К сожалению, не только с коммунистической партией возникли у него недоразумения: на пятом десятке жизни к нему пришла любовь. Всё было достаточно серьёзно: он был женат к тому времени уже лет двадцать, жена была хорошим человеком, у них вырос сын. Борис нравился женщинам, у него случались короткие романы, но тут было всё другое. У его избранницы, Галины, тоже была семья - муж и дочь лет пятнадцати. И Боря, и Галя не хотели, не могли, не умели жить двойной жизнью, и, значит, нужно было выбирать… И они выбрали - соединить свои жизни. Но жить было негде: приходилось искать временное прибежище - у друзей, у знакомых. И помимо бытовых неудобств начались нелады друг с другом - в основном, по вине Бори: характер у него был ещё тот, к тому же он оказался ревнив. И что печально, с годами, с ухудшением здоровья склонность эта разрасталась, превращаясь чуть ли не в манию. А причин для ревности, по суждению друзей, было у него не больше, чем у Отелло (в исполнении Ваграма Папазяна) или у Арбенина (в исполнении Юрия Юрьева) - которых некоторые из нас могли ещё застать тогда на сцене…
Заканчивая короткие выдержки из написанного или сказанного о Борисе друзьями, хочу привести его подлинные слова о себе, а также слова его критика и друга - о нём. Слова, которые я законно заключу в кавычки и которые, как мне кажется, могут стать чем-то вроде обобщения или резюме как жизни Бориса Балтера, так и того, что вышло из-под его пера.
"…Разумный мир, - писал он сам, - единственно достойный человека, был воплощён в стране, где я родился и жил. Вся остальная планета ждала освобождения от человеческого страдания. Я считал, что миссия освободителей ляжет на плечи мои и моих сверстников. В пределах этого представления о мире я думал… Принимая упрощения за непреложные истины…"
( От автора . Бедный Боря… Бедные мы все… Или, во всяком случае, - многие.)
"…Его проза, - писал литературовед Евгений Сидоров, - настояна на памяти и элегическом настроении; фабула в ней ослаблена и большую роль играет подтекст… Пронзительное чувство утраты, ухода молодости и веры - главная тема его прозы… Драма его не столько в неравной борьбе, сколько в крушении веры…"
( От автора . Абсолютно согласен с этими словами, а от себя могу сделать лишь один утешительный рассудочно-обывательский вывод: не надо ни во что верить до фанатизма - ни в людей, ни в идеи. Итак: люди, будьте бдительны и недоверчивы! То есть скептичны…)
Чуть не забыл ещё одного Бориного друга, чья строка стала заголовком повести "До свидания, мальчики!"
Вот стихи, написанные Булатом Окуджавой в память о Борисе Балтере:
Не всё ль равно, что нас сведёт в могилу -
пуля иль простуда?
Там, верно, очень хорошо: ведь нет дурных вестей оттуда.
Я жалоб не слыхал от них,
никто не пожелал вернуться,
Они молчат, они в пути.
А плачут те, кто остаются.
Они молчат, Бог весть о чём. Иные берега пред ними,
И нету разницы для них
между своими и чужими.
К великой тайне приобщаясь, они уходят постепенно
Под скорбный марш, под польский марш,
под вечный марш, под марш Шопена.
ГЛАВА 8. Командировка в город Уральск. Моё знакомство с "Чёрным Беном". Таинственные Гело и Янат. "Преступник" изобличён. "Все возрасты покорны" - не только любви… Ещёо Балтере, а также о Новом годе в его старой квартире. Лиза и "Робин Гуд"
1
Полноватая симпатичная женщина по имени Лида давно и с удовольствием работала в газете "Пионерская правда", и дети с их простодушными жалобами, просьбами и не всегда политкорректными претензиями нисколько не раздражали её. Поэтому к письму, о котором пойдёт речь, она отнеслась тоже с присущими ей сдержанностью и пониманием. Её дух был закалён подобными посланиями - подумаешь: "Мне нужен труп, я выбрал вас! До скорой встречи. Фантомас. Ха-ха-ха!.." Но это хоть с поползновением на юмор, а вот, например, такие - Лиду серьёзно огорчали. Пишет девочка: "Дорогая редакция! Просьба передать по адресу, вы его, наверно, знаете. Дорогая Майя Плисецкая! Мне очень нравится, как вы танцуете, и нравятся ваши платья. Я очень люблю балет и музыку. Учусь хорошо. Хожу в музыкальную школу. Я смотрела вашу передачу, и мне очень понравилось ваше платье. Очень прошу вас прислать хоть одно ваше платье. Мама мне сказала, что у вас очень много платьев. Лучше пришлите жёлтое, я очень люблю жёлтое, но у меня его нет. Пришлите мне платье, которое вам не длинно, и мне оно будет как раз. Я очень люблю длинные платья… Зоя". (Фамилия и адрес.)
