Порядок! Это оставалось его страстью, и, старея, он убеждался в том, что все вокруг хотят лишить его этого кумира. За четверть века до того, как Джон Фиске в журнале "Атлантик мансли" популяризировал слово "паранойя", Альфред стал законченным параноиком – и в Германии не было ему равных, пока не появился и не заразил нацию поборник "нового порядка". Фактически в отношениях "отец – сын" у Фрица было больше оправданий, потому что он подвергался настоящим преследованиям. Он послал отцу свои фотографии, снятые на берегу Нила, и, должно быть, с осторожностью прочел первую фразу ответа: "Мой дорогой Фриц! Я с большим удовольствием отметил, что на фотографиях, которые ты прислал мне, ты уже выглядишь крепче, чем когда-либо раньше". На снимках юноша выглядел совсем не хорошо, как и чувствовал себя; он страдал от постоянных болей и был не в состоянии работать. Но именно работу держал в голове его Старик. Альфред никогда не забывал, что первые пушки он продал правителю Египта Саиду. Сейчас на троне восседал племянник Саида Измаил. Конечно, там можно иметь какие-то дела. В канун Нового года ему на глаза попался газетный абзац. В том году Измаил аннексировал суданскую провинцию Дарфур, и сейчас ходили слухи, что египтяне могут построить там железную дорогу. Это была полная ерунда – Хедив настолько обанкротился, что меньше чем через год был вынужден продать англичанам акции Суэцкого канала, но Альфред ухватился за сообщение, послал своего константинопольского агента в Каир и телеграммой дал указание Фрицу начать торговые переговоры. В тот вечер он написал: "Я готов полностью построить железную дорогу в Дарфур, включая все земляные работы. Поэтому ты можешь начинать переговоры непосредственно с теми людьми, у которых есть заинтересованность в этом проекте и собственное мнение на этот счет". Альфред уже чувствовал сильный привкус бизнеса, хотя и признавал: "Возможно, конечно, что сообщение безосновательно и в настоящее время вопрос о такой работе не стоит, предположим, оно верно частично или неверно совсем. Даже в таком случае ничего из умственных усилий и писем не пропадет даром; подобный случай может подвернуться позже, а мы заранее его продумаем и сможем воспользоваться нынешними заключениями".
Просто невероятно. Такого случая, как Альфред воспринимал его, не существовало вовсе. Интересный факт: он понятия не имел, где находится Судан. Полагал, что где-то на Ближнем Востоке. На следующее утро он отправил Фрицу еще одно письмо, объясняя, чем для него привлекателен подобный контракт: "На протяжении длительного времени я прорабатывал идею соединения Восточной Европы и Азии железной дорогой и нахожу, что в этом направлении проделан удивительный объем предварительной работы, гораздо больший, чем я ожидал, и значительная часть пересекается с моим первоначальным планом и вносит в него поправки".
Он за десятилетия предвидел в практических деталях, как рейх осуществляет проникновение на Восток, а его невежество в географии означало, что он просто подвергает бессмысленному наказанию своего сына. Наследник послушно притащился во дворец, а потом сообщил, что Измаил интереса к этому не проявляет. Ответ не удовлетворил Альфреда, и полетела телеграмма с указанием добиваться аудиенции у Зеки-паши. По слухам, Зеки был человеком могущественным. Он мог знать, за какие ниточки следует потянуть. Фриц опять потащился и нашел, что паша относится к этому несочувственно и даже с раздражением – он питал страстную неприязнь ко всяким поездам.
