- Но главное, что стоит работать, стоит. Для более конкретного разговора мне нужно еще раз прочитать, уже с какими-то пометками. Я приду 11-го числа на просмотр, и мы встретимся и договоримся.
Вот это первый разговор с моим первым редактором, добрейшим человеком, "Дедом Морозом" Марьямовым.
Сейчас жду разговора с гл. реж. касательно завтрашней замены в "10 днях" для съемок… Надежд никаких.
…Да. Разговора не получилось. Полное отрицание всяческих обещаний, вместо ответа - рычание. Пришел в Вешняки, к себе домой, и настрочил заявление-письмо-притчу с просьбой забрать квартиру обратно, дабы она не стала притчей во языцех в устах руководителей, дать отпуск либо рассчитать на две недели. У меня были большие надежды на 8-е число, в случае удачи наступило бы потепление и на моем фронте, но, кажется, только наоборот.
10 апреля
Конечно, я не показал заявление. Снова разговаривал после "Павших" с обоими.
- Ну что ты канючишь? И, прости меня, сейчас ты ведешь себя бестактно. Я тебе сказал: "Завтра посмотрю и скажу", - зачем ты пришел сейчас? И почему ты так беспокоишься за них? Я понимаю, если бы ты отстаивал что-то свое, личное.
- Это было бы еще позорнее…
Полный раскардаш со своими же вчера-позавчера изложенными принципами.
Вчера был, несмотря на мои неудавшиеся разговоры, прекрасный день. Мы были с Николаем у гениального российского писателя Можаева Б.А. дома. Господи! Я предполагал после рассказа Глаголина его существование в быту, но то, что я увидел своими зенками, как говорится, превзошло ожидаемое. Комплекс достоевщины…
Мы сидели на коммунальной кухне, среди веревок с пеленками, колясок (у него трое детей). Куча до потолка газет, банок, склянок, ведер с мусором, книг, кухонных всяких нужностей. Это же помещение служит ему, когда он бывает дома, и кабинетом. Когда мы вошли, на одном из столиков среди посуды стояла машинка, лежала чистая бумага на газетах и стило писателя.
- Вы извините, ребята, я не могу вас повести в комнаты, там малыши спят, а то разбудим.
Мы прихватили с собой "Старку", Б.А. подал грибков собственного запаса, откупорил банку немецких сосисок, и, выпив, стали разговаривать о жизни, в основном о земле, о крестьянстве, о Кузькине. Я задавал ему вопросы, до жути смахивающие на корреспондентский штамп…
- Долго ли лежал "Кузькин"?
- Полтора года. Истинное его название "Живой"… Трифоныч просил меня никому не давать читать, даже друзьям… "А то перепечатают, разойдется в списках и для нашего читателя будет потерян… А сколько он пролежит, это пусть вас не беспокоит… Денег мы вам дадим, сколько нужно… И как только в политике просвет отыщем, сразу пустим". И я правда никому не давал читать, никто не знал. Трифоныч просил переделать конец, иначе, говорит, сам Бог только поможет, я отказываюсь…
- Кто из писателей вашего поколения достоин уважения, кого вы цените?
- Солженицын… Великий писатель… некоторые места в романе написаны с блестками гениальности… большой писатель… Афанасьев, Белов. Сейчас появились серьезные писатели.
- Как вы относитесь к Казакову?
- К Юрке?.. Хороший писатель, очень хороший…
- Как вы относитесь к Толстому?
- Как к нему можно относиться? Это бог… надо всеми… Но для меня еще к тому же его философия - моя религия.
Он много говорит о Толстом, а кругом летают мухи коммунальные - и от них громадные тени. Вот как живет замечательный русский писатель… Пишет на кухне. А мы… стараемся оборудовать кабинет, устроить жилье, условия т. е. для творчества, удобствами вызываем вдохновение… покупаем чернила, бумагу… машинку, весь подобный инвентарь, и только одного не хватает, одного не знаем - где купить талант, страсть…
11 апреля
Вторая сдача.
Ю.П.: "Пережимал, успокойся…"
Лиля Бри к: Я много плакала… и даже не там, где одиночество, тоска… лирика… я плакала на "Революции", на патетике, потому что эта патетика его чистая, первозданная. Это наша революция, это наша жизнь. Этот спектакль мог сделать только большевик, и играть его могут только большевики.