Лида попросила меня приехать в редакцию и сразу стала вынимать из своей папки и показывать некоторые письма, но поговорить хотела о том, которое продемонстрировала напоследок.
- Вы говорили, Юра, - сказала она, - что едете в командировку в Уральск. Там в школах выступать будете. Оттуда как раз пришло к нам письмо тоже со страшными угрозами. Вот поглядите.
Я поглядел: обыкновенный конверт, слева изображена улица Разина в Москве (сейчас снова Варварка), боярский домик, из-за него гостиница "Россия" выглядывает; машины на ней все радиаторами в одну сторону - недавно там одностороннее движение ввели. Лида вынула из конверта листок в клетку, на котором наискосок написано: "Не напИчатали гады. Ждите рОсплаты! Чёрный Бен".
И она стала говорить, что первым делом хотела выбросить письмо в мусорную корзину, но потом подумала: а что же всё-таки мы "не напИчатали" - из-за чего впали в такую немилость у грозного Чёрного Бена? Что он нам посылал? И когда?.. Впрочем, погодите, Юра…
Она разыскала в своей папке более раннее письмо, тоже из Уральска, с таким точно штемпелем, на котором название города написано по-казахски: "ОрАл". Конверт заметно толще - в него вложено два… нет, три листка. Обратного адреса нет, а подпись довольно странная - "Гело". Что это - имя, фамилия, кличка?.. Посмотрите сами, Юра.
Я пробежал глазами написанное и сначала почти ничего не разобрал, кроме рекордного числа ошибок. По привычке хотел поворчать насчёт жуткой невежественности нашего народонаселения, давно охваченного стопроцентной "грамотностью", но Лида, угадав моё намерение, попросила прочитать внимательней и сказать своё мнение. Я подчинился, и постепенно, сквозь частокол изуродованных глаголов и покалеченных прилагательных, не говоря уж об истерзанных наречиях, до меня стало доходить содержание.
Это был вроде бы рассказ с двумя главными героями: он - Гело, она - Янат, о которых сразу же становилось известно, что он высокий и сильный, а она очень красивая. Сначала я подумал, действие происходит где-нибудь на Марсе или Альдебаране, который, кажется, раз в сто ярче и жарче Солнца, однако ничего подобного: всё случилось у нас на Земле. Впрочем, кто знает - может, на других планетах и даже на звёздах тоже сидят за одной партой Янат и Гело, дружат между собой, ходят вместе из школы, хотя некоторые дураки их дразнят. (Насчёт дураков сказал не я - так написано у автора.) И взрослые тоже придираются, глупости всякие говорят… Хуже маленьких… Но Гело никого из них не боялся и не слушал. И однажды совершил такое!.. Всем доказал!
А произошло вот что. Уже первые морозы ударили, но снега всё не было. Как-то после уроков ребята решили на реку Урал сходить - посмотреть, замёрзла или нет. Наверно, уже каток самый настоящий… Ну и пошли. По проспекту Ленина, там памятник Мише Гаврилову - может, вы знаете: он во время гражданской войны пакет очень важный у белого офицера добыл и красным доставил. Потом влево свернули - где раньше настоящая казачья станица была, а после и к реке вышли. Ветер тут вовсю гуляет, а пахнет, можете не верить, жареными пирожками, хотя их с лета не продавали…
В общем, дальше можно было уже догадаться: ребята, конечно, подошли к самому берегу, кто-то прыгнул на лёд, за ним другие. И Янат тоже. Но лёд вдруг треснул, и она провалилась в воду!..
