Возвращаясь к его путешествиям, я могу сказать, что в настоящее время мы располагаем относительно них кое-какими подробностями, о которых то ли не знал, то ли не хотел упоминать Успенский. Я мог бы поделиться этими сведениями, если бы не поклялся держать их в тайне. Могу сказать только вот что: если, пользуясь заслуживающими доверия документами, проследить пути Гурджиева в 1890 - 1914 годах, то окажется, что маршруты его странствий пролегают по тем районам, где, согласно мнению знатоков древней Традиции, существует достаточно шансов встретить школы древней мудрости и быть принятым в них, если ты обладаешь соответствующими данными или тебе просто-напросто повезет. Во всяком случае, я могу полностью подтвердить приводимое ниже свидетельство г-на Р. Ландау. Согласно ему, Гурджиев в течение доброго десятка лет являлся главным русским агентом на Тибете. Этот факт, кстати говоря, был небезызвестен Киплингу. Тибетские власти доверяли Гурджиеву кое-какие посты в области финансов и вооружения. Но эти политические должности предлагались ему лишь в силу того, что он пользовался известным духовным авторитетом, - иначе и быть не могло в той стране, где одними словами не обойдешься, особенно если слова эти обращены к высшему духовенству. Он был наставником Далай-ламы, вместе с которым бежал из Тибета во время вторжения англичан. Этим фактом объясняются трудности, которые ему пришлось позже испытать в Англии, несмотря на протесты его друзей, обращенные к Ллойд Джорджу. И, напротив, кое-какие услуги, оказанные Гурджиевым во время первой мировой войны французским тайным службам в Индии и Малой Азии, способствовали доброжелательному отношению к нему со стороны Пуанкаре, который лично распорядился о его устройстве во Франции. Более чем вероятно, что Гурджиев не придавал особого значения всем этим политическим играм, относясь к ним не без некоторой скрытой усмешки, а в сущности - точно так же, как к своей торговле коврами в Петербурге или более поздним "делишкам" в парижском "Кафе де ла Пэ". У него были свои дела.
Так, в конце 1916 года он навестил своего отца, престарелого сказителя, чей дом в Александрополе стоял у подножия горы Арарат. В июне следующего года он снимает дачу в Ессентуках, куда, несмотря на трудности гражданской войны, прибывают его ученики. Именно там, на этой даче, а чуть позже - в старом, увитом розами доме на берегу Черного моря он изложил основы своего учения той горстке мужчин и женщин, которых вскоре рассеяла революция. Мы никогда не узнаем об этом периоде его жизни больше того, что сообщил Успенский, но позволительно думать, что Гурджиев и впрямь спешил исповедаться этим людям перед тем, как в несколько ином обличье проникнуть в "растленную" Европу. Когда большевистский смерч достиг юга России, Гурджиев порывает со своей группой и исчезает.
Исчезает, чтобы всплыть в Тифлисе. Сняв небольшое помещение, он открывает в нем "Институт гармоничного развития Человека", о чем оповещают многочисленные афиши и проспекты. Здесь ему предстоит, не заботясь о внешней карикатурности первых опытов, разработать технику подрывного образования, чтобы вслед за тем применить ее в Европе, никак не желающей порвать с веком Просвещения. Попытав счастья в Константинополе, Берлине и Лондоне, он наконец находит себе пристанище во Франции, в Авонском замке, неподалеку от Фонтенбло. Именно там в 1922 году "Институт гармоничного развития Человека" обретает свою законченную форму.
Начиная с этого момента свидетельства Успенского иссякают, а мы в своей книге намереваемся рассказать как раз о деятельности Гурджиева в период 1922 - 1949 годов. Волей-неволей нам придется использовать сообщения многочисленных интеллектуалов и художников, которых глубоко взволновала эта деятельность.
