Этот высокий религиозный ранг в мусульманском мире унаследовал сводный брат Садруддина, сын от первой жены Ага-хана-отца - персиянки. Садруддин же являлся сыном француженки, и это, несомненно, отразилось как на его внешности, так и на характере. Садрудцин Ага-хан проживал в Женеве на противоположном от дворца ООН берегу Женевского озера в старинном замке, внутри, конечно, с современным интерьером.
В начале 70-х годов Ага-хан был женат на известной английской модели Нине Шейл Дьер, которая до него была женой барона фон Тиссена, главного наследника германского "металлургического королевства". Тиссен известен в Швейцарии знаменитой виллой "Фаворит" в Лугано. На этой вилле находится картинная галерея мирового значения. Незадолго до моего знакомства с Ага-ханом случилось несчастье - его жена покончила с собой. Заметим также, что, будучи длительное время заместителем Генерального секретаря ООН, Агахан претендовал на роль нового секретаря и даже выдвигал дважды свою кандидатуру на выборах на эту должность.
Мидовские чины в Москве относились в то время к Агахану, на мой взгляд, незаслуженно предвзято, считая его недостаточно серьёзной фигурой и даже называя плейбоем. В этом отношении не последнюю роль сыграла история с женитьбой на вышеупомянутой английской манекенщице.
Мои же отношения с Ага-ханом развивались самым положительным образом, я бывал у него на различных приёмах, но чаще всего встречался с ним один на один либо в его доме, либо в одном из женевских ресторанов. Конечно, в манерах и образе жизни Ага-хана было много специфического. Так, например, вся обслуга в его "шато" состояла из суданских негров, высоких и совершенно чёрных, таких, что были видны только белки глаз.
Как-то раз, обедая с Ага-ханом в большом женевском ресторане отеля "Амбассадор" и уже заканчивая обед, мы ждали кофе. С кофейником в руках появился человек восточного типа в турецкой феске и разлил нам кофе. После этого, почтительно согнувшись, человек что-то сказал Ага-хану, видимо, по-арабски, и вполне европеизированный Ага-хан как-то весь выпрямился и протянул вперёд руку. Человек в феске вдруг упал на колени, прижал его руку к губам и громко проговорил какие-то слова. Весь зал, в том числе и я, с изумлением смотрели на эту сцену. Человек удалился, пятясь задом и непрерывно кланяясь, а Ага-хан пояснил мне, что человек в феске узнал его. Он принадлежит к исмаилитам и поэтому просил благословения Ага-хана.
Помимо приятного и полезного общения с Ага-ханом я у него познакомился с рядом интересных людей из числа международных чиновников и дипломатов Женевы, а также бывавших у него государственных деятелей других стран, включая французских министров и американских сенаторов.
Мои контакты в Женеве привлекали внимание швейцарских спецслужб, хотя скажу сразу, что это внимание не носило агрессивного характера. Однажды я был приглашён на широкий обед к Ага-хану в честь американского сенатора от штата Нью-Йорк Джойса. На обеде также присутствовал шеф протокола женевского правительства, один из бывших руководителей контрразведки. Вполне возможно, что он и оставался в штатном расписании этой службы. Мы были протокольно знакомы. Увидев меня у Ага-хана, он не выдержал и воскликнул: "И вы здесь!". Я с улыбкой ответил: "А где же мне ещё быть?". На это шеф протокола, уже смеясь, заявил: "Действительно, как это я сам сразу не сообразил!".
При мне Ага-хан в 1972 году женился вторично на гречанке Катерине Беракетти Серсок, вдове крупнейшего ливанского банкира, унаследовавшей всё состояние мужа, матери троих взрослых сыновей, которые жили в Англии, младший из которых был студентом Оксфорда. Новая жена Ага-хана - православная гречанка с почтением и даже с любовью относилась к России, обожала русское кино и считала Черкасова величайшим актёром кино всех времён. Появление новой жены у Ага-хана как-то ещё более сблизило меня с этим интересным человеком. Я часто бывал у него со своей женой и в то же время старался как-то ответить на его любезность, приглашая Ага-хана с супругой на просмотры новых советских фильмов в наше представительство.
Во встречах в представительстве, конечно, участвовала и наш посол, глава представительства при ООН Миронова. Помню, в каком восторге были Ага-хан и его жена от нашего фильма "Белое солнце пустыни", действительно неувядаемого шедевра. Дружеский контакт с Ага-ханом продолжался до самого моего отъезда, и я искренне жалею, что специфика моей службы не позволила мне продолжать этот контакт в дальнейшем, уже находясь в Москве.
