- Пойдете с Германом. Вплавь. Ты говорил, Чолпонбай, что отличный пловец. Поплывешь замыкающим. Входи в воду сразу за лодкой!
- Есть, товарищ старший лейтенант.
Горохов еще помедлил, чувствуя, что при всей настороженности у Тулебердиева настроение решительное. Командир роты вспомнил, что Сергей Деревянкин ему говорил о Тулебердиеве много хорошего не только как о бойце. Это тоже важно знать. Доброе расположение духа - это подарок, особенно на войне. Значит, все должно быть хорошо, за этого солдата он спокоен.
Горохов повернулся и пополз к другому окопчику, около которого в камышах спрятали лодку.
Рассыпая искры, с Меловой горы опять взмыла ракета.
Когда она погасла, Горохов и пятеро солдат перебежали в лодку. Оттолкнулись. Только начали выбираться из камышей, как противник осветил местность.
Замерли. Опять после света не видно ничего, хоть глаза выколи.
Наконец лодка неслышно ушла в темноту.
Сапоги Чолпонбая сперва увязали в иле пологого дна, потом он почувствовал гальку. Чем дальше от берега, грунт становился тверже. Холодная вода успокаивала. Вот она уже по пояс, по грудь. Чоке решительно оттолкнулся ногами и, ведя одной рукой плотик, на котором лежало оружие и гранаты, поплыл замыкающим, как и было условлено.
Вскоре почувствовал течение. Но знал: место для спуска на воду выбрано с расчетом, чтобы течением снесло весь их маленький десант к устью Орлиного лога, где легче всего выбраться на берег и скрытно приблизиться к Меловой горе.
Недвижимый с виду Дон упруго и властно сносил пловца, вырывал из рук плотик. Какими медленными кажутся взмахи рук, как тяжело ногам в сапогах, каким бесконечным видится окутанный тьмой и туманом водный простор, несущий тебя в неизвестность…
Лодки не видно. Не слышно и весел. Хорошо, что темно. Скоро середина. Но вот - ракета…
На левом берегу командир полка держал телефонную трубку.
Артиллеристы замерли у орудий - снаряды в стволах. Минометчики ждут приказа. Пулеметчики не отрываются от рукояток: большие пальцы на спусковых рычагах…
Это на случай, если переправляющихся заметит противник. Тогда надо будет прикрывать их огнем.
Струйка пота сбежала с виска подполковника. Оттуда, с той первой маленькой точки, которой надо овладеть, развернется наступление на Острогожск, Белгород, Харьков… И очень многое зависит от первого шага, от горстки храбрецов во главе с Гороховым. И… от судьбы, черт возьми!
Как долго висит эта проклятая ракета…
Подполковник Казакевич, не замечая этого, так шумно дышал в телефонную трубку, что, вероятно, было слышно на линии, тело его окаменело от напряжения. Нет, лучше бы плыть вместе с ними, чем так вот стоять, стоять и чувствовать, что ты бессилен влиять на события, хотя, кажется, сделал все, чтобы их предугадать…
Наконец ракета погасла.
Командир полка отер вспотевшее лицо, шумно выдохнул в трубку…
Плыть становилось все труднее, темнота и туман скрывали оба берега. Чолпонбай услышал сдавленный болью шепот:
- Ногу… судорогой свело.
Это Герман, младший лейтенант. Чолпонбай молча подсунул свое плечо под руку взводного.
Он и сам слабел. Что теперь уж скрывать, пловец Чолпонбай был неважный. Но случившееся с командиром придало ему сил.
- Скоро доплывем, - успокаивал Чолпонбай, а сам, переложив оружие Германа на свой плотик, напрягал последние силы, чтобы не потерять из виду лодку.
Вскоре опять обессилел, налег рукой на плотик. Намокший плотик накренился. Тулебердиев успел схватить автоматы, запас патронов ушел под воду. Остались только набитые диски. Чолпонбай подавил досаду, успокаивая себя, повторил:
- Скоро доплывем. Теперь скоро.