В этот момент вмешался доктор Шмидт. Состояние пациента ухудшалось, и он не видел никакой надежды на выздоровление, если линии связи между отцом и сыном не будут разорваны. Поэтому Шмидт предпринял решительный шаг. Он купил два билета на трехмесячный круиз тихоходного нильского пароходика и загнал Фрица на борт, ничего не сообщив об этом в Эссен. Письма, которые написаны в то время, – чуть ли не самые любопытные в семейных архивах Круппов. Альфред предлагает новый подход к Хедиву. Ответа нет. Ну, может быть, это не слишком хорошая идея, признает Старик, однако это не означает, что Фриц должен впустую проводить месяцы, бездельничая и валяя дурака: "Время, потраченное на учебу, не помешает процессу твоего выздоровления. Кто знает, сколько мне осталось жить!" Опять никакого ответа. 26 января прозвучали угрожающие нотки. Может быть, Фриц об этом не знает, но в цехах произошло много перемен. Каждый, действительно каждый, должен неукоснительно следовать линии Старика: "Долой лень и безразличие. Всем без исключения, кто не может сотрудничать или плодотворно работать в таком духе, придется уйти".
Полагая, что лекция будет принята близко к сердцу, на следующий день он возобновляет курс обучения и пишет: "Есть еще огромное число советов, которые я хочу дать тебе к началу твоей карьеры. Сегодня у меня есть время только на самое существенное. Я хочу просветить тебя в отношении нескольких наших контактов и характеров определенных лиц, их ценности или отсутствии таковой".
Проходит три недели, и каждый день хюгельский почтальон беспомощно разводит руками. Голос в Египте продолжает молчать. Может быть, Фриц парализован? Стал жертвой тропической болезни? Нет, Шмидт сообщил бы об этом. Раздраженный Альфред обрушивает на сына премудрости бухгалтерского учета: "Сегодня я только коснусь того, что собираюсь вскоре объяснить более подробно. Первый пункт – характер бухгалтерского учета, финансов и расчетов. Ты должен это изучать до тех пор, пока полностью не усвоишь".
Эта памятка чахнет в Каире, оставаясь непрочитанной. Потом идет кипа бумаг с наставлениями вникнуть в каждое слово. Не получая ответа, Старик посылает резкую записку: "Мой дорогой Фриц! Сожалею, что ты не добрался до чтения копий моих писем в прокуру, выписывания выдержек из них и регистрации содержания, равно как и до чтения других, которые я посылал прокуре. В них содержится опыт моей жизни, мои принципы, единственно благодаря которым я добился процветания. Игнорировать их – значило бы подвергать это процветание опасности".
Молчание. Видно, никто в Египте не заботится о жизненном опыте Круппа, принципах, процветании. Эй! Что там происходит?
17 февраля был день рождения наследника, ему исполнялось двадцать один год. В замке на холме воссоединившиеся по этому поводу Альфред и Берта задували свечи на торте и поздравительных телеграммах, которые были возвращены как не дошедшие до адресата. Теперь кровь Альфреда вскипела. Тон писем и телеграмм из Эссена достигает степени гневного крещендо, возобновляются угрозы лишения наследства – всегда возможно, пишет он 18 февраля, "отдать другие распоряжения, чтобы сохранить без каких-либо опасений ту систему взглядов, которую я выстроил", – и седой оружейник из-за крушения своих надежд бьется в агонии. А потом следует простое объяснение. Шедшее в никуда неторопливо суденышко причаливает, и доктор Шмидт посылает телеграмму, что его пациент полностью поправился. Пока раздраженные записки Круппа накапливались в египетских почтовых ящиках, его сын с восторгом созерцал цапель. Шмидту приказано возвратиться домой и дать полный отчет о несанкционированном путешествии, а Фриц пусть во искупление грехов остается, чтобы осмотреть партию крупповских пушек, станки которых деформировались из-за сухого климата. Фриц этого и добивался.