О. Ефремов: Я очень любил этот театр и Любимова со дня его появления (театра), но где-то глубоко в душе я не со всем соглашался, потому что иначе мне нужно было в чем-то изменять своим принципам, эстетич. понятиям. Но этот спектакль меня потряс и окончательно выбил из меня мои сомнения… Я плакал, волновался, это, конечно, лучший спектакль, необходимый нашему народу в этот великий год. И будет преступлением перед народом, перед партией, если он не пойдет…
Вик. Шкловский: Чтобы не плакать, я буду говорить несколько вбок. Пушкина открыли футуристы, вы открыли для нашей молодежи Маяковского… Это исторический спектакль, он освежает нам историю, настоящую и будущую, глубоко партийный спектакль. И, Лиля, помнишь ты это или нет, Маяковский любил говорить: "Поэт хочет, чтоб вышло, а чиновник, мещанин… как бы чего не вышло…" Позвольте поцеловаться.
Чухрай: Бывает патриотизм, и бывает патриотизм профессиональный, так же, как любовь просто и любовь профессиональная… Я протестую, чтобы профессиональные патриоты защищали от нас советскую власть. Я это говорю как старый коммунист, с начала войны, - это высокопатриотичный спектакль.
Баркан: О проблеме актера в этом театре и о взаимоотношениях его с режиссером. О диктатуре режиссера - это злые, завистливые сплетни… Таких актеров, превосходно владеющих точным донесением мысли, владеющих пластическими, ритмическими средствами выразительности, нет ни в одном театре. Я это утверждаю… Воля актера творчески раскрепощена и точно направлена режиссером в нужную для общего успеха сторону… И теперь надо на наших диспутах поставить на повестку дня вновь вопрос о мастерстве актера: что это такое? Сегодня я, может быть, впервые понял, как неверно мы толкуем это понятие, и пришло время заговорить об этом с новых сторон, в новом освещении.
Мы, актеры, режиссеры, осветители, пост, часть - все профес. люди театра, долгое время не могли ставить, писать, снимать так, как этого требует совесть художника, так, как этого требует время… И произошла деквалификация: вот такая пьеса, со скудным запасом мысли и с таким же обсуждением, чего там обсуждать было, все ясно. Этот спектакль заставляет нас по-новому осмыслить нашу жизнь, наше поведение и поступки с революционных позиций, с позиций постоянного внимания к проблемам времени. И какие возможности у театра… Доселе не использованные… Поэзия… была забыта совсем, а мы искали, чего бы такое поставить…
12 апреля
Обсуждение "Послушайте" в Управлении. Многое, если не всё, записал.
- Дайте ему (Маяковскому) хоть после смерти договорить. - Шкловский.
Спектакль не принят, репетиции продолжаются в Ленинграде, снова горю синим светом. Ну что мне делать? Жена говорит - делай шаг! Какой шаг? Подать заявление? Как я вывернусь из этой авантюры - "Ничего, подождут, кино не к спеху". Сволочи, все, надо поступать решительно, но как? Чувствую, что произойдет нечто мерзкое, самовольный отъезд с гастролей - увольнение по статье.
Ладно, надо собираться с мыслями, послезавтра отъезд, и у меня дел невпроворот.
15 апреля. Ленинград
Телеграмма Сегелю. "Порядок, буду 19 24 21 привет Высоцкого".
- Володя, не забудь поговорить о моем деле.
Вообще как-то исправилось настроение. А почему не так волком отнесся сегодня Любимов ко мне, "к моему делу", потому что я подошел к нему с крестом, как черта спугнул.
Черный день, по-моему, первый такой:
Ю.П.:
- А с вами у меня особый разговор. Вы сегодня играли просто плохо, просто плохо. Не отвечаете, не спрашиваете, все мимо, не по существу, одна вздрюченность, вольтаж. Разве можно так играть финал? Я просто половину не понял текста.
Кончать самоубийством рано. Мы еще попробуем подержаться, хотя тоска, конечно, смертная.
Сегодня идет дождь. Сижу в номере. Не могу писать. Репетиций по вводам нет. Зарежет меня театр, но вчерашний разговор где-то внутри родил во мне противодействие. Будет легче разговаривать и рвать. Надоело все. Спасает, когда вспоминаю Зайчика, Можаева, Романовского, Кольку. Делается теплее, когда знаешь, что они где-то есть и ждут встречи. Еще можно жить. Неприкаянность. Нет, Ленинград, наверное, снова мне неприятен из-за моих личных переживаний.
17 апреля
Приехал Зайчик. Наступило равновесие.
Любимов:
- Нет, конечно, вы понимаете, что это премьера, и вы вздрючиваете свою эмоциональную… штуку!!!
19 апреля
Зачем нужно было издеваться над собой? Приходить в норму, трепать нервы себе и хорошим людям. Любимов сделал свое черное дело, он победил, замотал, сегодня, и завтра, и вообще снимается другой артист. Мне ничего не остается делать, как выпить 200 грамм портвейна и погрустить. Я получил прекрасный урок игры и, "смею вас уверить, господа присяжные заседатели, сумею сделать выводы".