"Все застыли в ужасТном страхе", - так написано у автора. Девочка уже стала уходить под лёд, течение у них в Урале "жуДкое"… Но никто не двигался. И тут Гело бросился ей на помощь! Под ним обвалилась ледяная кромка, он тоже оказался в воде, однако успел ухватить Янат за пальто и стал тянуть к берегу. Лёд всё обламывался и обламывался, и никто из ребят не мог помочь. Гело крикнул: пускай найдут палку или сломают ветку карагачА и протянут ему… Только скорей, скорей!.. Ну же!..
Ребята всё-таки их вытащили. Да он и сам бы, наверное, выбрался, не верите? У Янат после этого насморк был, зато другие болезни как рукой сняло! А ему, Гело, - хоть бы хны! Даже из носа не потекло!.. Его хотели потом наградить медалью "За отвагу", но у них в городе такой не нашлось, а медаль "За спасение на воде" тоже не подвезли - да ему и не надо. Как-нибудь в другой раз…
Вот, в основном, и всё.
- Ну, и что? - спросила Лида. - При всех преувеличениях со стороны автора ясно, что мальчик совершил хороший поступок и обижен, что на это не обратили внимания. А вы как думаете, Юра?
Я вспомнил, как лет десять назад сделал что-то похожее - только не зимой, а летом, и не на реке Урале, а на Оке: вытащил на берег девочку, не то захлебнувшуюся, не то попавшую в водоворот. Но о медалях я как-то не думал - наверное потому, что был старше этого Гело раза в четыре, да и немного знал уже, как, по большей части, достаются поощрения и награды. Но Лиде об этом говорить не стал, а сказал, что ладно: постараюсь, когда буду в Уральске, узнать, если удастся, в какой школе произошло событие и кто скрывается под именами Гело и Чёрный Бен…
Город Уральск до Пугачёвского бунта был казачьей станицей и назывался Яицкий Городок, а здешняя река - Яик. Но после бунта Екатерина II решила уничтожить всё, что напоминало о нём, и повелела сам городок, и реку, и яицких казаков… нет, не уничтожить и даже не изгнать навеки - как, например, в советское время храм Христа Спасителя в Москве, или чеченцев с их земли, а переименовать и называть их всех отныне от слова "Урал". Городу было уже триста пятьдесят лет и столько же - красно-каменному собору с голубыми главами, что стоял недалеко от центра, по соседству с кинотеатром, и внутри был похож на огромный коридор коммунальной квартиры (как у нас с Риммой на Лубянке), только вместо сундуков, корыт, лоханей и велосипедов полы и стены были загромождены чучелами птиц и зверей, гербариями, коллекциями насекомых, книжными томами и фотографиями. Здесь находился краевой музей, где представлялась возможность узнать многое, но только не информацию о том, кто такой Гело и в какой школе он сидит на одной парте с Янат. И так же я не мог там, к сожалению, узнать, где в их городе находилось реальное училище, в котором в самом начале XX века учился мой отец. Следа не осталось…
Поиски Гело тоже мало обещали оказаться успешными. С чего же начинать? Прогуливаясь по улицам, вытянутым с юга на север и с востока на запад под прямым углом друг к другу, и свернув с улицы Фурманова на проспект Ленина, о котором упоминал в своём сочинении Гело, я увидел вывеску "Почтовое отделение № 3" и решил туда зайти: этот номер почты стоял на конверте письма, которое я взял у Лиды. Но что я смогу там выяснить: какие школы находятся вблизи от него? Правильно. Не ходил ведь Гело на дальний конец города, чтобы послать своё письмо в редакцию? Но, с другой стороны, он мог жить совсем не в этом районе, а учиться где-то здесь. Или, наоборот, жить поблизости, а учиться в ином месте?.. Голова у меня немного шла кругом - в детективы я определённо не годился.
На почте удалось лишь узнать, что туда приходят письма для трёх школ. Ну и что? Попробуйте разыскать в них одного "Гело"! То есть "Чёрного Бена"… Нет, всё-таки "Гело"… А на самом деле как? Иванов? Петров? Нурбаев?