Так или иначе, он всегда избегал роковых столкновений. В целях выживания он выработал исключительный дар интриги, который в последние годы жизни его отца стал бесценным активом фирмы. В 1870-х и 1880-х годах международные фабриканты оружия негласно признавались независимыми державами. Как таковые, они имели дела непосредственно с монархами. Альфред был очень плохим посланцем. В Потсдаме его напыщенность можно было понять, потому что он имел дело с соотечественниками-пруссаками. Однако с его темпераментом даже поездки туда на всю жизнь оставили шрамы, а уж за рубежом его вспышки имели бы катастрофические последствия. Поэтому именно Фриц посещал балканских монархов и императора всея Руси, именно Фриц представлял фирму на международных выставках. Его такт был столь же полезен и в Эссене. Поскольку отец не назначил его ни на какую конкретную должность, он оборудовал себе кабинет в Штаммхаусе и внимательно изучал обмен памятными записками между Альфредом и штатом его сотрудников. Ничто не свидетельствует о том, что внесенный им в результате вклад был в то время хотя бы замечен; и даже напротив – поведение прокуры, когда он возглавил фирму, показывает, как серьезно его недооценивали управляющие. Но он неоднократно служил буфером между ними и Стариком. Дважды он убедил ценных людей (Софуса Гуса и Вильгельма Гросса) забрать свои заявления об отставке после ссор с "пушечным королем". Однажды Старик составил скрупулезный доклад "О предотвращении газа в основании снарядов, управлении снарядами и их центровке, обшивке корпусов или пороховых магазинов полосами металла, а также о прогрессивном движении по спирали". Он направил его Гроссу, который, не подозревая о том, что доклад будет возвращен в "Хюгель", начиркал на нем непристойности. Альфред усмотрел в этом неуважение. В качестве кары он попытался натравить майора фон Траутманна на Гросса. Фриц узнал о замысле и обратился к майору:
"Пишу вам совершенно личное письмо в надежде предотвратить крайне нежелательное. Прежде чем вы начнете что-либо обсуждать, вы должны получить все относящиеся к делу документы. Там вы увидите, что Гросс ответил на ряд вопросов. Я убежден, что вы придерживаетесь такого же мнения по большинству пунктов. Если так, то было бы желательно в каждом случае иметь согласованные ответы. Я хочу быть уверенным в том, что мой отец не подумает, будто ваши взгляды и взгляды Гросса противоположны, тогда как в своей основе они согласуются. Мой отец очень склоняется к тому, чтобы сделать эту ошибку, которая привела бы к невероятной неразберихе, и, если возможно, этого надо избежать…
С наилучшими пожеланиями. Не сердитесь на меня за то, что я это написал.
Икренне ваш,
Ф.А. Крупп".
Заранее предупрежденный, Траутманн поддержал конструктора артиллерийских орудий. Конечно, если бы Альфред узнал, что сын его саботирует, гром гнева сотряс бы весь Рур. Он никогда такого не подозревал. Он хорошо обучил Фрица, хотя и не тому, чему намеревался. Он думал навязать мальчику свою волю, свои страсти, свой образ поведения; а вместо этого он создал зеркальное отражение самого себя. Старый Крупп был прямолинеен, молодой Крупп – скрытен. Собственник был мужествен, его наследник – женоподобен. Альфред – груб, Фриц – хитер. По-другому и быть не могло; юноша был вынужден развивать эти качества, потому что не был эмоционально вооружен для борьбы с человеком, который никогда не испытывал колебаний, прежде чем надуть, укусить в схватке, и который, в противоположность Фрицу, не был ущемлен разрушительным расколом между родителями. Возможно, ребенок любил своего отца. Сказать наверняка нельзя. Но нет никаких сомнений в том, что он его до смерти боялся. Он готов был пойти на все, чтобы избежать столкновений, а поскольку был умен и находчив, до этого дело никогда и не доходило.
* * *
Приближалась его женитьба. В одиночку он никогда не смог бы обойти своего Старика и добраться до алтаря. Ему были нужны два сильных союзника, мать и жена, и каждая с характером более мужским, чем у него самого. Вполне возможно, что Берта, а не Фриц, выбрала Маргарет фон Энде в качестве своей будущей невестки. Именно ей Марго моментально понравилась, именно она познакомила ее с сыном, организовывала все встречи и спланировала союз – таким образом получив приз, который ускользнул от ее мужа: продолжение своей личности в будущем поколении.