Один из контактов, о котором я вспоминаю также с большим удовольствием, установился с одним из директоров крупного частного женевского банка. Это был высокообразованный, исключительно симпатичный швейцарец, ведущий своё происхождение ещё от бежавших в своё время в Швейцарию гугенотов. Известно, что после Варфоломеевской ночи 24 августа 1572 года и в связи с преследованием гугенотов по всей Франции часть дворянства, примкнувшая к гугенотам, бежала в сопредельные страны - Женева уже тогда была прибежищем для всякого рода эмигрантов. От одного из таких дворянских родов Франции вёл свою родословную мой банкир. Я познакомился с ним в ассоциации юристов-международников при отделении ООН в Женеве, членом шторой был.
Контакт с банкиром быстро принял стабильный характер. На мой взгляд, это было связано, в первую очередь, просто со взаимной симпатией. Мне же, помимо этого, контакт был интересен тем, что мой банкир был ещё и членом женевского парламента и был в курсе событий внутренней жизни Женевы и Швейцарии. Это значительно расширяло моё понимание оперативной обстановки в стране. Общение с банкиром носило открытый характер, и я не пытался эту связь конспирировать. Я бывал у него дома в гостях, что в Швейцарии бывает нечасто. Приглашение домой в Швейцарии - это знак особого внимания и действительно выражение дружеских чувств.
Помню, как однажды я решил подарить ему и его семье нашу большую шикарную матрёшку. У банкира было пять дочерей, и матрёшка, в которой было одна в одной 17 кукол, вызвала искренний восторг у всего семейства. Мне стало известно, что моего банкира швейцарские службы попытались "профилактировать". Это было к концу моего пребывания в Женеве. Видимо, дыхание "холодной войны" и влияние американской разведки сказывалось всё больше и в Швейцарии. Я на всём протяжении своего пребывания в Женеве не работал против швейцарцев и, более того, не имел такой задачи. Швейцарские спецслужбы, видимо, тоже понимали это. Однако на четвёртом-пятом году моего пребывания в Женеве они начали "профилактировать" или запугивать некоторые мои связи. В частности, моему банкиру была показана изданная американской разведкой книга "КГБ", в которой приложением был помещён большой список сотрудников советских учреждений в различных странах, которые, как утверждали американцы, являются советскими разведчиками. К тому времени произошло уже несколько предательств в наших рядах, и американцы действительно располагали большими списками советских разведчиков. Автором книги был известный Джон Баррон, и книга распространялась агентами ЦРУ по всему миру. Ни о какой конкретной деятельности указанных в книге лиц в основном речи не было, и упоминания в общем списке были без всяких уточнений. Моя фамилия также появилась в книге "КГБ", и эту книгу "доброжелатель", совершенно очевидно агент или даже сотрудник швейцарской контрразведки, показал банкиру, но был решительно "отшит" - банкир демонстративно не придал этой "профилактике" никакого значения. Эта уверенность швейцарца ещё раз подчеркнула в моих глазах определенные преимущества швейцарской демократии. Банкир был одним из тех моих контактов в Женеве, кто выражал искреннее сожаление в связи с моим отъездом. Он даже пригласил меня с женой в старинный женевский ресторан на прощальный ужин.
Ресторан был на берегу Женевского озера, и на ужин был приготовлен женевский деликатес - глубоководная рыба, родственница нашего байкальского омуля. Эта рыба ловится только профессионалами для ресторанов, на рынке практически её не бывает. Она отличается очень тонким вкусом и носит название "Л'омбр де Шевалье" - "Тень рыцаря". На память об этом контакте у меня сохранилась очаровательная миниатюра вида Женевы, подаренная банкиром.
Характерным и очень интересным контактом была моя связь с советником американского представительства, кадровым сотрудником Государственного департамента США. Американец был примерно моего возраста, застал конец войны с гитлеровской Германией, находясь в частях американской армии, которая освобождала Италию, и поэтому был ветераном войны. Он окончил престижный колледж и попал в Госдепартамент, хотя по происхождению был из скромной семьи. Как рассказывал Джон (так его звали), от родителей у него в Штатах остался небольшой дом, который не представлял сколько-нибудь заметной материальной ценности. Однако, находясь уже после войны во Франции, он удачно женился на француженке русского происхождения. Жена его родилась во Франции, её родители покинули Россию ещё в период революции, но насколько я понимал, она имела приличное состояние во Франции, и её семья владела обширными виноградниками в районе Божоле. Божоле - вино, широко известное как во Франции, так и во всём мире. Район Божоле находится южнее районов великих французских вин из Бургундии, по соседству со Швейцарией и в последние годы относится к процветающим винным районам. Это очень приличное столовое вино, хотя не дорогое, имеющее много разновидностей. Божоле широко представлено в наших магазинах в Москве.