Как-то внезапно забрезжил рассвет. Берег открылся - совсем близко.
Противник ничем не обнаруживал себя. Может, заметил, ждет: подпустить к берегу и расстрелять в упор? Все может быть, ничего нельзя знать, предвидеть…
Послышался всплеск в камышах.
- Щука! - шепнул взводный.
Чолпонбай напряг последние силы, ноги нащупали твердое дно. Увязая в глине, вытащили груженую лодку. На ходу затягивая ремни с патронташами и гранатными сумками, держа наготове автоматы, выбрались на берег, залегли.
Тишина. Только зубы отстукивают пулеметную дробь. Разуться бы, вылить воду из пудовых сапог, глину счистить перед броском на гору…
- Напоминаю, - шепчет командир роты. - Группа Захарина идет слева, Бениашвили - справа. Герман и Тулебердиев со мной.
Молча проводили первую четверку, канувшую в туманную мглу Орлиного лога. Ни шагов, ни звона оружия. Молодцы.
Другая четверка скользнула по берегу вправо.
Горохов кивнул и первым двинулся к еще зыбким в утренних сумерках выступам Меловой горы.
Поползли по склону.
Облепленные глиной сапоги скользили.
Сверху надвинулся выступ, в который врос дзот. Кажется, он вот-вот сорвется с горы, покатится вниз, сорвет крадущихся, карабкающихся людей.
Выше… выше… Метров сто, девяносто, семьдесят…
И все - тишина. Предрассветный сон, или… Шестьдесят метров, пятьдесят… А, дьявол!..
Поскользнулся, покатился сверху Горохов. Подсек Германа. Весь напружинившись, Чолпонбай раскинул руки, врос в камень. Удержал ротного. Тот - Германа. Уф-ф…
И снова тишина вокруг. Не услышали? Подставил плечо Горохову. Тот вскарабкался, подтянулся к выступу. За ним Герман. Горохов подал ему руку, подтащил.
Чолпонбай махнул им, давая понять, что справится сам. Пока помогал Горохову, подсаживал Германа, успел рассмотреть то, что видел вчера в бинокль.
Вдавливая носки в выемки, цепляясь за корневища, выбрался на выступ. Рядом Горохов и Герман. Дальше вверх - козья тропка. Вот и амбразура - видна щель. А может, все-таки наблюдают? Молчат…
Горохов глазами дал понять Герману, чтобы он приготовил гранаты, оставался здесь. Сам с Чолпонбаем неслышно скользнул к двери дзота…
На левом берегу командир полка не отводил бинокля от глаз. Временами он видел группу Горохова, понял, что она поднялась к самому дзоту. Затем пропала…
Шли секунды, минуты… Если все в порядке, если этот дзот будет обезврежен, то они должны дать условный сигнал.
Но не видно ни Германа, ни Тулебердиева, ни самого Горохова.
Почти рассвело. Пора начинать переправу. Теперь все зависело от их сигнала.
Казакевич так долго и напряженно ждал, что чуть не пропустил мгновение, когда, появившись из-за дзота, Горохов трижды поднял над головой автомат.
Самая опасная огневая точка обезврежена!
Подполковник схватил телефонную трубку:
- Всем двадцатым…
Не договорил.
Показалось, над самым ухом застрочил пулемет. Он бил с крайнего выступа Меловой горы. Оттуда, откуда огня не ждали.
Не зря показалось вчера Чолпонбаю подозрительным расположение плоского камня. Дзот контролировал огнем реку, подход к Меловой горе.
Сейчас пулемет в любую секунду может перенести огонь на тех, кто начал форсировать реку.
- Справа обойти! - крикнул Герман.
- Давай! - крикнул Горохов. - Сорвем переправу, если не заткнем ему глотку! Время, время…
Чолпонбай тронул старшего лейтенанта за рукав, попросил:
- Разрешите мне напрямик? Не успеем в обход…
- На-пря-мик? - Горохов протянул это слово. - Верная смерть, Чолпонбай! Ни одного шанса из сотни…
- Напрямик! - уже требовал Чолпонбай. - А вы бегом в обход. Иначе сорвется переправа! Если и не сумею… не успею… так хоть отвлеку на себя… А вы за это время…
И Чолпонбай трижды поднял над головой автомат - продублировал сигнал.
