Посоветоваться мне было не с кем. Дома всю авантюру с Арктикой встретят в штыки, а на работе не захотят потерять хорошего радиста и компанейского парня.
На другой день Мутных снова сказал, что в любое время может подписать мое заявление об уходе, но если уж меня так одолел зуд приключений, то может предложить такое путешествие, но с гарантией своевременного возвращения к началу занятий.
В 1933 году Наркомат обороны организовал Всесоюзную альпиниаду Красной Армии. Из пяти военных округов (Московского, Белорусского, Ленинградского, Среднеазиатского и еще Черноморского флота) для участия были отобраны 58 средних и старших командиров. Из разных пунктов Кавказского хребта они должны были идти разными (преимущественно, самыми трудными) дорогами и в одно и то же время собраться в лагере долины Азау, откуда совершить коллективное восхождение на восточную вершину Эльбруса. После восхождения все направляются по Военно-Сухумской дороге в Сухуми, а оттуда пароходом в Крым – в Ялту, где все будут полный месяц отдыхать на туристической базе ЦДКА. В эту экспедицию требуется и радист с переносной радиостанцией. Поскольку в лаборатории ЦДКА мы как раз разработали компактную переносную коротковолновую радиостанцию, то Мутных в Политуправлении предложил мою кандидатуру в качестве радиста экспедиции. Проезд в оба конца бесплатный по воинскому литеру, зарплата идет полная плюс командировочные.
Надо сказать, что в те времена я только раз был в Крыму (и он произвел на меня незабываемое впечатление), а на Кавказе не был ни разу. Против такого соблазна я устоять не смог и, немного подумав, дал свое согласие. В тот же день по радио я известил Кренкеля, что из-за изменившихся обстоятельств принять его предложение я не смогу. В Мурманске он нашел себе радиста, а мне передал, что я еще буду жалеть о том, что не пошел на "Челюскине". Эти слова оказались пророческими: во время "челюскинской эпопеи" я искусал себе локти, но было уже поздно.
4
А пока мне пришлось вплотную заняться подготовкой радиостанции для альпиниады. Наконец все у меня было готово: радиостанция в порядке и сдана в багаж, запас сухих батарей заготовлен. Сам я, с огромным рюкзаком за спиной, с ледорубом и альпенштоком в руках, дожидаюсь своего попутчика Николая Федоровича Бочарова, Бочаров, довольно известный тогда теннисист, инженер ЦАГИ, в этой экспедиции участвовал как инструктор горного спорта. Около главного входа на Курском вокзале в Москве собралось довольно много отъезжающих (дело было в начале августа), в том числе и туристов с рюкзаками и ледорубами.
Рядом со мною целую груду туристского оборудования караулила симпатичная блондинка в полной туристской амуниции. Бочаров задерживался, и я решил заговорить с ней: а вдруг мы собирались в одни края. Но, по-видимому, блондинка была занята и никакого желания вступать со мной в знакомство не выразила. Тут подошел Бочаров, и мы отправились на посадку в поезд до Нальчика (на станции Прохладная наш вагон отцепили и прицепили к местному поездочку Прохладная – Нальчик).
Там достались нам с Бочаровым две верхние полки. Мы уложили свои вещи, и, как только поезд тронулся, принялись ужинать, запивая свою снедь отнюдь не сидром. За день капитальных сборов я настолько уморился, что после нескольких стопок провалился в сон, тем более что был уже поздний вечер.
Проснулся я от ярких лучей солнца, бивших мне в лицо. Уселся я на своей полке и вижу: рядом со мной – вчерашняя блондинка! Сидит на своей полке (плацкартные вагоны тех времен между верхними полками не имели, как теперь, перегородок до самой крыши, а отделялись небольшими, сантиметров в тридцать, переборками), расчесывает свои прекрасные белокурые волосы и с улыбкой смотрит на меня. Я любезно с ней поздоровался и извинился, что не сделал этого раньше. Она, смеясь, ответила, что вчера после отхода поезда я вообще не был способен отличить ее от любого другого предмета. Познакомились. Звали ее Валей, Валей Бабкиной, работала она чертежницей на одном авиационном предприятии и вот едет вместе с братом Володей и подругой Клавой "дикими туристами" в район Эльбруса – то есть туда же, куда и мы!
Вскоре наши купе объединились, и мы очень весело и приятно доехали до самого Нальчика. Там нас уже ждали машины с грузами, на которых мы должны были следовать в долину Азау, где проектировался сборный лагерь всей экспедиции. Ехать туда решили на следующий день, а остаток времени я провел со своими новыми друзьями (точнее, с блондинкой). На другое утро мы со своими грузами отправились в Азау, а с Валей и ее группой условились так: когда они прибудут в Теченекли (это километров 10–15 от Азау вниз), то с проходящими туристами дадут мне знать, а я постараюсь с ними встретиться (я охотно пошел бы вместе с ними прямо от Нальчика, но ничего не поделаешь – служба).
