Однако к этих вопросах и оказался почти одиночкой: кроме меня в том же смысле высказался еще только Зволянский. Большинство было за план Зубатова. Даже киевский жандармский генерал Новицкий, который впоследствии в своих воспоминаниях ругательски ругал Зубатова, холопствовал перед ним на этом совещании, говоря по моему адресу:
- Какой-то, мол, жандармский ротмистр позволяет себе учить нас, стариков, дисциплине...
Сопротивление Зволянского повело к тому, что на этот раз планы Зубатова не получили полного осуществления. Но победа его - правда, кратковременная - была совсем близка: в апреле 1902 года после убийства министра внутренних дел Сипягина на этот пост был назначен В.К. Плеве, который провел коренные реформы в Департаменте Полиции, на время отдав его фактически в полную власть Зубатова.
С В.К. Плеве мне пришлось познакомиться вскоре после его назначения на пост министра.
В том году на юге произошли массовые крестьянские волнения, особенно встревожившие правительство потому, что они были первыми волнениями такого рода. Только что назначенный министром, Плеве лично отправился в затронутые крестьянскими беспорядками Харьковскую, Полтавскую и Черниговскую губернии, чтобы на месте ознакомиться с характером и причинами этих волнений. По дороге Плеве виделся в Москве с Зубатовым, который сделал ему подробный доклад о революционном движении и своем плане борьбы с ним. Плеве был одушевлен тогда одной идеей: никакой революции в стране нет. Все это выдумки интеллигентов. Широкие массы рабочих и крестьян глубоко монархичны. Надо выловить агитаторов и без колебания расправиться с революционерами. Естественно поэтому, что идеи Зубатова ему пришлись по сердцу.
Очевидно. Зубатов говорил с Плеве и обо мне, - только этим я могу объяснить тот прием, который я встретил у Плеве, когда явился к нему в Харькове с докладом.
Вы слишком много власти себе берете, - резко начал он. - Вы не выполняете предписаний Департамента полиции.
Мне, ваше превосходительство, - ответил я, - не известны такие случаи. Мне случалось не выполнять предписания Московского Охранного отделения, но ведь я не подчинен Москве.
А история с транспортом?
Я подробно объяснил, как именно было цело, и прибавил:
По долгу присяги, ваше превосходительство, я считал себя не вправе допустить распространение революционной литературы.
Наш разговор затянулся, перешел на общие вопросы зубатовской политики в охранном отделении. Я не скрывал своего отношения к ней.
На обратном пути из поездки в Полтаву и Чернигов Плеве снова вызвал меня, для продолжения разговора. На этот раз Плеве подробно расспрашивал меня о том, как я мыслю себе борьбу с революционным движением и, я помню, в заключение он сказал мне в свойственом ему решительном и властном тоне:
Вы - человек способный. Я вас здесь не оставлю. Но помните, - прибавил он, - я умею награждать, но умею и карать. Мне нужно, чтобы люди, которых я ставлю на ответственные посты, беспрекословно подчинялись распоряжениям начальства.
После этой беседы я ждал нового назначения, - из слов Плеве я понял, что он имел меня в виду для должности начальника Охранного отделения в Петербурге. Но месяц проходил за месяцем - а я не получал никаких известий. Вскоре причина выяснилась: Зубатов переведен из Москвы в Департамент полиции начальником особого отдела и таким образом стал фактически руководителем всего розыскного дела в Империи. При нем ни на какое повышение я рассчитывать, конечно, не мог.
В начале 1903 года мне пришлось побывать в Петербурге. Директором Департамента полиции в это время был A.A. Лопухин. С 1900 по 1902 он исполнял должность прокурора харько некой Судебной Палаты, и мне приходилось с ним тогда часто встречаться. Во время того приезда Плеве в Харьков, о котором я рассказал выше, Лопухин обратил на себя внимание Плеве своими планами реорганизации полиции и всего дела борьбы с революционным движением. Именно этому своему плану Лопухин был обязан назначением на пост директора Департамента Полиции. К сожалению, в Петербурге он целиком подпал под влияние Зубатова.
В этот приезд в Департаменте Полиции я познакомился с характерной фигурой того времени, правой рукой Зубатова - Евстратием Павловичем Медниковым. Он пользовался большим влиянием на Зубатова, и последний при переводе в Петербург захватил его с собой. Колоритная это была фигура. Бывший унтер из торговцев, малограмотный, но с природной ярославской смекалкой, пронырливый, хитрый.
В этот мой приезд в очередной беседе, в которой участвовали Зубатов и Медников, последний мне сказал:
Вы ничего не делаете там. Ни одной тайной типографии не открыли. Возьмите пример с соседней, Екатеринославской губернии: там ротмистр Кременецкий каждый год 3-4 типографии арестовывает.