- Ну, давай, дружище! Вот тебе гранаты…
Горохов обнял солдата. Чолпонбай быстро, как кошка, пополз на меловую кручу. Горохов и Герман устремились по каменной террасе в обход, чтобы с двух сторон блокировать злополучный дзот.
Глина давно уже стерлась с сапог, тело стало легким, будто и не было трудной переправы, подъема, рукопашной схватки в первом дзоте…
Был непонятный прилив сил. Сейчас Чолпонбаю помогали все преодоленные им кручи Тянь-Шаня, месяцы тренировок, учений и что-то еще, неуловимое, неосознанное.
Он только видел, что небо уже розовеет, редеет туман, который скрывал от врага наши войска, уже готовые начать переправу. Она должна начаться немедленно, сразу, как только замолчит пулемет дзота.
Ступенька, карниз, еще ступенька… Вот она, амбразура! Сколько до нее? Метров пятнадцать, больше?
Увидел и ствол пулемета: бьет непрерывно, точно задыхаясь от злобы…
Так… Надо осмотреться. Слева не подобраться: круча. И справа кручи… Выступ этот с дзотом - как огромный кулак, занесенный над переправой.
Чолпонбай прильнул щекой к склону. Чебрец или какая-то другая трава, такой приятный запах. Кажется, чебрец…
Путь только один - напрямик, к амбразуре. Другой дороги нет.
Чолпонбай прицелился, метнул в узкую щель амбразуры гранату.
Ствол пулемета, изрыгающий пламя, вздрогнул, сдвинулся… Граната попала в него, перекувырнувшись, отлетела, скатилась и взорвалась неподалеку от Чолпонбая. Осколки известняка просвистели у самых ушей, меловая пыль ослепила глаза. Чолпонбай выхватил вторую гранату, переждал, пока рассеется пыль, бросил.
Грохнул взрыв. Но пулемет продолжал строчить.
Потом смолк. Из амбразуры высунулся ствол автомата, косо направленный на него. Чолпонбай дернулся вбок, пуля задела плечо, кровь потекла в рукав гимнастерки. Левая рука стала неметь.
Желто-оранжевые круги поплыли перед глазами. Послышались голоса, замелькали лица. На миг увидел себя перед комиссаром полка: просит включить в число первых… "Или если мне комсомольского билета еще не выдали, то и доверить нельзя?"
Струйка дыма, белесый туман… Нет, это не Меловая, это снежные горы Тянь-Шаня… И в них летят пули…
Вытаскивает из горной речки товарища - пули летят в него.
Садится на коня, пули - в коня.
Сажает на плечо сокола - пули летят в сокола.
Пасет овец с братом - пули летят в грудь Токоша!
Пули, пули… "Есть сила сильней… Это - человек!"
Сергей Деревянкин… "Здесь люди надежные!" Пули летят в Сергея.
Надо защитить, прикрыть - и комиссара, и друга, упавшего в речку, и Меловую гору, и Тянь-Шань, и коня, брата Токоша, Сергея…
Гитлеровские парашютисты, десант! Вот уже в штыковую кинулись. Спасибо, Сергей! Спасибо, брат, выручил!
Теперь моя очередь вас заслонить! И Гюльнар… Вот она, в тюбетейке: косы по ветру, глаза счастливые… Зачем она здесь? Вокруг пули, и все - в нее! Если он не встанет, тогда упадет она…
Он встанет, встанет… Он спасет Гюльнар!