К вечеру мы уже прибыли в Азау. Кругом горы, поросшие сосняком и другими деревьями, высота над уровнем моря 2200 метров, красота неописуемая. Но нам первое время было не до нее: ставили палатки, мастерили столы и прочие необходимые предметы быта, а я еще устанавливал радиосвязь с внешним миром. Станция маломощная (мощность примерно в двадцать раз меньше туалетной лампочки), кого из любителей ни вызову – не отвечают. Бился я так несколько дней и решил, что высокие горы, по-видимому, экранируют излучение моей "пшикалки" и надо подниматься выше. Между прочим, хотя мы и отъехали от Нальчика более ста километров, но вершину Эльбруса мы еще не видели: все время он был закрыт другими горами. Первое место, откуда он открывался во всем великолепии, это Кругозор – площадка на высоте 3200 метров, куда вела довольно крутая горная тропинка.
Решил я со своей радиостанцией и с запасом продуктов подняться на этот Кругозор: может, там условия прохождения радиоволн будут получше и мне удастся установить связь хоть с каким-либо радиолюбителем-коротковолновиком? Поднялся я с очень большим трудом: грузу-то – килограммов пятьдесят!
На дощечке над дверью сбитого из горбыля сарайчика читаю гордую надпись: "Отель Эльбрус". Рядом два больших валуна, чуть поросшие мхом. Около одного надпись: "Верхний парк", около другого: "Нижний парк". Гостеприимным хозяином отеля оказался Витя Корзун, уроженец Кисловодска (чем и объяснялись названия "парков"). Он был и смотрителем здания, и синоптиком, и горным проводником, и всем-всем-всем.
Во время Великой Отечественной войны Витя совершил в этих местах выдающийся воинский подвиг. Заняв предгорья Кавказа, фашисты совершили массовое восхождение на Эльбрус в составе полного батальона горно-стрелковой дивизии "Эдельвейс". На вершине Эльбруса они водрузили свое знамя и оставили в железной коробке автографы всех участников восхождения, а также портрет Гитлера. Все это они снимали на пленку и впоследствии не раз демонстрировали эту киноленту у себя как "великую победу" вермахта. Но следивший за немцами с самого начала Витя Корзун воспринял немецкое восхождение на Эльбрус как осквернение своей "вотчины". Дождавшись момента, когда темнота и холод сгонят фашистов с вершины, Витя залез туда сам, сорвал фашистское знамя и заменил его нашим, портрет Гитлера просто разорвал на куски, а банку с подписями забрал с собой. Переночевавшие на Кругозоре фашисты утром в бинокль увидели развевающееся красное знамя, им и в голову не могло прийти, что вместо свастики на этом знамени снова уже пятиконечная звезда. Знамя и коробку с подписями Корзун передал нашему командованию, за что был награжден орденом Боевого Красного Знамени.
На Кругозоре Витя бывал нечасто, у него были какие-то дела в окрестностях. Он исчезал, а потом снова появлялся, так что фактически полным хозяином оставался я. С радиосвязью дело обстояло получше: как-то мне удалось связаться с Махачкалинским радиоклубом. Я уже праздновал победу, передал им для Москвы несколько радиограмм и условился о регулярной связи. Но, увы, в следующий сеанс Махачкала меня не услышала. Потом я связался с одним ростовским радиолюбителем, но слышал он меня так плохо, что радиограмм я через него передать не смог. В общем попытка держать регулярную радиосвязь на такой ничтожной мощности передатчика, да еще на сухих батареях, которые от ночных холодов замерзали (а ночью температура падала до минус 6–8° – при дневной +25–27°), была обречена на неудачу с самого начала. Никакой практической помощи нашей экспедиции моя радиостанция оказать не смогла, хотя при испытаниях в Москве я и держал с ее помощью регулярную радиосвязь с весьма отдаленными корреспондентами, но тут, видимо, немаловажную роль сыграли горные условия.
Но жить на Кругозоре было не скучно: редко когда мне приходилось ночевать одному, ведь единственный путь для восхождения на вершины Эльбруса лежал только через него. Залезешь, бывало, утром на камень "Верхнего" или "Нижнего парков" и видишь в бинокль, как из леса долины Азау появляются крохотные фигурки туристов – значит, после обеда или самое позднее к вечеру они появятся у меня, больше им деваться некуда, а по их прибытии у меня начиналось чаепитие, иногда и с коньячком. Как-то один из прибывших туристов передал мне записку от блондинки Вали. Она писала, что они уже находятся в Теченекли и очень были бы рады меня увидеть. Тут у меня под ногами загорелась земля. Надо туда ехать, но как это сделать побыстрее? Для хозяйственных нужд альпиниады нам был выделен взвод кавалерии из Прохладной. С командиром взвода у меня установились неплохие отношения, особенно после того, как я однажды продемонстрировал свое искусство вольтижировки на лошади. Узнав, что на следующий день он собирается съездить в район Теченекли за фуражом, я спустился в Азау и попросил его оседлать лошадку и для меня.