Меня это заявление прямо взорвало. Для нас не было секретом, что Кременецкий сам через своих агентов устраивал эти нелегальные типографии, давая дли них шрифт, деньги и прочее.
И я ответил:
Я не арестовываю типографии потому, что у нас в Харькове их нет. А самому их ставить, как делает Кременецкий, и получать награды потом - я не намерен...
Взволнованный этим разговором, я пошел объясняться с Лопухиным.
Совершенно недопустим, - говорил я, пользуясь правом старого знакомства. - такой метод наград. Ведь выходит, что Департамент награждает тех деятелей политического розыска, которые не могут воспрепятствовать росту революционного движения в их районе. Надо, наоборот, награждать тех, кто - не дает развиваться этому движению.
Я был очень разгорячен, а Лопухин явно смущен.
Возможно, что не без влияния этого разговора я получил через некоторое время чин подполковника. Я понял, что меня успокаивают.
К характеристике Лопухина я хочу здесь отметить, что, в отличие от обычного типа прокуроров, он всегда отличался особой предупредительностью по отношению к Охранному отделению. Мне не приходилось встречать ни одного прокурора, который с такой готовностью шел навстречу интересам политического розыска, как он. Обычно прокуроры ловили нас на мелочных, формальных нарушениях закона и мешали нашей работе, порой открыто защищая интересы арестованного.
Карьера Зубатова, который пользовался большим влиянием при Плеве, как известно, закончилась еще при жизни Плеве, и довольно-таки неожиданно. По официальной версии, причина его падения заключалась в захваченных его письмах к агенту Шаевичу, который в Одессе так руководил зубатовской рабочей организацией, что летом 1903 года довел дело до всеобщей стачки. Неофициально, однако, настойчиво утверждали, что Зубатов сломал себе шею на другом: он якобы пытался вести большую политику и вмешивался в борьбу между Витте и Плеве. Кто-то раскрыл эту игру перед Плеве; последний его уволил и немедленно удалил из Петербурга с воспрещением жить в столицах.
После удаления Зубатова разруха в Департаменте полиции достигла своей высшей точки. Я не соглашался с политикой Плеве, но у него все же была какая-то политика. Он был крупный человек и знал, куда шел и чего хотел. Его преемники никакой своей политики не имели и плыли по воле волн, принимая решения от случая к случаю. За короткое время своего пребывания в Департаменте полиции Зубатов все ответственные посты заполнил своими людьми, воспитанными на его идеях, усвоившими его методы работы. Многие из них были с авантюристической жилкой в характере. Зубатов умел держать их в руках - и хотя их авантюризм и тогда давал себя знать, но все же они не выходили из известных границ, Когда Зубатова удалили, "зубатовский" аппарат остался, но без своего создателя и руководителя. Политика игры с рабочими обществами, несмотря на тот крах, который она испытала в дни южной стачки 1908 года, не была в корне ликвидирована. "3убатовские общества" продолжали еще существовать - хотя было ясно, что если эта политика и при Зубатове приводила к печальным результатам, то без Зубатова она должна привести к прямой катастрофе.
Эта катаcтрофа и не замедлила придти - в виде событий 9/22 января 1905 года.
Глава 4. Герой красного воскресенья
В первые месяцы моей работы в Петербурге весь официальный мир только и говорил, что о событиях "красного воскресенья" и о герое этого дня, священнике Гапоне, чей образ постепенно принимал буквально мифические размеры. Даже страшная смерть Сергея Александровича не ослабила этого интереса. Особенно много разговоров было в Департаменте полиции. У меня все время было впечатление, что его руководители чувствовали себя ответственными за эти события. И они действительно были ответственны, ибо рабочее общество, которое руководило январской стачкой, стояло под покровительством Департамента полиции, а Гапон был в связи с Зубатовым и действовал по его указаниям.
Я не историк, да и текущих дел у меня всегда было слишком много, чтобы иметь время на подробные расспросы о прошлом. Но Гапон был не только прошлым. Он в это время жил за границей и печатал там свои воззвания, производившие огромное впечатление на рабочих. Поэтому, еще не предполагая, что судьба скоро сведет меня с ним лично, я стремился точнее и подробнее узнать о Гапоне, об его личности и об его роли в движении. К сожалению, многое теперь забылось: узнанное из рассказов других вообще всегда легче забывается, чем то, в чем сам принимал участие. И все же фигура Гапона и его роль для меня вполне ясны и теперь.