Чолпонбай на мгновение очнулся. Увидел: плотики отчалили от нашего берега, их все больше и больше, пули летят в них…
Где гранаты? Нет? Но есть я, мое тело, воля… Я могу еще двигаться…
Вот так же бил пулемет из танка, когда он, Чоке, у оврага остановил его связкой гранат. Но теперь гранат нет, он один на один с дзотом, убивающим, огнедышащим…
Есть еще здоровая рука. Чолпонбай ухватился за щербатый край площадки, попытался закинуть колено. Опять желтые круги перед глазами. "Я хочу этот гвардейский значок вручить первому среди первых…"
Чолпонбай ползет вперед. Метр, два, три. Он уже в мертвом пространстве: ни пулемет, ни автомат из дзота достать его не могут. Стебли травы, его кровь… Рука автомат не держит… Как пахнет чебрец! Это я дома… вернулся… Сейчас посплю, потом пойдем с братом в горы…
"…Тулебердиев пал смертью храбрых!" Голос Сергея. "Мы отомстим!"
"Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины… клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни…"
"Первому среди храбрых…"
Родина…
И если не он, Чолпонбай, кто ее спасет?
Встал, сделал несколько неверных шагов вперед.
Из дзота ударил автомат…
С нашего берега командир полка в бинокль видит все.
- Погиб! - не отрывая глаз от неподвижного тела, произнес он.
- Погиб! - повторил комиссар.
И тут увидели: Тулебердиев пошевелился, прополз немного вперед. И вдруг, приподнявшись в броске, кинулся грудью на огненную струю…
Громовое "ура" потрясло левый берег.
8 августа Совинформбюро коротко сообщило о том, что южнее Воронежа наши части форсировали Дон. "Советские бойцы заняли два крупных населенных пункта. Бои идут на улицах нескольких других населенных пунктов…"
Позже с этого плацдарма войска Воронежского фронта развернули широкое наступление на Острогожск, Белгород, Харьков…
* * *
В километре от деревни Селявное Давыдовского района Воронежской области на высоком берегу Дона высится белокаменный обелиск, увенчанный пятиконечной звездой. На нем начертаны слова: "Герой Советского Союза Чолпонбай Тулебердиев. Погиб 6.VIII. 1942 г."
В ярких лучах солнца обелиск виден на много верст вокруг.
Он будет сиять века.
Внизу плавно несет свои воды тихий Дон - река, повидавшая на своем веку много.
Неуловимые
"Казаки-разбойники"
Третий день осенний воздух и подмороженную воронежскую землю рвали снаряды. Пятна опавших листьев под сапогами и пятна крови почти не отличались друг от друга. А высота еще была не наша.
Такая живописная в мирное время, сейчас эта высота стала смертоносной: противник властвовал над немалым пространством. Мы были как бы обнажены и взяты на прицел. И горько становилось Виктору Колесову оттого, что он, именно он, комсомолец Колесов, не мог ничего придумать. Не раз, не два находил он выход там, где все становились в тупик, не раз побеждал тогда, когда его считали уже погибшим. Но в этот раз, перед этой высотой…
В минуту затишья он развернул армейскую газету. И зябко стало от прочитанных строк:
"В районе Сталинграда продолжались ожесточенные бои… После сильной артиллерийской и минометной подготовки противник силами пехоты и танков вновь атаковал наши позиции в районе заводов…"
Взгляд впился в вечернее сообщение Совинформбюро от 26 октября 1942 года:
"В районе Сталинграда наши войска отбивали атаки танков и пехоты противника".
Ага, отбивали! Отбивали! И, как бы ободряя читающего скупыми строками, газета писала:
"В районе Воронежа, на западном берегу Дона, бойцы подразделения лейтенанта Каныгина ворвались в окопы противника и закрепились в них".
Ну да! Ну, конечно, ворвались! Это Клим Каныгин, вместе они кончали школу лейтенантов. И закрепились! Они смогли! А мы?..
Он прочитал о боях в Африке… И опять на него дохнуло неотвратимой грозой войны, охватившей мир.
Мировая война!
И от того, как он, Виктор Колесов, будет сражаться на своем участке, тоже зависит ее исход…
Ночами, когда на минуту стихала вражеская артиллерия, проступали иные звуки: сурово гудел северо-восточный ветер в ближней роще. Казалось, и роща осуждала Виктора за медлительность.