В 1924 году, когда любопытной публике не терпелось узнать, что же происходит в Авонском замке, где только что скопчалась Кэтрин Мэнсфилд, Гурджиев срочно отбывает в Америку, чтобы открыть там филиал своего "Института". Кроме того, он дает в Нью-Йорке публичные сеансы своих "движений", то есть упражнений, весьма близких тем, которыми занимаются дервиши и которые составляют значительную часть его учения.
По возвращении он попадает в чудовищную автомобильную катастрофу, находясь за рулем одной из своих роскошных машин, к которым питал такое пристрастие. Врачи утверждают, что дни его сочтены. Переломы черепных костей поразительно быстро срастаются, однако Гурджиев решает оставить свою деятельность по управлению "Институтом" и закрывает его. Вплоть до 1930 года он живет неподалеку от площади Звезды в Париже, где исписывает каждый день страницу за страницей и принимает гостей. По утрам в "Кафе де ла Пэ" появляется седоусый пожилой господин в каракулевой папахе и пьет там кофе, заедая сырками, извлеченными из собственного кармана. Гарсоны, которых он наделяет царскими чаевыми, посматривают на него с явным восхищением.
Начиная с 1930 года Гурджиев излагает свое учение многочисленным мелким группам во Франции и Соединенных Штатах. Формы и сути его учения мы подробно коснемся чуть дальше. А пока вспомним об этих собраниях, происходивших то у самого Гурджиева, то у кого-нибудь из его помощников, вспомним о поразительных обедах, которые он давал своим гостям, о показах "движений", о чтении его рукописей.
"Как в нескольких словах описать этого странного человека? - спрашивал себя Горэм Мансон, профессор нью-йоркской "Новой школы социальных исследований" в статье, опубликованной в 1950 году американским журналом "Туморроу". - Калиостро XX века? Но свидетельства о Калиостро противоречивы, а истории, которые вы прочтете здесь о Гурджиеве, и вовсе не укладываются ни в какие рамки. Лично я могу ручаться за его фантастическую работоспособность. Он спал всего три-четыре часа в сутки, и тем не менее его заряда энергии хватало на множество разнообразных дневных занятий. Те, кто пытался угнаться за ним, зачастую буквально валились с ног, тогда как он, проработав двадцать часов, не выказывал ни малейших признаков усталости и после короткого сна вставал свежим и бодрым. Прошлой зимой, остановившись в отеле "Веллингтон", он поднимался к себе в номер в три-четыре часа ночи, а часов в семь коридорные уже видели, как он снова спешил к лифту. В ту пору ему было семьдесят три года. Покинув гостиницу, он направлялся в свою "контору", ресторан на Пятой авеню, где целое утро принимал посетителей.
Иногда я спрашиваю себя, как обошлась бы наша цивилизация узких специалистов с некоторыми людьми эпохи Возрождения, если бы они попали в наше время, - с такими людьми, как Роджер Бэкон, предшественник Фрэнсиса Бэкона, или Парацельс. Думаю, что они показались бы нам совершенно непонятными, что их универсальность сбила бы нас с толку. До сих пор биографы и историки не могут разобраться в их ошеломляющей самобытности. Мне кажется, что Гурджиев был загадкой. Для меня он не столько крупный религиозный деятель, сколько своего рода загадочная фигура эпохи Возрождения. Никогда не настаивая на том, что его идеи принадлежат ему самому, он утверждал, что они - порождение некой древней науки, дошедшей до нас благодаря усилиям эзотерических школ. Его юмор был поистине раблезианским; роли, которые он играл, были словно бы созданы каким-то великим драматургом; впечатление, производимое им на окружающих, было неизгладимым. Чувствительные натуры рассчитывали увидеть в его лице бледное подобие сфабрикованного литературного Христа, а увидев, шарахались прочь, повторяя, что он - всего-навсего разносчик черной магии.
Альфред Оредж, один из ближайших сподвижников Гурджиева, называл его "современным пифагорейцем". Это определение как нельзя лучше подчеркивает всю чуждость Гурджиева нашей цивилизации, которую невозможно сравнивать с великой эпохой расцвета античной культуры в VI - IV веках до нашей эры.