Джон держался очень открыто, был любезен и даже, несмотря на годы "холодной войны", был лояльно настроен в вопросах развития советско-американских связей. Можно даже сказать, что он разделял идею мирного сосуществования, одну из основных идей, которую исповедовал Советский Союз в своей внешней политике.
Встречи с Джоном носили регулярный характер. Он непременно отвечал на мои приглашения и нередко был сам инициатором наших встреч. Мы обсуждали, главным образом, международные проблемы и вопросы советско-американских отношений. В это время в Женеве проходили важные политические конференции. Одна из них, конференция по стратегическим видам вооружения, была двусторонней, советско-американской.
Проблемы, решаемые на ней, были особой важности, и даже небольшие фрагменты информации по этой конференции были для меня интересны. Джон часто жаловался, что перегружен работой по ООН, и на моё замечание, что в его секторе в посольстве работает ещё несколько человек, Джон с улыбкой, но в то же время серьёзно заявил, что эти люди практически ему совсем не помогают, так как принадлежат к другому ведомству и заняты своими делами.
Наш анализ показал, что действительно, по крайней мере двое из его трёх подчинённых были сотрудниками ЦРУ и работали по советским представительствам в Женеве.
Однажды я приехал на домашний приём, который устраивал Джон у себя на квартире, с небольшим опозданием. Войдя в комнату, я увидел Джона в окружении группы американцев, также дипломатов из представительства США. Они над чем-то громко смеялись, и когда я подошёл, Джон также с улыбкой начал представлять меня присутствующим. Один из американцев - я достоверно знал, что он является сотрудником ЦРУ - работал под прикрытием второго секретаря американского представительства. Я знал также, что он проявляет постоянный интерес к некоторым нашим сотрудникам в ООН и ведёт себя достаточно нагло. Когда этот американец обратился неожиданно ко мне, я сразу насторожился. А он без предисловия, видимо, рисуясь перед своими начальниками (а среди стоявших находился и резидент ЦРУ в Женеве), громко спросил: "Скажите, как это ваш третий секретарь Ефремов вдруг перешёл на работу в Управление кадров ООН? Его что, послали туда изучать досье ооновских сотрудников? И где он учил английский язык, который он так хорошо знает?". Я также с улыбкой, уверенно и громко сказал: "Ефремов - хорошо, но вы-то кто будете? Откуда у вас этот повышенный интерес к Ефремову? И какие досье поручено изучать вам?". Раздался дружный смех американцев. Инцидент был вроде превращён в шутку, но через неделю Джон на встрече со мной рассказал, что вот уже несколько дней как всё представительство потешается над упомянутым выше вторым секретарём, так как он со всей очевидностью сел в лужу, расшифровав неуклюже свою профессиональную принадлежность к разведке.
Поначалу развитие моего контакта с Джоном давало нам основание подумать о возможности его привлечения к сотрудничеству с нами, но развитие контакта показало, что оснований для таких планов явно недостаточно. Какова могла быть основа привлечения Джона к сотрудничеству, идеологическая? Да, Джон высказывал иногда критические замечания в адрес американского правительства по внешнеполитическим вопросам, но в то же время он был патриотически настроен и был стопроцентным американцем, любящим свою Родину. Материальная основа также ясно не вырисовывалась. Джон был карьерный дипломат, неплохо обеспеченный, а жена его была просто богатым человеком. Каких-то серьёзных слабостей, и тем более пороков, которые позволили бы как-то создать базу для вербовки, я в Джоне не находил. Приходилось ограничиться дипломатическим, хотя и, несомненно, полезным контактом с американцем.
Связь продолжалась около двух лет, но вот на последних встречах я стал замечать, что Джон задаёт мне какие-то заранее подготовленные вопросы, в первую очередь о моей биографии, моих привычках, друзьях. Если бы это было в самый первый период нашего знакомства, возможно, я бы не обратил внимания на это излишнее любопытство. Но заканчивался второй год нашего контакта, и вопросы Джона, и в частности тот факт, что он как-то странно не смотрел на меня, когда касался этих тем, насторожили меня.
