие отвечало тем же. Как-то странно и радостно было видеть эти красные флаги, банты, еще вчера бывшие под жесточайшим запретом, а сегодня мирно и беспрепятственно двигающиеся по городу! Николаевский вокзал открыт; около него, как всегда, белели ряды носильщиков, подъезжали извозчики с кладью и пассажирами - дорога, очевидно, работает.
На углу Владимирской мы свернули с Невского и направились к Технологическому институту: я хотел проверить рассказы о творившемся там. Несколько окон института со стороны Загородного проспекта пробиты пулями; дырки в стеклах второго этажа виднелись чрезвычайно отчетливо, но их очень немного, не более трех. Против подъезда стояла полурота гвардейской пехоты; из-за стекол закрытого подъезда выглядывали солдатские лица и виднелись штыки. Толпа вокруг стояла значительная; около подъезда и на тротуаре теснилась самая разношерстная публика. Мы сошли с извозчика и вмешались в нее. Один из технологов разъяснил, что в институте заперты под караулом 83 студента и 2 профессора; из окна института была брошена бомба, "никого не убившая и, несомненно, провокаторская". Ночью приезжал в институт Витте для разбора происшедшего, и теперь арестованных держат до "выяснения дела". Около нас, конечно, сейчас же собралась порядочная группа, один - брюнет, довольно посредственно одетый, нечто вроде рабочего, сообщил, будто в путиловцев сегодня опять стреляли.
"Одной рукой дают, другой берут. Вот вам и манифест!" слышались негодующие голоса.
Места, где произошел взрыв бомбы, я не мог найти - никаких следов повреждений мостовой нет, или же оно было занято солдатами. Последние в ответ на бомбу стреляли, но, как я уже говорил, следы пуль на окнах единичны, и из студентов никто не ранен.
Митинг у Петербургского университета 18 октября 1905 г.
Окружавшие нас говорили, что у Казанского происходит митинг, на который навалилась "черная сотня", что там идет побоище, и присылали просить помощи.
Мы с женой сели на извозчика и направились туда. Сквозь колоннаду собора увидали двигающиеся по Невскому флаги; их было семь: два белых с черными надписями "Да здравствует свобода и царь" и пять обычных, торговых цветов. За флагами валила огромная толпа любопытных; митингов и драк не не было и следа. Мы вмешались в толпу и последовали за процессией; флаги свернули на Морскую, к Зимнему дворцу и остановились перед средними воротами. Раздалось пение "Спаси Господи люди твоя", затем ура; в воздух полетели шапки, замахали руки, платки. Толпа притиснулась к самым воротам, из-за запертых решетчатых створ чернели косматые шапки гренадер. Толпа, занимавшая все пространство между дворцом и колонной, состояла почти сплошь из простого люда, рабочих, лавочников и т. п. Один полный, бородатый старик плакал, пели от души. Зазвучал гимн, опять "Спаси Господи", ревели "ура" - царь не показывался. Большой он враг себе, царь Николай! Позади, ближе к колонне и дальше, теснились не участвовавшие в демонстрации: там публика была отборнее; окна департаментов, что против дворца, форточки - все было открыто и отовсюду высовывались головы чиновников.
Флаги двинулись наконец влево, к адмиралтейству, но их остановили крики - "Назад, назад"; - в окнах правого выступа дворца показались какие-то фигуры. Грянуло новое ура, опять полетели вверх шапки и толпа, крича: "Бить анархистов! Долой анархистов!" повалила к выступу. На подъезде под ним стояли конногвардейские или кавалергардские офицеры; фигуры дам, принятых за царскую семью, и офицеры скрылись.