5 января. В петербургском градоначальстве готовятся открытия и скандалы совершенно в духе знаменитых московских. Устранено уже несколько заправил в канцелярии градоначальника; кн. Урусов рассказывал Дм. М. Бодиско, что он требовал от Столыпина предания суду самого Драчевского, но что премьер огорошил его просьбой, "как монархиста", не подымать истории и не делать о Драчевском запросов, так как это единственный человек, который может охранить жизнь императора.
6 января. Был сегодня В. М. Вышемирский, исполняющий обязанности следователя 12-го участка. Это молодой, деятельный и симпатичный человек. Рассказывал о следствии, производящемся у них по делу о бомбе, недавно взорвавшейся, если я не спутал, в "Кафе-Централь" на Невском проспекте.
Оказывается, что бомбу эту принес и положил некий сын статского советника; по "семейным обстоятельствам" он очень хотел служить в охранном отделении и предложил свои услуги, но там его не приняли, предложив сначала чем-нибудь зарекомендовать себя.
Словом, выясняется, что эта взорвавшаяся рекомендация и другая, невзорвавшаяся и найденная в "Кафе de Paris", были подложены по указанию охранного отделения как бы в противовес запросам о смертной казни, вносившимся в то время в Думу… Разоблаченьице не новое: нас теперь решительно ничем не удивишь!
Прежде, помню, когда должны были казнить убийцу начальника главного тюремного управления, я чувствовал себя неладно и даже плохо спал в ту ночь, все представляя себе рассвет и гнусную процедуру приготовления здорового человека к смерти.
Теперь читаешь и слышишь о ежедневных казнях десятков людей и обращаешь на них столько же внимания, как на брошенный газетный лист.
19 января. Вчера с огромными предосторожностями арестован бывший директор Департамента полиции Лопухин. Одних городовых было прислано до сорока человек, словом, меры были приняты такие, как будто предстояло брать штурмом Алексеевский равелин.
Лопухин, после тщательного обыска квартиры, взят под стражу. Причины пока неизвестны, но ходят слухи, что арест его находится в связи с разоблачениями, сделанными в Париже Бурцевым.
Сведения об этом, помимо писем, проникли к нам через иностранные газеты.
Ввиду "свободы" печати, петербургские газеты с большой осторожностью напечатали выдержки об этой истории из иностранных официозов. Тем не менее, градоначальник оштрафовал все газеты за распространение "ложных сведений". Через два дня, к большому конфузу скоропалительного генерала, штраф пришлось сложить…
20 января. Лопухин арестован за то, что способствовал выяснению революционерами провокационной деятельности Азефа.
Газеты сегодня полны статьями об этой истории. Интереснее всего, что Азеф, выдав по тому или другому случаю своих сотрудников, устраивал партийные суды, на которых выносились смертные приговоры, как предателям, тем из партийных деятелей, которых он хотел устранить.
Есть версия, что Лопухин замешан и в темную историю, о которой в свое время глухо поговаривали в городе. Говорят, будто готовился дворцовый переворот в пользу Михаила и что Лопухин участвовал в заговоре и был сторонником последнего. Ерунда не из последних. Рассказов теперь не обобраться.
2 февраля. Носков ушел из редакционного комитета "Образования". Накануне ухода и я с Тумимом.
5 февраля. Предстоит выступить на суде чести между Карышевым и Носковым в качестве свидетеля. Всех дел первого перечислять не стану, отмечу только некоторые, особенно возмутившие нас.
Такса за лист научных статей в "Образовании" установлена в 80 руб. В наследство от Василевского к Карышеву перешли две рукописи профессора Локтя, бывшего члена 1-ой Госуд. Думы; человек этот в настоящее время бедствует, так как лишен места и живет в Москве.
Тотомианц посоветовал Карышеву рассчитать Локтя по 40 р. за лист, утверждая, что он будет доволен и этим.
Карышев, разумеется, с радостью ухватился за такую "экономическую" идею и послал Локтю гонорар по сорокарублевой расценке.
Возмутились мы страшно.
С "Образованием" носится до противного: хвастается буквально каждому, впервые пришедшему, человеку выпущенными №№ и уверяет, что никогда и нигде еще не выходило таких замечательных, так великолепно составленных книг.
- Особенно хороша беллетристика; она в твердых, надежных руках! - добавляет он всегда, многозначительно подмигивая, и особенно напирая на последнюю половину фразы.
Беллетристикой заведует он сам. Надо отдать справедливость, и беллетристика в журнале из рук вон плоха, да и все остальное под пару, т. к., несмотря на "конституцию", он вмешивается во все отделы и уродует их по своему усмотрению. Работать при таких условиях, разумеется, нельзя.
Но какое количество подлецов на свете! Целые толпы их являются по приемным дням в редакцию и курят фимиам Карышеву за его "дивные книжки", уверяют в любви (?!), просят руководства и т. д.
