Пожалуй, всякий, кто искал или видел в этом стихотворении "литературу", "влияние Байрона", - конечно же, находил искомое да и, кроме того, обнаруживал несовершенство формы, стиля и языка. Но вот понял ли он, критик, главное - что пламя потому и пламя, что не имеет застывшего облика?
"Поток сознания" юного гения - словесное пламя, само пламенное вещество: словно пылающие языки огня вырываются из глубины души: это острейшие ощущения своей сущности, прозрения и предощущения своей судьбы, пророческие по сути. Все это - не совсем литература; оно - то живое и горящее, что и составляет душу в иные ее мгновения.
5
Ранняя лирика Лермонтова и его первые поэмы, что и говорить, еще далеки от совершенства и, по общему мнению, уступают юношескому творчеству Пушкина.
Признаться, я обычно пробегал эти стихи, редко останавливаясь на чем-то, а то и вовсе пропускал, спеша к любимым, не раз читанным, где все отточено, ясно и просто - и в то же время напоено тайной, чувством, глубиной и необъяснимой притягательностью.
Раннее же, все эти перепевы, байронически-пушкинская театральщина, с ее жестами и фразами и прочей атрибутикой романтизма, казалось мне чересчур многословным монологом, порой неряшливым по форме, с не отбродившей брагой языка и мысли, - и ни в какое сравнение не шло с вершинными творениями Лермонтова. Но ведь это был, как я понял потом, общепринятый тогда в литературе способ выражения, - и каким бы еще языком изъяснялся в стихах юноша, только-только начинающий свой путь?..
Поразительно, как быстро Лермонтов освобождался от этих ходулей романтизма, спускаясь на землю; поразительно, какое верное чутье вело его от литературщины к себе настоящему.
Юношеская дневниковая запись: "(1830) Наша литература так бедна, что я из нее ничего не могу заимствовать; в пятнадцать же лет ум не так быстро принимает впечатления, как в детстве; но тогда я почти ничего не читал. Однако же, если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях. Как жалко, что у меня мамушкой была немка, а не русская - я не слыхал сказок народных: в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности".
Тогда же, в пятнадцать лет, он набрасывает впервые свое бородино - "Поле Бородина". Это пока только намек на то, настоящее "Бородино", что появится семью годами позже, это пока описание, не окрашенное личным чувством, но герой-рассказчик уже найден: простой солдат, участник битвы, - и несколько строк из юношеского наброска потом перейдут в окончательный текст:
"Ребята, не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой,
Как наши братья умирали".
А из банального, в духе романтизма, стихотворения "К Д.", 1831 года, - вернее, из одной только его строфы:
Есть слова - объяснить не могу я,
Отчего у них власть надо мной;
Их услышав, опять оживу я,
Но от них не воскреснет другой… -
от этого темного, шероховатого алмаза, где верно схвачено глубокое и новое впечатление, впоследствии разве не выточится неповторимый - на все времена - бриллиант:
Есть речи - значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
В "Балладе" (1831), где "юная славянка" поет над детской люлькой колыбельную - увы, пока еще общими словами, хоть едва-едва, но просвечивает уже прообраз гениальной и чисто народной "Казачьей колыбельной".
Юношеское творчество Лермонтова - живая стихия, несущая могучего духом гиганта, богатыря, растущего не по дням, а по часам: там еще совершается кристаллизация слова, там будто бы творит сама поэтическая природа, по ходу находя своим созданиям единственно возможные, совершенные очертания. Недаром Лермонтов смолоду не любил подпускать к своему творчеству, к своей мастерской никого. В юнкерской школе тайком пробирался в отдаленные классные комнаты и допоздна просиживал там, сочиняя стихи. От любопытных товарищей отделывался чтением шуточных стихотворений, и лишь очень немногим и редко показывал настоящее. Никому не давал списывать своих стихов.