Чуть подробнее о моей кавалерийской карьере. До ЦДКА я работал на заводе "Мосэлектрик", который в то время считался одним из самых передовых московских предприятий. Как-то в печати выступил Буденный, который посетовал, что в кавалерию поступают почти сплошь одни крестьяне и поэтому культурный и технический уровень кавалеристов очень низок. На основании этого выступления Московский комитет комсомола решил создать из рабочих ведущих московских предприятий "Кавалерийский полк металлистов". Дали разнарядку и на наш завод. Было объявлено, что все желающие заниматься верховой ездой могут получить "комсоставское" обмундирование бесплатно. А с одеждой в те времена было очень плохо, так что на такую приманку могли клюнуть многие: диагоналевые бриджи, коверкотовая гимнастерка, хромовые сапоги со шпорами и длинная, до пят, кавалерийская шинель могли вскружить голову не одной московской девушке. Проходить занятия по верховой езде должны были в манеже, причем по прошествии двух месяцев надо было решать, останешься ты на военной службе или нет. Если решил остаться, то увольняешься с завода, принимаешь присягу и зачисляешься в кадры Красной Армии – в кавалерию. А если нет, то сдаешь обмундирование и остаешься в прежней должности на заводе.
Записался в эту кавалерию и я. Щеголял в форме (правда, для того чтобы можно было узнать, что мы еще не кадровые военные, на наших фуражках вместо красной звездочки была прикреплена эмблема кавалерии – подковка), ходил заниматься в манеж, причем довольно быстро освоил это не очень-то хитрое дело, да и не только езду, но и вольтижировку (конечно, самую элементарную). Не очень успешно шла у меня рубка: если рубить струйку воды без брызг еще кое-как удавалось, то в глине шашка застревала безнадежно. А уж о том, чтобы на полном скаку обрубить лозинку, привязанную к столбикам по обе стороны пути следования лошади, не могло быть и речи: хорошо, если удавалось из двадцати лозинок срубить (точнее, сломать) две или три. Однажды в выходной день нас направили в казармы 62-го кавалерийского полка в Хамовниках для прохождения практики верховой езды не на манежных, а на настоящих военных лошадях. Прибыли мы туда в седьмом часу утра: весь плац уставлен лошадьми, которых красноармейцы усердно чистили. Ждем час – чистят, ждем два часа – чистят, три – тоже чистят. Спрашиваю у одного, неужели они столько времени каждый день чистят лошадей? Он отвечает: сегодня выходной, и поэтому чистка лошадей сокращена, так как все лошади работать не будут, а в обычные дни чистка раза в полтора дольше. Тут-то я и решил окончательно, что кавалерия мне не подходит: такая чистка мне явно не по характеру. На другой день я сдал свое обмундирование и заявил, что в кавалерию идти раздумал.
Вот так бесславно окончилась моя кавалерийская карьера, но тем не менее ездить на лошади я с грехом пополам научился. Комвзвода из Прохладной приказал оседлать для меня лошадку, и ранним погожим утром мы с ним потрусили под горку из долины Азау на турбазу Теченекли.
Эта турбаза находилась в очень живописном месте. Тут кончалась автомобильная дорога, а дальше, к Эльбрусу, шла тропа, по которой в некоторых местах даже верховой мог проехать с трудом. Доехали мы с комвзвода до Теченекли: он поехал по своим фуражным делам в деревню, а я остался с новыми друзьями, которые уже давно ждали меня в Теченекли. День мы провели очень хорошо: гуляли, ходили в сосновый бор собирать малину (несмотря на август, ягод в лесу было множество), жарили шашлык, пили сухое вино (о существовании которого я в Москве даже не подозревал, обходясь водкой), одним словом – время пролетело незаметно. Тут подъехал за мной наш комвзвода, но, поскольку было еще совсем светло, я не без труда уговорил его оставить меня с лошадью здесь еще на часок.
Когда солнце уже начало садиться, я распрощался с друзьями, простился отдельно с Валечкой, залез на лошадь и поехал к себе в Азау. Не успел я отъехать и двух километров, как уже стемнело (на Кавказе сумерек практически нет: зашло солнце за горы – и сразу ночь). Лошадь, привычная к поездкам в горах, дорогу чувствовала, я ей доверился, к тому же дорога была одна и сбиться было некуда. После шашлыков сильно хотелось пить, и я вспомнил, что рядом прямо из скалы бьет источник нарзана. Подъехав, я слез с лошади, напился сам и на всякий случай набрал воды в притороченную к седлу фляжку. Тут уж совсем стемнело – хоть глаз выколи.