14 февраля. Получил очень меня удивившее письмо от Д. Карышева с просьбой пожаловать на общее собрание сотрудников в понедельник, 16 февраля.
15 февраля. Видел Н. Д. Носкова и Е. И. Игнатьева.
Последний в большом фаворе у Карышева, часто заходит к нему и рассказал великую новость: Тотомианц ушел из "Образования".
Чудо настолько большое, что решил побывать у Карышева.
Встретил он меня чуть не с объятиями, - знак плохой. Оказалось, что за время моего непосещения редакции накопилось множество событий и все до некоторой степени были предсказаны ему мною и Носковым.
Еще на самом первом редакционном собрании я поднял вопрос - на каком основании, без ведома всех членов редакции, в список сотрудников попало несколько новых лиц. Пригласил их, как выяснилось, Тотомианц; Карышев извинился и сказал, что спешный выпуск первой книжки не позволил им посоветоваться с нами и что впредь этого не будет.
По выходе второй книжки, список сотрудников опять увеличился; на ее обложке очутились уже совсем нежелательные имена. Опять это оказалось делом рук Тотомианца и попустительством Карышева. Общих собраний у нас более не было, одиночные мои протесты ни к чему не вели, а Тотомианц все нагонял и нагонял в журнал своих людей.
- Смотрите! - предупреждал я Карышева, - вас заполонят эсдеки и скоро вы очутитесь в плену у них. Тотомианц их застрельщик и ведет свою линию неуклонно!
Одновременно с этим Тотомианц начал поход и против всех нас, не принадлежавших к его партии, членов редакции.
Носков не выдержал этой марки и ушел, я тоже совершенно отстранился от журнала. Тотомианц мог бы торжествовать.
И вдруг к Карышеву является литературный "некто в сером" - Бонч-Бруевич и заявляет ему, что он не может работать в "Образовании", т. к. в списке сотрудников его значится Изгоев.
Затем приходят Финн-Енотаевский, тот же Бонч, Клейнборт и еще кто-то из столь же знаменитых особ и заявляют, что они явились с "требованием в качестве уполномоченных от партии эс-деков об удалении из состава редакции… - Тотомианца, как изменника партии, и всех остальных не эс-деков".
Карышев обещал им устроить собрание шестнадцатого и вот на это-то собрание я и получил приглашение. В "изменники" Тотомианц попал потому, что должен был сделать "Образование" чисто эс-декским журналом, но до сих пор не выполнил этого.
Не лишена интереса и отдельная сценка с Финном. Е. Тотомианц, познакомив с сим мужем Карышева, выпросил тут же аванс для него в 50 р. Финн принес ему потом какую-то статью.
Когда явившаяся депутация в ответ на свое требование услыхала отказ, то заявила, что в таком случае все эс-деки уйдут из журнала и что этот уход будет крахом для него, т. к. их огромное число. Финн потребовал обратно свою рукопись.
- Деньги на стол! - ответил ему Карышев. - Верните аванс - получите рукопись.
Финн настаивал на немедленном получении ее; Карышев твердил свое. Тогда Финн замолчал и через несколько минут сказал: "да, вы правы, конечно. Но, надеюсь, вы мне не откажете дать рукопись на несколько минут для исправления конца?"
- На несколько минут?
- Да.
- Пожалуйста!
Карышев вынул рукопись и подал ее Финну. Тот согнул ее пополам и прехладнокровно засунул в боковой карман.
- Больше вы ее от меня не получите! - сказал он - она будет у вас только тогда, когда уйдут все нежелательные для нас лица!
В результате Карышев пришел к следующему решению. 16-го он "примет" эс-деков и будет говорить с ними единолично, пообещает им исполнить постепенно их требование, чтобы избегнуть скандала, вредного для журнала, и затем… "выпрет" их самих.
- Зачем же нам приходить - спрашиваю: - если собрания не будет? В качестве чего же мы будем сидеть тогда у вас за ширмой?
- В качестве моих гостей. После подобного объяснения мне необходимо побывать среди таких людей, как вы… Понимаете меня?
В конце концов я согласился придти к нему в качестве гостя и вот теперь сижу дома, пишу эти строки и недоволен собою: не нужно было давать этого глупого обещания. В качестве чего мы будем сидеть у него в столовой? В качестве засады дворников для выручки "хозяина", если его бить начнут?
17 февраля. Эс-деки провалились с треском.
Пошел вчера без четверти семь часов вечера в "Образование" и почти у подъезда встретился с шедшим туда же Кирьяковым.
В редакции был уже Тумим и еще кое-кто. Тумим не был в редакции с неделю и не знал совершенно ничего; я посвятил его во все тайны.
- Знаете что? - ответил он, глядя на меня круглыми глазами: - у меня совершенно не укладывается в мозгу то, что вы рассказали!