С невиданным - буквально, никому не виданным - упорством он развивает и оттачивает свой талант, отнюдь не торопясь явить его миру: и это сознательная работа мастера над собой. "…до сих пор я жил для литературной карьеры, столько жертв принес своему неблагодарному кумиру, и вот теперь я - воин, - со светской небрежностью сообщает он Марии Лопухиной в октябре 1832 года. - Быть может, это особая воля провидения; быть может, этот путь кратчайший, и если он не ведет меня к моей первой цели, может быть, приведет к последней цели всего существующего: умереть с пулею в груди - это лучше медленной агонии старика. А потому, если начнется война, клянусь вам богом, что всегда буду впереди". Но все дело-то в том, что и став воином - поступив в юнкерскую школу и позже участвуя в Кавказской войне, - Лермонтов ни на миг не оставляет творчества, неведомым образом находя для него время.
Впоследствии Евдокия Ростопчина в письме Александру Дюма, сравнивая Пушкина с Лермонтовым, невольно изобразила то стихийное начало в творчестве Лермонтова:
"Пушкин - весь порыв, у него все прямо выливается; мысль исходит или, скорее, извергается из его души, из его мозга, во всеоружии с головы до ног; затем он все переделывает, исправляет, подчищает, но мысль остается та же, цельная и точно определенная.
Лермонтов ищет, сочиняет, улаживает; разум, вкус, искусство указывают ему на средство округлить фразу, усовершенствовать стих; но первоначальная мысль постоянно не имеет полноты, неопределенна и колеблется; даже и теперь в полном собрании его сочинений попадается тот же стих, та же строфа, та же идея, вставленная в совершенно разных пьесах.
Пушкин давал себе тотчас отчет в ходе и совокупности даже и самой маленькой из его отдельных пьес.
Лермонтов набрасывал на бумагу стих или два, пришедшие в голову, не зная сам, что он с ними сделает, а потом включал их в то или другое стихотворение, к которому, как ему казалось, они подходили".
С кем из ровесников или знакомых Лермонтов мог бы поделиться тем, что происходит в нем? Равных - ни по силе души, ни по уму - ему просто не было. "Надо полагать, что люди созданы вовсе не для того, чтобы мыслить, раз мысль сильная и свободная - такая для них редкость", - заметил он в восемнадцать лет в письме Марии Лопухиной. Своего презрения к умственным способностям окружавших его людей он и не скрывал, оттого и запомнился им то своим "тяжелым" характером, то ядовитостью издевок. Профессорам в университете - дерзит, ненароком показывая, что подробнее и глубже знает читаемый предмет. Вот профессор Мерзляков, к тому же известный поэт, разбирает на лекции новое стихотворение Пушкина - а Лермонтова прямо бесит его тугоумие… В юнкерской школе насмешничает, вызывая нелюбовь некоторых своих товарищей, - но заметим, один из них припоминает про него: "…ложное, натянутое и неестественное… никак не мог переносить". А ведь бывало и другое - радость: "Я хорошо сошелся с Павлом Евреиновым: у него есть душа в душе!" (из письма к С. Бахметевой, 1832)
Младший родственник Аким Шан-Гирей вспоминал: "Вообще большая часть произведений Лермонтова этой эпохи, то есть с 1829 по 1833 год, носит отпечаток скептицизма, мрачности и безнадежности, но в действительности эти чувства были далеки от него". - Так, да не так.
Безумец я! вы правы, правы!
Смешно бессмертье на земли.
Как смел желать я громкой славы,
Когда вы счастливы в пыли?
Как мог я цепь предубеждений
Умом свободным потрясать
И пламень тайных угрызений
За жар поэзии принять?
Нет, не похож я на поэта!
Я обманулся, вижу сам;
Пускай, как он, я чужд для света,
Но чужд зато и небесам!
Мои слова печальны: знаю;
Но смысла их вам не понять.
Я их от сердца отрываю,
Чтоб муки с ними оторвать!
Нет… мне ли властвовать умами,
Всю жизнь на то употребя?
Пускай возвышусь я над вами,
Но удалюсь ли от себя?
И позабуду ль самовластно
Мою погибшую любовь,
Все то, чему я верил страстно,
Чему не смею верить вновь?(1832)
В этом стихотворении есть важное признание о смысле "печальных" слов, - пусть и не слишком удачно выраженное:
Я их от сердца отрываю,
Чтоб муки с ними оторвать!