Сын священника, Гапон был родом с юга, кажется из Полтавы. Он окончил духовную семинарию, а затем - и духовную академию в Петербурге. Во время пребывания в этой последней он выделился своим даром слова и не только легко получил место священника в одной из петербургских церквей, но и завязал широкие знакомства в петербургском обществе. Кто его свел с Зубатовым, я не знаю, но хорошо помню, что в Департаменте все его называли учеником и ставленником Зубатова. Последний в это время только что перебрался в Петербург, был в периоде расцвета своего влияния на Плеве и горел желанием поскорее проделать в Петербурге свой опыт создания покровительствуемого полицией рабочего общества. Молодой священник с талантом проповедника и широкими связями в петербургском обществе как нельзя лучше подходил для роли исполнителя планов Зубатова. По указаниям последнего он повел свою агитацию, по его же указаниям и при его материальной поддержке он основал рабочее общество. Несомненно, результаты этого опыта были бы печальны и в том случае, если бы Зубатов имел возможность все время руководить Гапоном. Но положение во многом ухудшилось, когда вскоре после открытия общества Зубатов был удален от дел политической полиции. С Гапоном теперь поддерживал сношения Медников, который, конечно, никакого влияния на Гапона иметь не мог. Помнится, мне говорили, что несколько раз с Гапоном виделся и сам директор Департамента полиции А.А. Лопухин - но эти свидания были отрывочны и большого значения иметь не могли. В итоге оказалось, что поставленный руководителем политической полиции на такое ответственное место Гапон почти с самого начала был предоставлен самому себе, без опытного руководителя и контролера.
Результаты не замедлили сказаться.
Созданное Зубатовым и Гапоном рабочее общество нашло в Петербурге хорошую почву. Число его членов быстро росло и к концу 1904 года доходило, помнится, до 6-8 тысяч человек. Но о контроле полиции за деятельностью общества давно уже не было и речи. Это было обычное общество с настоящими рабочими во главе. В их среде и Гапон совсем забыл о тех мыслях, которыми руководствовался вначале. Достаточно было небольшого толчка, чтобы это изменившееся положение выявилось. За таким толчком дело не стало.
Из-за какого-то маленького столкновения в декабре 1904 года директор Путиловского завода - наиболее крупного тогда завода в Петербурге - уволил четырех рабочих. Все они были членами руководимого Гапоном рабочего общества. Это общество отправило к директору делегацию, требуя обратного приема уволенных. Директор отказался. После долгих переговоров собрание рабочих Путиловского завода - членов гапоновского общества решило с 3/16 января 1905 года начать забастовку. Был выставлен целый ряд требований: вспомнили все свои обиды. День ото дня забастовка расширялась - скоро стоял весь Петербург. Забастовали типографии - и не выходила ни одна из газет. Газовый завод и электрическая станция присоединились к стачке - и Петербург погрузился в темноту. Полуторамиллионное население Петербурга шло навстречу событиям - без газет, без воды, без освещения.
Во главе стачки стоял Гапон. Каждый день он выступал на рабочих собраниях, устраиваемых в разных концах города. Он был талантливым демагогом и умел влиять на серые массы слушателей. Его слушали и с напряженным вниманием, и с любовью. Сотни тысяч верили ему и готовы были пойти за ним, куда бы он их ни повел. И он звал их идти к Царю. "Вас несправедливо притесняют, - говорил он, - и власть бессильна вас защитить. Только один Царь может вам помочь: он не имеет других интересов, кроме блага народа. Он стоит выше всех - и только он своим высоким словом может удовлетворить наши требования". В этих его речах слышались отзвуки старых теорий Зубатова - но какое содержание стали теперь в них вкладывать? Движением с самого начала воспользовались революционеры для своей агитации. Им легко удавалось проводить на собраниях свои требования. В результате в петицию, которую собирались подать Царю, были включены революционные политические требования - и рабочая организация, созданная Зубатовым для того, чтобы отвлечь рабочих от политики, вела такую широкую чисто политическую агитацию, какой до того вести никто не мог и подумать.
Это движение застало полицию врасплох. И в Департаменте, и в градоначальстве все были растеряны. Гапона считали своим, а потому вначале не придавали забастовке большого значения. Когда потом спохватились, было уже поздно. Я очень хотел узнать, пытался ли кто-либо из ответственных руководителей Департамента повидаться с Гапоном, - но ничего точного узнать не смог. Знаю только, что уже после начала забастовки с Гапоном виделся петербургский градоначальник Фулон. Это был, говорят, очень честный человек и хороший солдат, но в делах политической полиции ничего не понимал. С Гапоном он был давно знаком и доверял ему. То, что Гапон теперь делал, его сильно смущало. Гапон долго и подробно рассказывал, убеждая, что ни он, ни рабочие никаких революционных целей не ставят. После этих рассказов Фулон стал понимать еще меньше.