Дорога привела меня к самому опасному месту – Баксанскому ущелью. Тут и днем-то жутковато двигаться, не то что ночью: узкая тропа, на которой два всадника местами и не разъедутся. Справа – отвесные скалы до километра в высоту, слева, в глубоком, тоже почти отвесном ущелье, бушует река Баксан. Я бросил поводья и положился на чутье лошади, которая осторожно, шаг за шагом, брела по этой опасной тропе, причем почти после каждого ее шага в пропасть падали камешки. Вот так, не спеша, я и еду, а на душе неспокойно, все мои чувства напряжены до предела. Тишина кругом полная, если не считать рева реки в пропасти. И вдруг – выстрел, да, как мне показалось, гулкий. От неожиданности я чуть с лошади не упал, но быстро овладел собою и стал соображать, что же делать дальше. Первым делом слез с лошади и спрятался за нее, встав спиной к горе, ведь стрелять-то, конечно, могли только со стороны ущелья, а не с горы надо мной. Тут на память пришли рассказы туристов о нападениях на них бандитов, прятавшихся в горах от раскулачивания (год-то на дворе был 1933-й). Хорошо вооруженные, отлично знающие горы, прекрасные стрелки, эти бандиты были практически неуловимы. И вот, по-видимому, я со своей лошадью стал объектом такого нападения. Ведь бандиты прекрасно знают, что абы кто здесь на лошадях не ездит: значит, это военный, возможно, из войск ОГПУ, а за "снятие" такого их бандитский бог зачтет им немало грехов. Все эти мысли роились в моей голове, когда, спрыгнув с лошади, я спрятался за нее. Раз бандит стрелял, значит он меня видел, ведь эти горцы, по рассказам бывалых людей, видят в темноте как кошки, а я в этой кромешной тьме не вижу даже хвоста своей лошади.
Жду второго, возможно последнего в моей жизни выстрела. Проходит минута, вторая, третья, все тихо. Неужели бандит потерял меня из виду? Что делать? Наверно, стоять на месте неподвижной мишенью нет смысла. Решил идти вперед. Прижавшись спиной к скале, держа за поводья впереди себя лошадь, начинаю медленно двигаться по ущелью. Никто больше не стреляет. Пройдя более половины пути, я окончательно осмелел, даже решился сесть в седло и вполне спокойно доехал до самого конца ущелья. Въехав в лес, я пришпорил лошадь, чтобы поскорее убраться из этого проклятого места.
Через некоторое время я почувствовал, что у меня что-то мокро в том месте брюк, которое обычно должно быть сухим.
Ну, думаю, храбрец: от первого выстрела – и так осрамился! Уже перед самым Азау мне опять захотелось пить. Вспомнил, что у меня во фляжке нарзан. Достаю фляжку – она пустая, только пробка висит на шнурке. Тут-то меня и осенило: никто в меня не стрелял, просто от сильного напора газа из фляжки выскочила пробка, а я с перепугу принял этот звук за выстрел! А когда я поехал по лесу рысью, остатки нарзана вылились мне на брюки. Мне бы смолчать, но в Азау я все это рассказал, и потом мои коллеги долго и от души надо мной потешались.
Вскоре полностью собрались все участники альпиниады, и начался решающий этап – коллективный штурм восточной вершины Эльбруса. Источники питания моей радиостанции окончательно "подсели", и я тоже смог принять участие в восхождении.
Поскольку до этого я почти месяц пробыл на Кругозоре и Приюте-11 (высота 3 200 и 4 200 метров над уровнем моря), то самое главное препятствие к восхождению – акклиматизация к разреженному воздуху – для меня уже не существовало, и на Эльбрус я поднялся безо всяких затруднений. Погода стояла чудесная, но на вершине дул довольно сильный и холодный ветер. Видимость была очень хорошей. Черное море было видно довольно отчетливо, а Каспийское вырисовывалось в виде смутной дымки. Все Кавказские горы были как на ладони. Наш кинооператор все время крутил свою машину, а все имевшие фотоаппараты (а таких в те времена было еще очень мало) непрерывно щелкали затворами. Водрузили на вершине красный флаг, оставили в положенном месте металлическую коробку с фамилиями и подписями и начали спуск, так как ветер становился все сильнее.
Спуск прошел вполне успешно: в тот же день мы были в нашем лагере на Азау. После короткого отдыха все должны были спуститься в Теченекли. Там меня ожидали мои новые друзья и, конечно, Валечка. Вместо Эльбруса они ходили через Бичайский перевал в Сванетию.