Но как объяснить интерес представителей западной культуры к восточным идеям Гурджиева и его учеников? Есть довольно простое объяснение, подходящее для всех тех, кто ищет облегчения своих личных невзгод в психоанализе, псевдорелигиозных культах, стадном духе, характерном для коммунизма или фашизма. Такого рода "терапевтический" интерес и впрямь привлекал немало людей на гурджиевские собрания. Но давайте зададимся вопросом: какой интерес могли представлять эти восточные идеи для таких скептиков, как Олдос Хаксли? Ответ состоит в том, что современная западная культура переживает тяжелый кризис. Наша эпоха была отмечена двумя мировыми войнами и экономической разрухой. Каждый мыслящий человек не мог не быть озабочен крушением своих надежд на пресловутый "прогресс". Первая мировая война отнюдь не способствовала созданию мира, "созревшего для демократии". Процветание 20-х годов сменилось экономической депрессией. Вторая мировая война переросла в "холодную войну". Все благие помыслы социалистов потонули в кошмаре тоталитаризма. Идею прогресса сменило трагическое ощущение того, что западный человек достиг своей мертвой точки. Усилия, направленные в сторону добра, не принесли ничего, кроме зловещих плодов. А Гурджиев и его ученики, не только не рассеяв всеобщего отчаяния, но и загасив последние искры веры, которые еще тлели в сердцевине нашей культуры, вселили в людей Запада новую надежду. Олдос Хаксли, этот современнейший из наших современников, побывав несколько раз на лекциях Гурджиева, в конце концов стал приверженцем Джералда Херда, несколько неуклюже черпавшим вдохновение из той восточной философии. Хаксли - типичный пример того, как современный дух стремится в самый разгар кризиса обратиться к идеям и учениям, совершенно чуждым западной культуре. Гурджиев и его ученики обрисовали картину кризиса в таких же мрачных тонах, как это могла сделать любая из пессимистических философских школ Запада, но в то же время картина эта была не менее светоносна, чем убеждения первых христиан. Именно в этом контрастном равновесии между светом и тьмой и следует искать причины привлекательности гурджиевских идей для современного человека".
ГЕОРГИЙ Иванович Гурджиев неожиданно скончался в ноябре 1949 года, на семьдесят третьем году жизни, в американском госпитале в Нейи, куда его перевезли после того, как он решил уйти из этого мира.
Он не успел сказать всего, что хотел. Ему не хватило на это времени, вернее, он не сумел среди тысяч окружавших его людей отыскать такого, которому мог бы передать свои подлинные тайны. Группы его учеников были весьма многочисленны и активны, но "работа", которой они занимались, давно уже почти не интересовала Гурджиева. Какое недопонимание, какое искажение его идей - а он только пожимал плечами и словно бы даже потешался над всем этим. Сколько было вокруг него драм, смертей, моральных, духовных и физических страданий, сколько случаев помешательства, приступов гордыни у одних и отчаянья у других, сколько буйства, жестокости и потрясающей кротости, сколько дураков круглых, квадратных и кубических, как любил выражаться он сам, поднимая рюмку водки во здравие той или иной категории! Были и серьезные скандалы. Все было. И он копался в этой "куче дерьма", то разражаясь проклятьями, то раздавая кое-кому конфетки, которыми всегда были полны его карманы…
Неподвижно лежа на койке, он обвел взглядом самых верных своих последователей, тех, кому теперь предстояло проповедовать его учение во Франции, в Америке и по всему свету. У них, наверное, появится еще больше "учеников", они будут обладать еще большими материальными возможностями. Что касается денег, тут, слава Богу, все всегда шло наилучшим образом, а пойдет еще лучше. Грех было жаловаться и на интерес публики.