В сочинении, которое написал Гело, было упоминание о памятнике Мише Гаврилову, о том, что ребята проходили мимо него к реке. Может, и мне пройти туда же? И начать "плясать" от реки, как от печки?..
Я шёл по старой части города, по неширокому тротуару, отделённому от проезжей части глубоченной канавой, мимо низеньких деревянных домов в один-два этажа. Один из домов, неизвестно почему, был весь облеплен голубями - словно какая-нибудь выставленная на продажу крымская шкатулка ракушками, и казалось, весь он сложен из голубого камня. А вон на том, посеревшем, в тёмных заплатах домишке сразу несколько мемориальных досок: под его крышей останавливался Пушкин, когда собирал материалы для "Истории Пугачёвского бунта"; бывали тут Лев Толстой, Короленко, Владимир Даль… В общем, не только я сюда заглядывал. Хотя, признАюсь, мемориальные места меня никогда не интересовали. Быть может, потому, что на протяжении всей жизни - и в детстве, и потом, в роли туриста, я подвергался изощрённому насилию воспитателей и экскурсоводов, настойчиво водивших меня по домам, комнатам и шалашам, где ступали ноги Ленина, Сталина, а также многих других разными делами прославленных персон. Никаких чувств, помнится, я по большей части не испытывал, кроме скуки и усталости…
И вот я на берегу Урала. Тут не пахнет сейчас жареными пирожками, как утверждал таинственный автор письма, и река почти не видна под снегом. Лишь по голому кустарнику на моём берегу и по невысокому леску на противоположном угадывались изгибы русла. Просто не верилось, что под этим белым покровом катится вода прямо в Каспий, и в ней по-прежнему поводят хвостами и таращат свои незакрывающиеся, как у куклы-неваляшки, глаза разные лещи и сазаны. Неподалёку, на берегу - заброшенное здание, летнее прибежище любителей домино и шахмат. На скамьях и столиках возле дома лежат высокие снежные кипы - как будто хозяйки приготовили бельё для просушки, да так и забыли развесить.
Удовлетворив свои позывы к метафорическому мышлению, я вспомнил о взятых на себя обязательствах перед милейшей Лидой из "Пионерской правды" и снова направил мысли по детективному руслу.
На пути обратно я у первого же встречного постарался узнать, где тут школы… Сейчас, одну минуту, я запишу, извините… Ага, номера пять, семь и двенадцать… И в какую из них можно попасть, проходя мимо памятника Мише Гаврилову… Я заморочил головы уже нескольким терпеливым прохожим, на меня стали посматривать с подозрением - как на дурашливого иностранного шпиона из кинофильма, когда одна девчонка, тоже проходившая мимо, крикнула:
- Да вам же седьмая нужна! Так бы и сказали! От памятника первый… нет, второй поворот направо. А в двенадцатой я сама учусь, она в другую сторону. А пятая вон, за теми домами, видите?
Мне хотелось расцеловать её прямо при всех, но это могло быть истолковано превратно, и я только спросил:
- А не помнишь, в начале зимы девочка не тонула здесь, в Урале? А мальчишка её не спасал?
- Не знаю, - ответила она. - Может, кто и тонул. У нас река такая.
- Пьяный один надысь в лето утонул, - сказала женщина. - Залил бельмы да и полез в воду.
- Это который с овощной базы? - припомнил мужчина.
Я поблагодарил всех и отправился в седьмую школу. (Кстати, в ней, кажется, мне тоже предстояло выступать. Заведующая городской детской библиотекой должна уточнить это во второй половине дня.)