По силе и душевному здоровью натуры, поэт сам исцелял себя словом, избавляясь таким образом от сумеречных состояний души и перебарывая свои страдания.
Лермонтов более чем строго отнесся к своим юношеским стихам: в первую - и единственную прижизненную - свою поэтическую книгу он отобрал всего 26 стихотворений и 2 поэмы ("Мцыри" и "Калашникова") - из 400 написанных к тому времени стихов и 30 поэм.
Конечно, он понимал, что не все бы прошло цензуру (как, например, поэма "Демон"), но все равно это поразительный пример авторской взыскательности. Ведь и в ранней лирике были настоящие жемчужины поэзии. Не иначе, эта строгость - следствие той могучей творческой силы, что он ощущал в себе в пору зрелости, когда взлетел на поднебесную поэтическую высоту.
6
К известному и до сих пор удивляющему всех стихотворению "Предсказание" (1830) Лермонтов сделал позднейшую приписку: "Это мечта". В те времена под "мечтой" понимали "видение", "фантазию". Фантазия - все же, скорее, игра ума и воображения - здесь же нечто большее:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож:
И горе для тебя! - твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
Если вспомнить, что поэту неполных шестнадцать лет и что, как бы он ни был умен, образован и чуток, что бы ни прочел о зверствах французской революции 1793 года и каких бы рассказов ни наслушался о пугачевщине и холерных бунтах 1830 года, все равно этого вряд ли хватило бы на создание такой жестокой картины будущего в России. Тут и становится понятно: Лермонтову открылось - виденье.
Вл. Даль толкует виденье как привиденье, явление грезы во сне и наяву, образы неплотские, зримые духом; мару, мороку. В Полном церковнославянском словаре толкование шире: необыкновенное явление во сне или на яву; созерцание, умозрение; и наконец: "виденьем называется один из способов, посредством которых Бог сообщал пророкам Свою волю, иногда это слово обозначает все способы откровения".
Итак, это еще - откровение.
Юноше-поэту открылось будущее отчизны - и он, внешне бесстрастно, не обнаруживая своих чувств, записывает свое пророческое виденье.
Лермонтову, возможно, были известны замыслы декабристов про убийство царя и его семьи - хотя свидетельств о том нет. Но в "Предсказании" ни намека о декабристах: тут речь о восстании "черни", под которой можно понимать всю чернь - и в народе, и в дворянстве.
Черный год - чернь - мощный человек: "И будет все ужасно, мрачно в нем, / Как плащ его с возвышенный челом"…
Тиран, свергший царскую корону, видится Лермонтову в образе, очень напоминающем Наполеона. (Ну, это, конечно, под впечатлениям от прочитанного и своих собственных дум.) - В России 1917 года, то есть спустя почти век, виденье Лермонтова предстало уже в действительности, с поразительной точностью, разве что "возвышенное чело" оказалось банальным плешивым черепом, а романтический плащ обернулся заштатным чиновничьим костюмчиком с жилеткой. Да и черный год растянулся на года, если не на десятилетия, и был еще чернее, чем в предсказании юного пророка…
7
Виденье, в том или ином обличии, все чаще приходит к Лермонтову. Более того: мне кажется, лучшие его юношеские стихи, достигающие высоты его зрелых произведений, а порой не уступающие им, это - виденья.
Таков "Ангел" ("По небу полуночи ангел летел…"): разумеется, это не только воспоминание о песне матери младенцу, - это чистой воды виденье - виденье ангела, несущего душу на грешную землю; таков "Нищий" (1830), - хотя, по воспоминаниям Екатериной Сушковой, Лермонтов написал это стихотворение под впечатлением встречи у лавры в Сергиевом Посаде со слепым нищим, который-де рассказал ему про случай, происшедший с ним; как бы то ни было, это - виденье:
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!