Вчера Виктор поразился: в канаве увидел цветок колокольчик. Живой лежал он и цвел, хотя его почти засыпала листва. Прозрачное бледно-фиолетовое пламя выбивалось из-под палых листьев клена и ясеня…
И сейчас из-под листвы отгоревших раздумий, из-под завала огорчений и тревог, подобно колокольчику, проступало еще не осознанное ощущение вечности, новизны и яркости жизни. Это никак не вязалось ни с тяжким положением на участке всего батальона, ни с тем, что снова засвистели немецкие мины, ни с тем, как озабоченно и зло посматривали его бойцы на высоту.
Враг подтянул подкрепление, усилил огонь артиллерии и минометов. Наши бойцы вынуждены были залечь. Но, странное дело, вопреки всему в душе Виктора зрела и зрела решимость.
И когда его вызвали в штаб батальона, он пошел так, словно именно его и только его и должны были вызвать. Еще не дойдя до землянки, Виктор уже знал, зачем его вызывают, был рад и готов ко всему.
- Лейтенант Колесов явился по вашему приказанию, - с некоторой даже щеголеватостью отрапортовал он комбату. И тот, человек вдумчивый и строгий, посветлел, почувствовал настроение этого славного парня. Ведь за минуту до его прихода комбат сказал своему замполиту:
- Согласен с тобой! У Колесова определяющее качество - упорство! А это многого стоит. И его любят солдаты, и верят, и, сам слышал, даже гордятся, хотя среди них есть и такие, которые ему в папаши годились бы…
Комбат усадил Виктора на патронный ящик, сел около, положил руку ему на плечо и задумался. Виктор пытливо всматривался в карту, разложенную на только что сколоченном столике. Пламя коптилки, сделанной из стреляной гильзы, покачиваясь, обрисовывало мальчишеское лицо Виктора, его вовсе и не волевой подбородок, чуть припухлые губы, и трудно было поверить даже здесь, на войне, что этот юноша - самый меткий, самый хладнокровный пулеметчик, что он лично из своего "максима" сразил сотни гитлеровцев…
- Твои места? - и комбат совсем как-то мягко посмотрел на Виктора и вздохнул.
Виктор кивнул, почему-то опять вспомнил колокольчик в канаве и повернул ясное лицо к комбату.
- Так вот, Колесов, - и комбат левой рукой провел по губам, которым трудно было выговорить то, из-за чего Виктора вызвали в штабную землянку…
- Задание? - Виктор встал.
- Задание! Садись, садись… - и опять рука комбата легла на плечо Виктора. - Очень важное… И только ты можешь. Говорят, нет незаменимых. Нет, есть незаменимые. Люблю тебя, как сына, ценю, а заменить некем. Или ты выполнишь, или никто…
За стенами землянки взорвалось несколько мин, загремели орудия, пламя коптилки испуганно заметалось. Комбат объяснил Виктору задачу, потом сказал:
- Сколько нужно, столько бойцов и бери. Как сочтешь нужным решить задачу, так и решай. Все в твоей воле.
Да, в его воле было ночью самому пойти в разведку. Он медленно полз к линии вражеской обороны… В его воле… Сбить противника с высоты, закрепиться на ней… Виктор работал локтями, руки его часто касались осколков, усеявших подножие высоты, мягкая трава гладила его лицо и пахла дымом, родиной, и отчего-то щемило в груди. А руки и ноги делали свое дело, уши сторожко ловили ночные шорохи.
В четыре кола проволочное заграждение. Он пополз вдоль проволоки. "Вот один проход. Заминирован. Наверно, оставлен для контратак. Хорошо, что дают ракеты, все-таки смогу получше рассмотреть… Вот еще, да, да, - еще проход. Ох, как близко ракета!.. - Он прижался, втиснулся в высокую густую траву, по которой совсем недавно ходил на прогулку. - Не о том, не о том надо думать. Вот еще проход. Да, значит, все три заминированы и заминированы ловко… Умеют немцы воевать. И как хитро построили окопы", - думал он, пользуясь каждой вспышкой ракет, чтобы запомнить расположение немецких окопов.