Вся беда в том, что "четвертый путь" Гурджиева, "путь развития скрытых способностей - это путь против природы, против Бога". Рене Генон, антипод Гурджиева и в духовном, и в чисто человеческом смысле, не уставал повторять, что заслуживает доверия лишь тот "наставник мудрости", который принадлежит к определенной легитимной конфессии, исповедует догмы и исполняет обряды той или иной религии; все прочие - в лучшем случае шарлатаны, в худшем же - лжепророки, которые, по словам Евангелия, приходят к нам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. Гурджиев не исповедовал никакой религии и никаких обрядов не исполнял, в отличие от того же Генона, ежедневно творившего зикр в каирской мечети Абу-ль-ала-аль-Маари. "Противобожие" кавказского мага выражалось не только в многочисленных, подчеркнуто кощунственных рассуждениях на темы Нового Завета (взять хотя бы его утверждение о том, что во время Тайной вечери ученики Христа ели и пили не хлеб и вино, претворенные в плоть и кровь Спасителя, а каннибальствовали, пожирая физическую плоть Христа и запивая ее Его кровью), - "противобожие" это получило своего рода "теоретическое" обоснование в толстенном графоманском опусе Гурджиева под названием "Рассказы Вельзевула своему внуку".
Стоит, пожалуй, хотя бы вкратце охарактеризовать эту книгу, поскольку она дает некоторое представление о масштабах гурджиевского "мифотворчества".
Начать с того, что эта "космическая эпопея" относится к разряду произведений, которые принято называть "нечитабельными". Чудовищный синтаксис, бесконечные занудные повторы, множество громоздких неологизмов, которые невозможно произнести вслух, не сломав себе при этом язык, беспрестанные и почти болезненные потуги на юмор, то и дело сквозящее между строк идиотическое и недостижимое желание переплюнуть Рабле, Свифта и Вольтера - все это способно отвратить от "Вельзевула" самого храброго читателя. Приведу, в виде иллюстрации, всего один небольшой пассаж. "Итак, мой мальчик, - (обращается бывший космический мятежник к своему внуку), - главной особенностью "Вездесущего Окиданока", в данном случае, является то, что процесс "Джартклом" происходит в нем внутри организма каждого существа, но не от пребывания в контакте с эманациями какого-либо большого космического сгущения; факторы эти для этого процесса в организмах существ являются результатами либо сознательных процессов "Партдолг - обязанность" самих существ - об этих процессах я подробно объясню тебе позднее, - либо того процесса Самой Великой Природы, который существует во Вселенной под именем "Каркулионарниан-актуализация", что значит "Получение-требуемой-полноты-вибраций-путем-приспособления". И таким - или даже еще более "изысканным" - языком написана вся книга! Если же все-таки удается прочесть эту ахинею хотя бы "по диагонали", оказывается, что суть ее сводится к немногим - и довольно незамысловатым - положениям. "Великий Вельзевул", как его именует автор, пострадавший за "вмешательство в то, что его не касалось", оказывается величайшим мудрецом, а кроме того, талантливым "космическим администратором", наблюдающим за порядком в захолустной солнечной системе "ОРС", в которую входит планета Земля. Земляне, люди, или, по терминологии Вельзевула, "трехмозговые существа", - всего лишь несовершенное подобие его собратьев: "Внешние покровы трехмозговых существ этой планеты Земля близко походят на наши собственные, только, прежде всего, их кожа немного тоньше, чем наша, и затем, во-вторых, они не имеют хвоста, а их головы без рогов. Наихудшее у них - это их ноги, а именно то, что они не имеют копыт…" Впрочем, когда-то люди все-таки имели хвост и, соответственно, обладали куда более здравым рассудком, чем их теперешние потомки; но случилось так, что в незапамятные времена некая "Высочайшая Комиссия", состоявшая из "Ангелов и Архангелов" (надо полагать, ангелов падших, служителей Вельзевула), внедрила в основание хвоста "трехмозговых существ специальный орган, с таким свойством, чтобы <…> они воспринимали реальность шиворот-навыворот". Впоследствии этот орган (Вельзевул называет его "кундабуфером") был удален, но люди так и остались жалкими полуавтоматами, лишенными воли и разума, - их единственное спасение в том, чтобы довериться мудрости Вельзевула, принять его учение, гласящее, что "весь наш мир и, конечно, люди в нем - не что иное, как иллюзия, и что подлинность и реальность мира являются "мозолью", и, кроме того, мозолью, растущей на большом пальце нашей левой ноги. Кроме этой мозоли ничего не существует в мире, все только кажется этим "психопатам-в-квадрате".