- Ну и вляпались же вы, спокойно сказал умирающий и закрыл глаза.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Свидетельство м-ра Рома Ландау. Дама и фантастический насильник. В спальне Гурджиева. Пример ясновидения. Книга. И еще одна книга. Вопросы, на которые нет ответа. Бог Шива. Интеллидженс Сервис ничего не выясняет. Странный постскриптум. Оккультизм и нацизм
МИСТЕР Ром Ландау выпустил в Англии книгу, завоевавшую некоторый успех. В ней описываются встречи автора с кое-какими людьми, которые считаются "духовными учителями". Это Кайзерлинг, Бо Йен Ра, Стефан Георге, Рудольф Штайпер, Кришнамурти, Джордж Джеффрис, Фрэнк Бухман, Петр Успенский и Георгий Гурджиев.
Мне понравились слова, которыми заканчивается весьма скромное предисловие к этой книге, свидетельствующее о жизни, полностью посвященной поискам слов, способных вернуть смысл нашей жизни в этом мире, где все мы чувствуем себя потерянными:
"Смысл моих усилий - в поисках Бога. Пусть читатель решает сам, могут ли эти поиски быть кощунственными".
КНИГА м-ра Рома Ландау, переведенная на французский г-жой Терезой Обре, вышла в издательстве "Ковчег" под названием "Цель моих исканий - Бог". Приведем отрывок из нее, посвященный Георгию Гурджиеву во время его пребывания в Нью-Йорке в 1930 году.
РАССКАЗ М-РА РОМА ЛАНДАУ, ИЛИ АПОЛОГИЯ СИГАРЕТЫ ДЛЯ НЕКУРЯЩЕГО
МНЕ давно уже хотелось познакомиться с Гурджиевым, и вот однажды, будучи в Нью-Йорке, я получил такую возможность. Я попросил у Ореджа рекомендательное письмо, но, поскольку в тот момент они почти не поддерживали отношений, он решил, что подобная рекомендация только повредит делу. В конце концов мне удалось заручиться поддержкой другого старого друга Гурджиева, который загорелся этой идеей и попросил меня позвонить ему дня через три. Когда я позвал его к телефону, он посоветовал мне связаться с секретаршей Гурджиева. Я спросил, следует ли мне сослаться па него самого.
- Ни в коем случае, - ответил он, - скажите лучше, что вы посоветовались с мистером Л.
- Но я незнаком с мистером Л., - возразил я.
- Тогда просто скажите, что мистер Л. вроде бы должен был сообщить о вас Гурджиеву и устроить вашу встречу с ним.
Я позвонил секретарше. Она, разумеется, ничего не знала о переговорах между мистером Л. и Гурджиевым, но посоветовала мне изложить все мои соображения в письменном виде и переслать ей, чтобы она передала их Гурджиеву. Так я и сделал, а через два дня она сообщила мне по телефону, что Гурджиев может принять меня в половине третьего в своей гостинице.
Накануне интервью я завтракал с видным американским литератором, который, как мне говорили, знал Гурджиева на протяжении многих лет. Я полюбопытствовал, что он думает о нем.
- Честно говоря, - ответил американец, - мне ни разу не довелось с ним беседовать, но я часто присутствовал на его лекциях и должен признаться, что этот человек представляется мне настоящей загадкой.
- Не кажется ли вам, что он подчас пользуется своими сверхъестественными способностями в целях, которые отнюдь нельзя назвать духовными?
- Это утверждение несправедливо. Все, что выходит за рамки нашего понимания, может быть частью духовной системы необычайной глубины и размаха. Не забывайте, что и госпожа Блаватская иной раз добивалась от своих учеников адекватных реакций, осыпая их бранью и всячески унижая. Вполне возможно, что Гурджиев прибегает к подобным методам.
Было время, когда Оредж и другие адепты Гурджиева пытались вовлечь меня в свое движение. Я неизменно отказывался и должен сказать, что правильно делал: у меня нет с ними ничего общего.
- А верно ли, что Гурджиев резко переменился после автокатастрофы?