Нет правды на земле, как нет ее и выше…
Униженный и оскорбленный…
Директор:
- Вы наносите мне рану тяжелее тех, которые я получал на фронте… Это не самое большое несчастье, не торопитесь разводиться с женой и делать подобные заявления… Не торопитесь… Я ни к кому так не относился, как к вам… Я прошу вас, я прошу редко, этого не делать. Я начинал сниматься у Довженко… началась война… я ушел на фронт, пусть я посредственность… но поверьте мне, как человеку, который намного старше вас, все обойдется, и через полгода вы и мы с вами будем об этом вспоминать не более как… Я, со своей стороны, даю слово, чтоб ваше пребывание в театре сделать еще более приятным для вас во всех отношениях, и творческом, и бытовом, и к вашей жене… Считаю, что этого разговора не было… все это останется между нами…
Ю.П.:
- Почему у тебя бывают такие штуки: одну и ту же роль ты играешь то блестяще, то просто как будто не ты? Можаев тебя смотрел два раза и не узнал - такая была разница.
Любимов:
- Сядьте поближе, я объясню мизансцену, взгляните на сцену. Тишина, сесть всем ближе ко мне, чтобы не орать мне.
- Потрудитесь заболеть и родить эти гениальные образы. Чтобы образ вспыхивал. Тогда от вас глаз оторвать нельзя. Вспомните, как закрывали "Павших", "Доброго", "Антимиры". Копируйте меня.
Речь, обращенная к нам из-за того, что у нас не получалась трагическая любовь.
- Артисты - все эгоисты, стараются урвать себе побольше кусок, тянут одеяло на себя. Когда был человек, который мог собрать их эгоизм в единый кулак - подчинил их мелкие интересы большому делу, - был театр, не стало его - театр развалился.
Артисты всегда стараются растащить театр, растоптать самое дорогое, это в природе артистов, это их суть, я сам был артистом и отлично знаю все ходы… Задумайтесь, товарищи. Сходите в Ленком, посмотрите на их трагическую участь, вот до чего доводит актерский эгоизм, сплетни… Но у них есть ядро, они проявили самоё порядочность - солидарность, - 20 человек подали заявления. Наши артисты, убежден, не способны на это, только себе, только за себя.
Смирнов рассказывает, как поступал в Щукинское, на собеседовании у Захавы:
- Что вы знаете об Америке?
- В Америке капитализм.
- Так, ну и что?
- Как ну и что? Он загнивает.
- Ну, эк вы хватили.
- Совершенно свежие сведения, скоро он совсем сгниет, и наступит социализм.
11 мая
Подобьем бабки. В некотором смысле итоговый день. Заканчиваются гастроли, в 0.40 мы отправляемся домой. С 7-го по 11-е жизнь протекала бурно до такой степени, что некогда было присесть к столу. Во-первых, поездка в Кронштадт.
1. Расстелил на палубе пальто, и улеглись с Шацкой.
2. Голодные как волки, теребим капитана. Разводит руками. Кок на берегу, у него (ключи).
3. На всю шайку выдал стакан портвейну и здоровенную сосиску, буханку черного хлеба с солью.
4. Банкет: водка, капуста, мясо.
5. Ссора до развода с женой. Высоцкий передал рюмку водки для меня. Она вылила ее в фужер с водой. Взбесился.
- Я раздражаю тебя?
- Да.
- Я не нужен тебе в жизни?
- Нет.
- Всё. С этого вечера мы свободны от долговых обязательств.
Капитан смотрит влево, вправо:
- Эх, черт, ни компаса не взял, ни локатора.
2,5 часа стояли. Я спал в трюме на лавке…
На "Ленфильм" Полоке пришло письмо с моей фотографией: "Мы поклонники вашей картины "Республика Шкид", хотим, чтобы вы заняли в вашем новом фильме гениального артиста В. Золотухина" и пр. и пр. Из-за чего он не хотел меня даже смотреть на предмет киноискусства.
27 мая
Написал письма родне. Вчерась накатал рассказ "Дело", или ещё как: "О здравии и за упокой". Но чувствую, не получилось, нет, кое-что есть, конечно. Зайчик говорит: "Белок и даже желток есть, но нет скорлупки, а стало быть, и яйца нет". Залпом глотанул Катаева, здорово, просто здорово, но форму спер у Олеши, хотя у этих друзей трудно понять - кто первый изобрел что.
Вон Можаев на кухне коммунальной пишет, и ничего - получается. Сейчас возьмусь за последнюю часть "Запахов", потом подчитаю Казакова, Можаева и возьмусь "набело", т. е. с самого начала, сызнова все написать. Сейчас надо придумать эту самую скорлупку, а уж белок с желтком мы в нее вольем.