Таким образом, глубинный слой "философии" Гурджиева представляет собой не что иное, как примитивнейшую форму сатанизма: Бог, или, как выражается Вельзевул, "Его Бесконечность", не озабочен поддержанием миропорядка и вообще никак не проявляет себя; Космосом управляют подозрительные "комиссии", по своей воле перекраивающие как Вселенную, так и человеческую природу: их путь - это, как мы помним, "путь против природы, против Бога". Читая "Рассказы Вельзевула своему внуку", нетрудно заметить, что в образе главного героя автор вывел самого себя - вывел таким, каким бы он был, если бы "Его Бесконечность" даровал ему власть не над жалкой группой "психопатов-в-квадрате", а над всем человечеством, над всей Землей.
Вопреки бесчисленным измышлениям, приписывающим Гурджиеву контакты с заправилами Третьего рейха, никаких достоверных фактов, подтверждающих это, не существует. Он довольствовался абсолютной властью над угодившей в его хитроумные тенета "паствой", которую разминал в бесформенную массу, лепил из нее то, что ему было нужно, выжимал из нее все соки. Доктор Янг, один из цитируемых Повелем "свидетелей обвинения", изумляется тому, "какой власти может достигнуть человек, обретая магические атрибуты "Всемогущего Отца" или проецируя на окружающих свой, по терминологии Юнга, магический архетип. В результате подобного переноса люди теряют способность к критике, ибо и сами бессознательно стремятся подменить учителя Отцом. "Гуру", как называют в Индии учителей, всегда прав. Он непогрешим. Каждый поступок мага имеет тайный, сокрытый от всех смысл". Лишь редкие люди, соприкоснувшиеся с Гурджиевым, находили в себе достаточно духовных сил и здравого смысла, чтобы трезво оценить его истинный характер и цели его деятельности. Учение Гурджиева, пишет один из таких здравомыслящих "свидетелей", - это "нечто путаное, сомнительное, эклектичное, как если бы метеоролог основывался одновременно и на теории электричества, и на вере в Юпитера". "Это совсем не тот чудотворец, который нам нужен, - вторит ему другой, - а какой-то антихрист, чудотворец навыворот, соблазнитель". Предлагаемый им "четвертый путь" - это путь тупиковый, "дорога в никуда": "нетрудно догадаться, что добровольно вставший на путь от "механического существования" к "истинному бытию" рискует окончательно порвать свои связи с миром, причем ничего не получив взамен". Непричастные к "педагогической" практике Гурджиева люди, посетившие балетные представления его "труппы" в Америке - это было в конце 20-х -начале 30-х годов, - единодушно отмечали ирреальный, фантасмагорический характер этих зрелищ, действующими лицами которых были как бы уже и не люди, а расчеловеченные существа, живые марионетки вроде тех, которых изобразил Владимир Ковенацкий на литографии, упомянутой в начале этой статьи. Иногда, в редкие миги просветления, ученики Гурджиева сознавали цену, заплаченную ими за причастность к его "доктрине", за способность "точного воздействия на двигательные центры и глубокого осознания собственного тела". "Мы выходили с этих сеансов разбитые, но освобожденные от нашего обычного "я"… - свидетельствует один из них. - Точнее говоря, мы чувствовали себя расчеловеченными". "Теперь я окончательно понял, что такое Гурджиев и его "Институт", - вторит ему другой. - Там тебе постоянно попадаются отметины копыт и рогов". А третий подытоживает все эти горькие прозрения в замечательной формуле, использованной в заголовке данной статьи: "Я не без некоторого восхищения считал нашего учителя маленьким кузеном Люцифера…"
Так кто же он такой, этот уроженец Закавказья, завсегдатай парижских кафе и нью-йоркских салонов, опутавший весь мир сетью своих "школ" и "групп"?
Ответ на этот и на многие другие вопросы читатель найдет в широко документированной и блестяще написанной книге Луи Повеля "Мсье Гурджиев", уникальном своде сведений о жизни и учении одного из самых загадочных ересиархов всех времен и народов.