Таков и знаменитый "Парус" (1832):
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..Играют волны - ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы, - он счастия не ищет
И не от счастия бежит!Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
И в "Нищем", и в "Парусе" виденье вызвано образом из жизни, из действительности, тут же перерастающим в символ, в откровение. Причем во втором стихотворении, написанном двумя годами позже, уже нет конкретного сравнения, как в первом, - и само виденье очищается, превращаясь в чистое духовное созерцание.
Виденье и провидение…
Такие близкие по корню слова, обозначающие тонкие, почти неуловимые материи… Провидеть - предвидеть, видеть и знать наперед, по соображенью, по догадкам, или видеть в духе, в ясновидении, или силой высшею, всеведеньем; прозревать, проразумевать, проникать в сокрытое, тайное, будущее, - как толкует Вл. Даль. - Какое пространство духа открывает в виденье приставка "про"!..
В письме к Марии Лопухиной от 2 сентября 1832 года Лермонтов просто замечает: "Вот еще стихи, которые сочинил я на берегу моря" - и, без заголовка, переписывает свой "Парус". Видел он тогда, на берегу Финского залива, или не видел чью-то одинокую лодку под парусом, - он провидит в этом образе все свое существо, всю свою собственную судьбу… И адресат его отнюдь не случайный - и настроение духа, обычно веселое, в этот раз другое - обостренное переживаниями и мыслями, взволнованное. Недаром несколькими строками позже он добавляет в постскриптуме:
"Мне бы очень хотелось задать вам небольшой вопрос, но не решаюсь написать. Коли догадываетесь - хорошо, я буду доволен; а нет - значит, если бы я и задал вопрос, вы бы не могли на него ответить.
Это такого рода вопрос, какой, быть может, вам и в голову не приходит".
Но Мария Александровна разгадала, о чем, вернее, о ком речь. - О ее младшей сестре Вареньке без слов спрашивал Лермонтов, полагаясь на волю судьбы - и все наперед рассказав о себе в своем новом стихотворении "Парус". 12 октября 1832 года Мария Лопухина отвечала:
"Поверьте, я не потеряла способности угадывать Ваши мысли, но что мне Вам сказать? Она здорова, вид у нее довольно веселый, вообще же ее жизнь столь однообразна, что даже нечего о ней сказать, - сегодня похоже на вчера. Думаю, что вы не очень огорчитесь, узнав, что она ведет такой образ жизни, потому что он охраняет ее от всяких испытаний; но я бы желала для нее немного разнообразия… Ну что же? Угадала ли я Ваши мысли? То ли это удовольствие, которого Вы от меня ожидали?"
Удовольствие было, разумеется, то… только вот парусу одинокому недоставало - струи светлей лазури и луча солнца золотого: он просил бури…
Виденье как таковое, без всякого сомнения, всерьез занимало и волновало Лермонтова. Обнаружив эту созерцательную способность в себе, он однажды словно бы отстраняется от этого явления в самом себе, выходит из-под его обаяния - и рисует его "двойной" портрет: виденье в виденьи. (Позже это повторится в позднем его шедевре "Сон" - "В полдневный жар в долине Дагестана…", где ему привидится сон во сне.) А пока речь - о стихотворении "Чаша жизни":
I
Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами;II
Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадает,
И все, что обольщало нас,
С завязкой исчезает;III
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был - мечта,
И что она - не наша!(1831)
Человеческая жизнь - как одно непрерывное виденье - "мечта", и она "не наша". Не наша - но чья же? Не иначе, это - провидение о нас. А провидение - это промысл Божий: согласно церковному толкованию, попечение, властительство, распоряжение; попросту - воля Божия.
Православное понимание промысла - действие премудрой и всеблагой воли Божией, которая благим целям, всякому добру вспомоществует, а возникающее, чрез удаление от добра, зло пресекает и обращает к добрым последствиям. - В контексте же, в самой интонации лермонтовского стихотворения нет и намека на что-то хорошее, доброе, чего бы он ожидал в будущем: ощущение пустоты жизни и всех ее обольщений, жесткое, безрадостное понимание своей невластности над судьбой, но и, одновременно, принятие всего, что сулит воля Божия или рок.