- Мне кажется, так оно и есть. Он ведь долго находился на волосок от смерти, а столь трагический опыт не может пройти даром. Как вы, наверное, знаете, он только что выпустил свою первую книгу, которая меня просто поразила; ведь автор предстает в ней в новом обличье, более альтруистическом, менее материальном.
- А где можно достать эту книгу?
- Боюсь, что нигде. Издание не предназначено для продажи, Гурджиев рассылает экземпляры только тем, кого считает достойными такого подарка. Я получил от него эту книгу, но, признаться, с трудом осилил ее до конца, настолько чудовищным языком она написана.
- Вам доводилось встречаться с ним в последнее время?
- Да, я видел его этой весной, во время одного из собраний, и в тот день произошел забавный эпизод, о котором я вам сейчас расскажу. За столом рядом со мной сидела моя приятельница, известная романистка. Я указал ей на Гурджиева, занимавшего соседний столик, и спросил, знает ли она его. "Нет, а кто он такой?" - ответила она, покосившись в его сторону. Гурджиев перехватил ее взгляд и тут же принялся особым образом вдыхать и выдыхать воздух. Я давно освоился с фокусами такого рода и отдавал себе отчет, что ему взбрело в голову зачем-то прибегнуть к восточным дыхательным упражнениям. Через несколько мгновений я заметил, что моя приятельница побледнела и готова упасть в обморок. Обычно она великолепно владела собой, так что меня не на шутку встревожила ее реакция. Но тут ей стало лучше, и я не преминул спросить ее о причине внезапного недомогания. "Это черт знает что, - пробормотала она. - Кто бы мог подумать, что он способен на такое". Потом она рассмеялась и продолжала: "Стыдно сказать, но произошло вот что: я посмотрела на вашего "друга", и он перехватил мой взгляд. Перехватил и сам уставился на меня, да так пронзительно, что через какое-то время я ощутила боль в самом чувствительном месте - вы понимаете, о чем идет речь. Это просто гнусность!"
Мой друг в свой черед улыбнулся и добавил после небольшой паузы:
- Так что будьте осторожны. Человек, с которым вам предстоит встретиться, и впрямь наделен странными способностями. Не зря же он столько времени провел в Тибете!
- Слышали мы эти басни про Тибет, - отозвался я. - Но я не очень-то им верю. Все эти пророки и пророчицы, начиная с госпожи Блаватской, только и делают, что бахвалятся знаниями, полученными в Тибете. А вы уверены, что Гурджиев и в самом деле был там?
- У меня есть даже кое-какие доказательства. Несколько лет назад в Нью-Йорке был устроен прием в честь Гурджиева. На нем присутствовало немало знаменитостей, в том числе писатель Ахмед Абдулла, который сообщил мне, что никогда не видел Гурджиева и будет рад с ним познакомиться. Когда Гурджиев вошел в зал, Абдулла обернулся ко мне со словами: "А ведь я ошибся, я уже встречал этого человека. И знаете ли вы, кто он такой на самом деле? Перед войной он был известен в Лхасе как агент русской секретной службы. В то время я тоже находился в Лхасе и мы некоторым образом противостояли друг другу". Отсюда можно заключить, что Гурджиев проник в самую сердцевину эзотерического знания. Кое-кто утверждает, будто разведывательная деятельность была призвана скрыть истинную цель его пребывания в Лхасе, которая заключалась в том, чтобы овладеть сверхъестественными методами тамошних лам. Другие, напротив, уверены, что все эти эзотерические исследования служили лишь ширмой для его политических махинаций. Как разобраться, кто тут прав, а кто не прав?
ГУРДЖИЕВ остановился в одной из самых фешенебельных гостиниц 57-й авеню. Когда администратор позвонил наверх, чтобы сообщить о моем визите, мне было предложено "подниматься прямо к нему". Постучав, я вошел в небольшую, довольно темную комнату. У дверей меня поджидал рослый молодой человек с сигаретой в зубах.
- Благополучно ли добрались? - осведомился он. - Присядьте, пожалуйста, на минутку, хозяин сейчас подойдет.