И вот однажды мы встретились в городе, чтобы вместе пойти куда-то позавтракать. Джон настоял на одном из ресторанов, который был мне известен как своего рода база американской разведки в Женеве. Естественно, я был насторожен. Я не думал, что речь может идти о какой-либо провокации, но поведение Джона вызывало подозрения. Когда в ресторане мы шли к указанному нам хозяином столику, Джон вдруг засуетился и излишне настойчиво, как мне показалось, предложил мне сесть на место лицом не к залу, а к находящейся поблизости стене. Во время ланча Джон вёл себя не совсем обычно, как-то суетливо. Он пытался вывести меня на разговор, который бы давал возможность судить о моём отношении "к социализму" и вопросам оценки западного образа жизни. Я же демонстративно сводил разговор к чисто дипломатической беседе на международные темы.
Мне показалось, что за мной либо скрытно наблюдают, либо, скорее всего, снимают скрытой камерой и записывают наш разговор.
Под благовидным предлогом я встал в середине обеда и вышел в переднюю, пытаясь посмотреть, что же находится за стеной, которая была напротив меня в ресторане. Оказалось, что там было какое-то помещение, не относящееся к ресторану, и, видимо, имевшее отдельный вход. Мои подозрения только усилились. В дальнейшем пришлось сделать малоутешительный вывод, что мой контакт с Джоном попал в поле зрения ЦРУ, и Джон начал встречаться со мной под их контролем.
Я сократил общение с Джоном и разработал совместно с центром тактику своего поведения. Скажу сразу, что в каких-то серьёзных операциях по дезинформации американцев мы этот канал не использовали, так как не было полной уверенности в том, что Джон находится под контролем ЦРУ. Кроме того, через несколько месяцев Джон был переведен в другую страну, чётко по истечении срока своего пребывания, как это принято у американцев. Так закончилась моя связь с американским советником, которая поначалу представлялась весьма интересной.
В Женеве у меня возникло несколько, как говорят в разведке, нейтральных связей. Т. е. связей в интересах службы, когда не ставится задача не афишировать тот или иной первоначальный контакт. Нейтральные связи, несомненно, нужны и полезны. Они дают возможность лучше видеть общую обстановку в стране и возможность спецслужбам противника, контрразведке страны пребывания видеть, что твоя деятельность не наносит ущерба стране и является составной частью обычной работы дипломата. Эти связи обычно быстро попадают в поле зрения контрразведки и волей-неволей становятся объектом её внимания. Это естественно, когда ты не стараешься скрывать телефонные звонки из нашего учреждения, встречи в городе в широко посещаемых местах и тому подобное. Но, как известно, для спецслужб такие контакты всё равно - работа. Мой любимый автор романов о разведке Джон Ла Карре написал: "Контрразведчики подобны волкам, грызущим обглоданные кости, - у них нужно отобрать эти кости и заставить найти себе новую добычу". Замечание справедливо для всех контрразведывательных служб мира, в том числе и для нашей. Одной из организаций, которой я должен был заниматься по прикрытию в Женеве, был Межпарламентский союз. Я в начале моего пребывания в Швейцарии посетил миссию этого Союза. Она находилась недалеко от нашего представительства в симпатичном особняке. Что важно, постоянным секретарём этого Союза оказался мой старый знакомый по работе в ЮНЕСКО Джузеппе Бади, итальянец. Он работал в ЮНЕСКО в отделе международных связей в секретариате Генерального директора. Мы были одного возраста и относились друг к другу с симпатией. Встретились мы в Женеве как старые знакомые. Персонал в офисе Союза был невелик: один сотрудник и секретарь. Джузеппе охотно делился со мной новостями по работе парламентариев. Наши делегации из Верховного Совета регулярно бывали в Женеве, и я в какой-то степени занимался ими и при необходимости в ходе каких-то встреч или совещаний давал по подсказке Бади полезные советы. Вскоре в Межпарламентском союзе появилась ещё одна вакансия сотрудника, и на эту должность парламенты ряда стран выдвинули своих кандидатов. Свою кандидатуру выставил и Советский Союз. Наш кандидат на эту скромную должность приезжал на "смотрины" в Женеву, и я его представлял в штаб-квартире Союза. Это был молодой, очень симпатичный человек и благодаря моей поддержке он был принят на эту должность.
Среди моих знакомых "нейтральных связей" был один крупный швейцарский издатель Нажель. Он был француз, но его издательство находилось в Женеве. Издательство специализировалось на выпуске туристических справочников по некоторым странам. Эти справочники так и назывались, например "Nagels/Italia". Также он специализировался на издании альбомов по искусству. Нажель несколько раз бывал в Москве, участвуя в подготовке альбома по Третьяковской галерее. У него в мастерской делали литографии малоизвестных на Западе картин, и в первую очередь - старинных икон. Я помню, что он гордился литографией "Троицы" Рублёва. Нажель очень любил посещать наши приёмы и охотно поддерживал со мной дружеские отношения.