Не имеет смысла касаться, даже вскользь, подробностей деятельности Гурджиева после его переезда в Европу, поскольку они досконально изложены в книге Повеля, причем изложены с различных, подчас взаимоисключающих точек зрения, благодаря чему создается достаточно объективный, стереоскопически объемный образ загадочного человека, именовавшего себя "Темным", "Черным греком" и, "наконец, просто "Учителем танцев". Скажу лишь, что "бытовая обстановка" и "производственная практика" в Авонском Аббатстве в Фонтенбло близ Парижа, где окончательно обосновался Гурджиев со своими учениками в начале 20-х годов, могут, в известной степени, служить прообразом тех зловещих перемен в жизни русской деревни, да и всей России вообще, которыми десятилетие спустя закончилась проводившаяся Сталиным "коллективизация". Знакомясь со "свидетельствами" людей, добровольно пошедших в рабство к Гурджиеву, отдавших ему все свои сбережения, обрекших себя на тяжкий и бессмысленный труд в Аббатстве, невольно вспоминаешь не только о "колхозных буднях", но и о трагических подробностях постройки Беломорканала. "Этому тяжкому труду, - пишет доктор Янг, - мы посвящали тринадцать-четырнадцать часов в сутки. Перед нами стояла единственная задача - преодолевать трудности, совершать усилия… Нередко после занятий Гурджиев опять отправлял нас на строительные работы, и мы трудились до двух-трех часов утра при свете прожекторов, прикрепленных к балкам. Мы никогда заранее не знали, во сколько нас отпустят спать… Случалось, что нам за неделю удавалось поспать всего три-четыре часа, а бывало, что и один. Дни напролет приходилось копать, рыхлить землю, возить тачку, пилить или рубить деревья; нередко наутро так деревенели руки, что пальцем не пошевельнешь. Попробуешь сжать кулак - пальцы так сами и распрямляются с сухим треском". Пусть читатель, знакомый с "Архипелагом" Солженицына, еще раз перелистает главы, посвященные строительству "Беломора", и поразится сходству обстановки на этой "стройке века" с обстановкой, царившей в "Институте гармоничного развития Человека" в гурджиевском Аббатстве: "Вдруг объявляется штурмовая ночь… Как раз к концу рабочего дня ходят по комнатам культвоспитатели и штурмуют! В апреле - непрерывный штурм сорокавосьмичасовой - ура-а!! - тридцать тысяч человек не спит!"
Трудно отмахнуться от фантастической и в то же время вполне правдоподобной гипотезы о том, что Сталину могли быть знакомы - по донесениям разведки или по слухам, доходившим с Запада, - сведения об успехах его однокашника по Тифлисской семинарии по части "коллективизации", "штурмовщины" и "перестройки сознания". Ведь, собственно говоря, оба "кавказских мага" в разных условиях и с разными целями занимались одним и тем же: расчеловечиванием своих подданных. И тот из них, который проводил это "мероприятие" в масштабах целой страны, мог учитывать более скромный, но от того не менее эффективный опыт своего предшественника. Гурджиев стал прямым или косвенным виновником смерти всего нескольких своих "адептов", в числе которых следует особо упомянуть замечательную новозеландскую писательницу Кэтрин Мэисфилд, скончавшуюся от туберкулеза в хлеву Авонского Аббатства. Сталин, как известно, загубил миллионы человеческих жизней. Но гибель одного человека ничуть не менее трагична, чем гибель целого миллиона. И ответственность за нее в обоих случаях можно считать одинаково тяжкой. В одной из глав своей "Розы мира" Даниил Андреев описывает открывшиеся ему в видениях картины посмертных мытарств Сталина, этого демонического существа, "питавшегося всю жизнь испарениями страданий и крови". Никто до сих пор не поведал нам, каково было - и продолжает быть - посмертие Георгия Гурджиева, питавшегося праной, жизненной энергией своих жертв; скорее всего, оно менее ужасно, чем запредельная участь Сталина, по ясно одно: развоплотившись, он, насмехавшийся над религиозными истинами, заменявший их собственными сомнительными домыслами, прижизненно олицетворявший себя с Повелителем мух, бесовским князем Вельзевулом, не мог не повстречаться с героем своей книги воочию, а уж что там между ними произошло - об этом мы судить не вправе.