Внешне казалось, что между двумя этими женщинами мало общего. Берта была симулянткой низкого происхождения, Марго – энергичной аристократкой. Тем не менее, они разделяли одни и те же ценности. Каждая утверждала право женщины быть самой собой, а это было нелегко в стране, где настолько господствовали мужчины, что даже совместное образование считалось чуть ли не преступлением; обеим пришлось выработать черты умных и хитрых конкуренток в борьбе с мужчинами. Жена Альфреда добилась своего – но ценой тяжелых потерь и для мужа, и для себя самой, и для их ребенка. Она удалилась в странный мир, наполненный, вероятно, ее собственными беспорядочными фантазиями, из которого возвращалась только на своих условиях. В XX веке трудно оценивать тактику и триумфы богатой неврастеничной женщины, жившей сотню лет назад. Сегодня ей бы поставили диагноз и лечили, освободив ее мужчин от беспокойства, которое было таким сильным ее союзником в войне против них.
Марго более понятна. Она была предшественницей суфражисток, ей подходил эмансипированный дух решимости убежать из деспотического, спрятавшегося в коконе общества. Правда, она не могла убежать далеко. Совершенно неправильно думать, что она была искушенна, практична или хотя бы обладала такими же знаниями, как, скажем, четырнадцатилетний подросток нашего времени. В ее доме в Дюссельдорфе ни барон Август фон Энде, ни его жена не сознавались детям, что младенцы рождаются голыми, а баронесса старалась скрыть от Марго свои следующие беременности. Девочка знала, что ее мать ждет ребенка, но на этом информация кончалась. Конечно, она была абсолютно невежественна в том, что касается более экзотических аспектов пола, и впоследствии этой невинности предстояло усугубить огромную трагедию в жизни ее и ее мужа.
Не больше знала она и о политике. В семнадцать лет ее взяли в Берлин, где она стояла с широко распахнутыми глазами, в восторге следя за тем, как победоносная прусская армия, сверкая на солнце штыками, под звуки литавр марширует сквозь Бранденбургские ворота на захватывающе пышную церемонию; а однажды она слышала речь железного канцлера. Из истории она большей частью знала только историю семьи. Энде были людьми той тусклой породы, которых великий Бонапарт довел до благородной бедности. На самом деле они находились в состоянии упадка на протяжении двух столетий, а чтобы отыскать по-настоящему выдающегося предка, надо возвратиться еще на двести лет, к Францу фон Зикингену (1481–1523), рыцарю из Рейнской области и лидеру Реформации, который при Карле V служил управляющим императорского двора. К 1870-м годам женщины этого семейства дошли до того, что отстирывали одежду слуг и из нее делали себе платья.
Тем не менее титул сохранял определенную магию; Август фон Энде представлял Дюссельдорф в первом рейхстаге, а его впечатлительная дочь услышала в столице о девушках, которые живут тем, что дают уроки. Она сказала об этом матери, та быстро ответила, что, если она сделает что-либо подобное, семья от нее отречется, Марго, однако, сделала. Не имея достаточного образования для того, чтобы преподавать, она воспользовалась своими знаниями языков, чтобы стать гувернанткой, сначала у детей английского адмирала на холодном острове Холихед в Уэльсе, а потом, на лучших условиях, у принцессы в маленькой немецкой области Дессау. Время от времени она приезжала домой. Дверь перед ней не закрыли, баронесса от нее не отреклась, хотя Марго в наказание должна была ночевать в спальне служанки: пусть братья и сестры осознают, что их старшая сестра выбрала порочный путь наслаждений. Чтобы избежать публичного скандала, ее включали в семейные поездки, и именно таким образом она встретилась с Круппами на вилле "Хюгель". У Августа с Альфредом был официальный бизнес. Он привез жену и детей посмотреть фантастический замок. Берта отозвала Марго в сторонку, выяснила, что она ровесница Фрица, и начала подталкивать дело к союзу.