30 мая
Завтра творческий вечер Высоцкого. Это главная забота. Статья Фролова в "Сов. культуре" о "Послушайте". Телеграмма из Ленинграда. Утвердили на Женьку. Я чего-то жду от этой работы - хотя и боюсь, вдруг не получится и заменят. Но как-нибудь с Божьей помощью.
3 июня
Вечер Высоцкого прошел замечательно. Народу битком, стояли даже в проходах… Потом бег за Иваном Б. в носках по разогретому асфальту. А сегодня встал в половине седьмого. Жена говорит, за 4 года - в первый раз, вчера она попросила ребеночка, оттого и не спится.
Сегодня должен подписать договор с "Ленфильмом", боюсь, как бы театр не зарезал нас с Высоцким на пару.
4 июня
Та минута, когда я не думал о карьере. Выпили с Бортником, черт, тянет с ним выпить и поговорить. Но из формы я вышел, неделю пытаюсь войти, начать - и все не получается. Тупик.
Письмо Солженицына съезду. Стыдно будет перед потомками, что же вы делали, куда же вы смотрели, скажут. Дети спросят, обязательно спросят.
5 июня
Вроде уехал в Ленинград. Жалко смотреть на свои роли, сердце сжимается - мое, мной выстрадано.
Вечером. Кажется, у меня есть все теперь для полного счастья. 3 часа мастерил себе письменный стол. Зайчик на "Антимирах", первый раз в истории Театра на Таганке спектакль идет без Золотухина, кто-то пошутил: "Надо бы обвести спектакль траурной каймой: без Золотухина - как можно".
Бунин говорил: "Воробей. Хорошо… Опишите воробья, но так, как никто до вас, как вы его воспринимаете". И Толстой говорил: "Нечего писать? Вот и напишите, что вам не о чем писать". Совсем хорошо - дождь пошел. На небе ни звездочки - Лермонтов из окна - ярчее одним глазом косит, другой в темноте.
Завтра еду в Ленинград - получил телеграмму на примерку. Решил начать новую жизнь - вогнать себя в форму во что бы то ни стало - писать, читать, кувыркаться, придумывать роль, и поменьше мерехлюндий, а то совсем издумался. Чаще вспоминать Моцарта.
11 июня
Обед. Из Ленинграда вернулся утром. Репетиция. Глупость на глупости и глупостью погоняет. Отнес "Стариков" в "Сельскую молодежь".
- У вас что, проза… стихи?
- Проза.
- Хорошая?
- Плохая!
- Ну, к плохой мы привыкли, этим не удивишь. Садитесь! - кивнул на кресло.
В маленькой комнатке отдел. Зав. - Вучетич, ходит, приходит. Стучит машинка. Толстый автор что-то перепечатывает, двое других разбирают стихи, считают строчки, ставят звездочки, отметки. Сердце бьется раненою птицей, слежу, как бы равнодушно, одним глазом за моим "судьей". Ловлю улыбку, стараюсь понять, силюсь определить - по его дыханию, едва заметной улыбке, поворотам головы, - нравится или нет, о чем он думает? Какова моя судьба? Кончил. Улыбается. Кажется, даже смущен.
- Талантливый парень. Но даю голову на отсечение, это не напечатают, во всяком случае у нас это точно не пройдет. Анализа нет. Страшный, уродливый быт, изуродованные, жестокие люди, а ситуация анекдотическая. Очень хорошо рассказанный анекдот, в платоновской интонации рассказанный, она сама по себе уже угнетает. Только посмертным изданием, как Платонова, Булгакова. Ну, тут есть, конечно, отдельные погрешности. В этом месте очень натуралистично, это вызывает отвращение, перебор, неоправданный… Здесь вот - последняя фраза - просто под Пушкина запел, ты сам понимать должен - литературщина. Ну оставьте… Витёк! Ты почитай, интересно для тебя должно быть… Поначалу не обращай внимания… Приносите еще что-нибудь…
Рассказал Высоцкому, Смехову. Смехов одобрил, Высота:
- С одним рассказом таскаться неудобно, надо написать еще два-три, тогда уж и проталкивать.
А понес его потому, что Колька одобрил "К сыну", понравилось, и советовал не торопиться, поработать тщательнее, и, может, в повесть дело вырастет. Вот я и подумал: "К сыну" откладывается, другого на подходе ничего нет, дай-ка снесу "Стариков", авось да пройдет.
Шли с Полокой по роли. Разбирали ситуации, придумывали характер, рещёния, приспособления, штампы. Работали увлеченно, и кое-что, по-моему, есть в корзинке. Буду работать дерзко и непонятно, неожиданно, нервно и изобретательно. Сделаю или умру. Начну все сначала, как будто никогда не был артистом, по-школьному: куски, задачи, внутренние монологи. Заведу тетрадь специальную. Лишь бы войны не было. Вчера "Павшие" первый раз шли без меня, "Сороковые".
4 июля