Нам важно другое. Группы, подобные гурджиевской, "учения", более или менее схожие с учением "Темного учителя танцев", множатся теперь по всему миру. Совсем недавно мы стали свидетелями бурной деятельности двух таких групп - "Богородичного центра" и "Белого братства". Подробности, которые сообщались об обеих этих сектах в периодике, достаточно красноречивы. "Белые братья врывались в православные храмы, срывали богослужения". Их лозунги - "Православные церкви - прибежище дьявола, помойки", "Попы - служители Сатаны", "Время Библии прошло, читать ее не нужно". "У людей отбивают сознание, мозг, кодируют их… Игорь Ирину сделал зомби, превратил в свою игрушку живую… Из моего ребенка сделали робота, выполняющего грязную работу…"Знакомая картина, не правда ли? Не тем же ли самым - только более изощренно и умело - занимался в Авонском Аббатстве Георгий Иванович Гурджиев?
В конце своей книги Луи Повель приводит притчу об обезьяне и калебасе, пустой тыкве, в которую насыпаны орешку. Глупая обезьяна сует лапу в калебас, прихватывает горсть орехов и не разжимает пальцы даже тогда, когда хитрый охотник, придумавший эту уловку, безо всяких усилий берет свою добычу живьем. "Теперь мне стало ясно, - продолжает автор, - что учение Гурджиева, точнее даже, эзотерика как таковая, необходима человеку, который в наше сложное время стремится обрести истинное бытие. Однако надо научиться избегать ловушек. Ими могут стать нынешние, с позволения сказать, "эзотерические" сообщества. А среди них гурджиевская группа - едва ли не самая жизнеспособная и привлекательная. Стоит пощупать, изучить насыпанные в тыкву орешки, но тут же отдернуть руку. Именно к этому я и хочу вас призвать, завершая мою книгу: побыстрее отдерните руку.
Бог с ним, с "магом Гурджиевым", как его называл Хаксли, забудьте о странном мире гурджиевских "групп", где царит духовная тирания, издеваются над чувствами, о грандиозных посулах посвященным. Короче говоря, обо всем этом подземном мире, на котором лежит черное заклятие. Если ты истинно мудр - а мой читатель именно таков, - поскорей переключи свое внимание на окружающий мир, и к тебе вернутся и свобода, и здравый смысл. Следуй тем же путем, которым идет все человечество, ведь ты являешься его частью".
Мне нечего прибавить к этому мудрому совету Луи Повеля.
В заключение хотел бы только сказать несколько слов об авторе книги, с которой вы сейчас познакомитесь.
Луи Повель родился в 1920 году в семье ремесленника и с малых лет стал проявлять интерес к тем сторонам жизни, которые он впоследствии окрестил "фантастической реальностью", назвав ее описание "фантастическим реализмом".
Свою трудовую карьеру Повель начал с должности учителя, затем овладел профессией журналиста, сотрудничал в газетах "Комба", "Фигаро литтерер" и "Каррефур", был близок с Альбером Камю. Став одной из влиятельнейших фигур французской прессы, он в 1961 году предпринял издание собственного журнала "Планета", направление которого как нельзя более соответствовало его парадоксальным теориям о "фантастической реальности". В те же 60-е годы Повель руководил серией "Литература и традиция", выходившей в издательстве "Ла коломб". В этой серии, в частности, было издано почти полное собрание сочинений австрийца Густава Майринка. Венцом творческого пути Луи Повеля стало вручение - ему ордена Почетного легиона Франции.
Луи Повель - человек в высшей степени незаурядный. Будь он не младшим современником, а ровесником Гурджиева, познакомься он с "великим чудотворцем" лет на сорок раньше, тот, как мне кажется, не преминул бы набросать его портрет в своей автобиографической книге "Встречи с замечательными людьми".
Но как младший современник Гурджиева, известный романист, журналист, издатель и общественный деятель, знаток всякого рода подспудных духовных течений XX века Луи Повель взял на себя труд собрать наиболее интересные свидетельства о Гурджиеве и представить их на суд публики, сопроводив комментариями и личными воспоминаниями о встречах с этим поистине незаурядным человеком.