Школа помещалась в старом двухэтажном здании; на второй этаж, где также были классы и ещё кабинет директора, вела узкая деревянная лестница, такая крутая, что на ней впору спортивные разряды получать по альпинизму. Ребята и учителя, видимо, неплохо сдавали на эти разряды, потому что, как пошутил директор, никто пока ещё не сорвался с кручи и инвалидности не заработал. А я вспомнил одну из своих московских школ - в Хлебном переулке, тоже двухэтажную, в которой учился с пятого по седьмой класс и где раздевалка была… нет, не наверху, а внизу, в подвале, но вела туда тоже узкая и жутко крутая лестница, а в самой раздевалке было тесно и душно, как в городской бане. И, что удивительно, никто также не заработал там никакой инвалидности; но что ещё удивительней, ни у кого ничего не пропадало - ни шапка, ни перчатки, ни даже свисток или перочинный ножик, если оказался в кармане. Только всё это было до войны, а после неё тот дом, где школа, стал таким, каким, наверное, был перед революцией: весь белый, на колоннах - неповреждённая красивая лепка, а львы у парадного входа - с целыми мордами, лапами и хвостами. Только надпись на доме не "школа № 20 Хамовнического района", а "Бельгийское посольство"…
Я сидел у директора, в его совмещённом кабинете с завучем, и они рассказывали о школьных делах - о том, что проклятый процент успеваемости никак не хочет приближаться к требуемой цифре "100"; что помещение, сами видите, какое; что дисциплина, конечно, хромает - а что поделаешь, если родители всё на школу валят, а сами за детьми не смотрят, пьют "вусмерть"… (И работают так же, дополнила завуч.) Я всё это неплохо знал, потому что не так давно сам работал в школе, но дал им выговориться и затем спросил, не помнят ли они о таком случае в начале этой зимы, когда мальчишка спас девочку на реке - она под лёд провалилась. Они ничего не знали, а завуч начала рассказывать, что ребята у них, в основном, хорошие - даже те, кто из трудных семей… Вот, возьмите Таню Мокину из шестого класса. Бедняжка, с самого раннего возраста почти ходить не может. Только на костылях, да и то… Горе одно. Но как ей все в классе помогают! Задания на дом носят, гуляют с ней. А уж если она изредка в школу приходит - для них прямо праздник: полы лишний раз вымоют, окна протрут. Любо-дорого смотреть на них… Но вот недавно…
Что случилось недавно, мне узнать не пришлось: в кабинет директора почти ворвалась красивая девушка в пионерском галстуке, который по возрасту был ей совсем не нужен. (Почему они все такие хорошенькие - эти старшие пионервожатые?)
- Семён Ильич, - плачущим голосом сказала она, - прямо не знаю, что делать! Этот Жилин из седьмого "А" опять рядом с Брежневым Элвиса Пресли прилепил!
- Кого? - рыкнул директор.
- Ну, этого… рокера знаменитого. Американского.
- Рокер, покер! Что ещё за зверь?
- Это стиль такой в музыке, - охотно объяснила вожатая. - Рок-н-ролл… Он после свинга появился. А Пресли его лидер. Поёт, как бог!
- Отставить объяснения! Портреты бога в школе вывешивать не будем! - Директор поднялся из-за стола. - Рокера порвать!.. Ладно, сам разберусь… А с вами, - обратился он ко мне тем же командирским тоном, - мы ещё увидимся, наверно. Вы ведь у нас выступать будете? Милости просим.
Я с опаской спустился вслед за ним на первый этаж, невольно сравнивая его с моей бывшей директрисой, начисто лишённой спасительного чувства юмора, и, проходя мимо доски с объявлениями, остановился: пришла в голову гениальная мысль! Вырвав листок из блокнота, я написал на нём печатными буквами: "Внимание! Чёрный Бен, приходи в среду в 4 дня к памятнику Мише Гаврилову. Есть разговор. Буду ждать… Неизвестный доброжелатель". Позаимствовав одну кнопку у объявления о занятиях кружка юных фотографов, я приколол своё на видном месте и ушёл с чувством исполненного долга. Такие же объявления я разместил потом в других школах, где выступал, а также в городской библиотеке, с разрешения заведующей.
На третий день моего пребывания в Уральске, ближе к вечеру ко мне в гостиничный номер вошла взволнованная дежурная и сказала, что меня хотят видеть какие-то дети. Их много! Человек двадцать! (Их было, я потом не поленился посчитать, почти вдвое меньше, но всё равно сидеть в комнате не на чем, и мы беседовали стоя.)