Подробности последующего перетягивания канатов не совсем ясны; одна из немногих заслуживающих доверия записей исходит из мемуаров баронессы Дойчман: "У Круппов был только один сын, Фриц. Я его очень жалела. Он был слишком нежным и страдал от астмы, но отец не хотел понимать этого и ожидал от него такой же деятельности, на какую сам был способен в его возрасте. Всегда наготове стоял специальный поезд, чтобы по делам увезти несчастного Фрица в любую часть Германии, и он возвращался из таких поездок совершенно изможденным.
Фриц часто навещал нас на Честер-стрит и в Гарте, чтобы только не быть в Эссене. Он обручился с очаровательной леди, фрейлейн фон Энде. Его отец возражал, опасаясь, что его сын, женившись, уйдет на другое промышленное предприятие. Прошло много времени, прежде чем было дано разрешение… Герр Крупп, должно быть, стал весьма своеобразен в преклонном возрасте, он отрекся от жены и не позволял ей возвращаться в его дом. Со многих точек зрения Крупп был замечательным человеком, он по-отечески заботился о тысячах своих рабочих, но был с ними очень суров. Он, как император, раздавал команды, которым надо было повиноваться до последней буквы".
Вообще сомнительно, чтобы любая предполагаемая невестка устроила мужа Берты; его собственный опыт с женой был слишком горьким, и вдобавок он сильно ревновал Фрица. Хотя деловые контакты с Августом были необходимы, Крупп ценил его очень невысоко: просто второстепенный чиновник. Как человек, сделавший себя самостоятельно, он ненавидел прусское дворянство и особые возражения выдвинул против дочери этого дворянина: она своенравна, набожна и к тому же глуповата. Встал ли Фриц на защиту своей возлюбленной, неизвестно. Молчаливость была чертой его характера, а поскольку к наступлению готовилась его мать, ему нечего волноваться. Когда она уехала с виллы "Хюгель", чтобы никогда больше даже тенью своей не касаться отвратительной двери, Альфред сказал сыну, что если тот обязан вести эту девицу к алтарю, то может это делать. Он так сделал. Уже на следующий день Августу было отправлено послание:
"Уважаемый г-н фон Энде,
прошу вас дать мне аудиенцию… по вопросу, от которого зависит мое счастье в жизни… В великом беспокойстве и напряжении остаюсь, как и всегда был, в высшей степени вам преданный
Ф.А. Крупп".
Согласие пришло быстро. Барон, по-видимому, с трудом верил своей удаче. Совсем недавно родные считали Марго едва ли лучше уличной проститутки. Теперь же она выходила замуж за самого богатого наследника в отечестве, и летом 1882 года все они съехались, чтобы отметить сначала помолвку в Ворлице, а потом свадьбу в Блазевице.
Там была Берта, а Альфреда не было. После церемонии он встретил их на ступенях замка официальной, заранее написанной приветственной речью. (Еще домашняя работа для Фрица.) Убрав бумагу в карман, он пустился рассуждать на любимую тему – по поводу абсурдных претензий этого перехваленного саксо-веймарского темного дельца Иоганна Вольфганга Гете. Пока его сын быстро черкал карандашом, пытаясь успевать за взрывными гласными и грохочущими согласными, Крупп торжественно провозгласил: "Мне неинтересно знать, что Гете считается великим философом и сколько еще людей обходятся без житейской мудрости и уважения к обществу. Мне на все это наплевать. Те, кто уставятся на свои пупки и выдают дурацкие суждения идиотов, для меня уподобляются уличным мальчишкам, как бы высоко их ни ставили где-то еще. А я веду свой бизнес, не обращая никакого внимания на их помои. У меня своя дорога, и я никогда ни у кого не спрашиваю, что правильно".
Альфред причмокнул губами. Ему так понравились свои слова, что он решил включить их в письмо знакомому из Дюссельдорфа, и прямо на месте забрал у Фрица записи. Затем, сильно нахмурившись, он сообщил потрясенным новобрачным, что у него нет места, чтобы разместить их.