- Я человек военный, - заявил он Гапону под конец разговора, - и ничего не понимаю в политике. Мне про вас сказали, что вы готовите революцию. Вы говорите совсем иное. Кто прав, я не знаю. Поклянитесь мне на священном евангелии, что вы не идете против Царя, - и я вам поверю.
Гапон поклялся... Фулон поверил ему - и потом, конечно, жестоко пострадал. Но винить его, по правде, трудно: он был сравнительно мелкой пешкой, - виноваты были те, кто начинали зубатовскую игру с огнем.
Агитация Гапона имела огромный успех. Сотни тысяч были охвачены одной мыслью: "К Царю".
На воскресенье 9/22 января назначено было шествие всех рабочих к Зимнему дворцу - для того, чтобы вручить Царю петицию, покрытую десятками тысяч подписей. Полиция знала обо всех этих приготовлениях. Для власти было два прямых пути: или пытаться раздавить движение, арестовав его вождей и ясно объявив всем, что шествие будет разогнано силой; или убедить Царя выйти к рабочей депутации для того, чтобы попытаться по-мирному успокоить движение. Власть не пошла этими путями. До позднего вечера в окружении Государя не знали, как поступить. Мне передавали, что Государь хотел выйти к рабочим - но этому решительно воспротивились его родственники во главе с Великим князем Владимиром Александровичем. По их настоянию Царь не поехал в Петербург из Царского Села, предоставив распоряжаться Великому князю Владимиру Александровичу, который тогда был командующим войсками Петербургского военного округа. Именно Владимир Александрович руководил действиями войск в день "красного воскресенья". Полиция о планах военных властей не была осведомлена. Поэтому-то и могли иметь место такие факты, как убийство войсками нескольких полицейских чиновников, которые сопровождали толпы рабочих.
Поздно в ночь на воскресенье войска заняли назначенные им позиции на улицах.
Стоял жестокий, морозный, петербургский январский день. Нева и ее притоки были покрыты толстым слоем льда. Повсюду сновали патрули. Солдаты, как на бивуаках, грелись у разложенных на улицах костров. Офицеры в походном обмундировании. Наиболее плотно войска были сосредоточены у Зимнего дворца, в пунктах, ведущих из рабочих кварталов в центр города, и в рабочих районах. Фабрики и предприятия охранялись особыми караулами. Артиллерия была выведена в полной боевой готовности.
И тем не менее никто не верил, что войска могут стрелять. С раннего утра 22 января потянулись рабочие на сборные пункты. И густыми толпами, в каждой из которых числилось по нескольку тысяч человек, двинулись они в 10 часов утра из рабочих кварталов в город.
С портретом Царя перед собой шли рабочие массы Петербурга к Царю. Во главе одного из многочисленных потоков шел священник Гапон. Он поднял крест перед собой - словно вел этих людей в землю обетованную. За ним следовала верующая паства.
В этой толпе, которая шла вслед за Гапоном, было около 3000 человек, старых и молодых, мужчин, женщин и детей. Впереди шествия, чтобы очистить ему путь, верховые-полицейские; под командой одного из полицейских офицеров шел также наряд пешей полиции. Гапон шел впереди. Слева от него шел священник Васильев с большим деревянным распятием в руках; справа - социалист-революционер Петр Рутенберг. За ним следовала группа рабочих с портретами Царя, хоругвями, распятием и образами.
Около 11 часов гапоновский отряд достиг речки Таракановки. Мост, находившийся в нескольких километрах от Зимнего дворца, из пригородов в центр города, был занят солдатами. Лишь только голове отряда удалось вступить на мост, показался кавалерийский разъезд. Толпа разомкнулась и пропустила его, для того чтобы затем сомкнуться вновь и идти дальше. Тотчас же рота, занимавшая мост, направила свои ружья на толпу. Прозвучал рожок горниста, затем воздух прорезал сухой, неравномерный залп. Очевидно, предупреждающего рожка не поняли, и вот уже лежали убитые и раненые, а многие еще не понимали, что именно случилось.
Считая, что произошло недоразумение, полицейский офицер в отчаянии обратился к военным:
- Что вы делаете? Почему вы стреляете в религиозную процессию?
В это время раздался второй залп, и полицейский офицер упал ничком. За ним - вся толпа, стоявшая у моста. Было неизвестно, кто убит, кто ранен, кто бросился на землю, спасаясь от пуль. Стояли только несколько человек, несущих образа.
Уже при сигнальном рожке горниста, перед первым ружейным залпом Рутенберг схватил за плечи Гапона и бросил его наземь: опытный революционер, он понимал значение сигнала. Благодаря этому Гапон избежал смертельной опасности. Священник Васильев, стоявший подле него, был убит.
После третьего залпа Рутенберг спросил:
- Ты жив?
Гапон прошептал:
- Жив.