Я засмеялся. Народа все прибывало. Наконец, между черными пиджаками в сюртуками замелькало розовое лицо Ниночки, дочки хозяина, приглашавшей нас в столовую. Я отправился туда с Тумимом. Там уже сидели Н. Русанов (Кудрин), старик Вух, Е. Игнатьев и Кирьяков.
Принялись за чаепитие и конфекты.
Звонки между тем раздавались за звонками; взрывы нашего смеха, несомненно, доносились в редакционную залу, где уже начались речи г.г. экспроприаторов. Голоса там все повышались.
Вдруг вбегает Ниночка и взволнованно заявляет, что "там на папу кричат!". Эмилия Константиновна побледнела. Я поднялся с места и, сделав вид, что поплевал в кулаки, произнес: - "Ну, ребята, вали; хозяина бьют!" Мне ответили дружным смехом.
Через некоторое время к нам явился В. Поссе.
- Черт знает что! Я никогда не слыхал и не видал ничего подобного - была его первая фраза при входе. - Это же хулиганы какие-то!
Поссе - не член редакции и приехал исключительно затем, чтобы быть свидетелем того, что произойдет.
Оказалось, что их требование "собрания" было в несколько иной форме, чем мне передал Карышев. Они заявили, что, если К. не желает устроить собрание, то они вломятся силой и оно все-таки будет. Они распределили уже между собой даже отделы и роли в журнале.
Поссе заявил, что Карышев ведет себя не так, как надо, идет на уступки и сказал, что он согласен "выкинуть" несколько неугодных им фамилий из списка, но не все…
- Если будет вычеркнута хоть одна фамилия - мы должны уйти решительно все. Это пощечина для всех нас, - заявил я. - Здесь не гимназисты и "исключать" кого-либо не имеют права. Прежде всего, у нас конституция и Дм. Ал. ничего не может решать самолично: он должен выслушать эту братию и сказать, что "хорошо-с, я передам все это комитету и там увидим, что решит он".
Все, особенно Тумим и Русанов, встали за меня. Вызвали Карышева и когда он прибежал, сказали ему, как он должен держаться с господами, забравшимися к нему в дом.
В 11 часов эс-деки разом бросились в переднюю и стали одеваться. Вошел, улыбаясь, Карышев и, потирая пухлые руки, произнес: ушли!
- То есть?
- Совсем ушли. Из состава сотрудников!
Мы принялись аплодировать.
У Русанова как раз оказалась в кармане статья о Жоресе. Он ее передал Карышеву и, таким образом, убыль иностранного обозревателя - Берлина - разом пополнилась. И это мы встретили аплодисментами.
- А не повредит их уход журналу? - их ведь человек сорок было? справился потрухивавший в душе Карышев. - Они собираются написать письмо в редакции газет!
Мы его успокоили. Пусть попробуют написать: в дураках останутся только они одни.
Поздравил я Карышева с очищением атмосферы в редакции и отправился домой. Невероятно, но факт!
На другой день после знаменитого эс-дековского ультиматума зашел я к Карышеву; не успел пропеть петух после их отречения, а уж… утром Берлин запросился обратно… Забегал в редакцию и Тотомианц.
Эс-деки являлись в "Речь" с письмом в редакцию о своем уходе, но получили отказ в напечатании его.
12 марта. По Петербургу ходят слухи о близкой гибели города а la Мессина. Как это ни странно - к ним прислушивается не только простонародье, но и многие из интеллигенции.
Толкуют о пророчествах какой-то женщины, предсказавшей, якобы, гибель Мессины и еще что-то, наивная вера в глупую басню так велика, что некоторые собираются уехать на Пасху из города. Событие должно произойти на Пасхе.
От землетрясения осядет полоса земли между морем и Ладожским озером и волны последнего смоют столицу с лица земли. Отмеченное сейсмографом, неизвестно где происшедшее землетрясение служит как бы первым предостережением. Вот вам и XX век!
10 мая. Два месяца не брался за перо, хотя много было, что следовало бы занести в эту книгу. Отмечу кое-что вкратце.
В апреле конфисковали очередную книжку (№ 4) "Образования". Конфисковали за мой рассказ "Тайна"; кроме того, за рецензию о книге Фирсова - "Пугачевщина" градоначальник оштрафовал Карышева на 500 руб.
В редакции "Образования" после истории с эс-деками я больше не был - опротивел мне Карышев с его вечным враньем и никчемными разговорами; написал из приличия сочувствующее письмо ему из Кемере и ограничился этим.
Больше в "Образование" не пойду, пока, разумеется, там Карышев. А сидеть ему там и изображать из себя литературную персону и судью долго не придется; по слухам, он крепко струхнул, приуныл и уже продает журнал.
Привлекают его по 73-ей статье. Что ж, потешился, повеличался, пора и честь знать. Он уже купил себе имение где-то близ Петербурга и это самое лучшее, что мог придумать.
"Образование" гибнет; Карышев сделал все, что мог, чтобы погубить его, подписка очень невелика и вряд ли найдутся чудаки, желающие ложиться костьми для поддержания его.