Вопрос об обстановке в Монголии был на повестке дня комиссии. Были заслушаны выступления Павлова и моё, освещавшие действительное положение дел. Помню, что Громыко поставил передо мной и Павловым единственный вопрос: "Есть ли действительно силы в ЦК Монгольской партии, которые поддержат предложение об оздоровлении обстановки в руководстве, т. е. о замене Цеденбала?". Русаков и, в определенной степени, Громыко занимали скорее радикальную позицию, Чебриков - более осторожную, считая, что пока не следует решать вопрос кардинально. Было решено, что следует держать вопрос под постоянным контролем, активно работать по сбору и анализу информации.
Сделаю маленькое отступление. Незадолго до вышеупомянутого совещания, как будто почувствовав, что тучи сгущаются, Цеденбал неожиданно пригласил меня посетить музей маршала Жукова в Улан-Баторе. В то время это был единственный в мире музей нашего великого полководца, и Цеденбал очень гордился им. Министр общественной безопасности позвонил мне в середине дня и передал приглашение Цеденбала. На мой вопрос: "Когда это будет?" - министр ответил, что если приглашение принято, то надо ехать прямо сейчас. Вместе с министром мы подъехали к музею одновременно с машиной Цеденбала. Я думал, что речь идёт о каком-то мероприятии с участием либо членов ПБ, либо дипломатического корпуса, но оказалось, что я был единственным посетителем-гостем, и роль гида взял на себя сам Цеденбал. В течение полутора часов он дотошно, со всеми подробностями рассказывал о сражении на Халхин-Голе, где советско-монгольскими войсками командовал Г. К. Жуков.
Цеденбал указывал на многочисленные фотографии наших офицеров, называл десятки имён, входил в детали расположения войск и т. д. Скоро мне стало совершенно очевидно, что он хотел продемонстрировать мне свою память и, в целом, "ясность ума и жизнеспособность". Несомненно, Цеденбал, избрав такую тактику, был уверен, что я проинформирую о такой экскурсии Москву.
Однако события развивались своим чередом. Цеденбал вместе с Филатовой выехали в Москву на отдых, где он проходил обследование у врачей 4-го Управления Министерства здравоохранения. Заключение врачей было самым неутешительным.
Вскоре Громыко провёл ещё одно совещание комиссии Политбюро, которая приняла соответствующие рекомендации. Подводя итог, Громыко предложил написать отделу ЦК по соцстранам и, в частности, секретарю ЦК Русакову, записку в Политбюро, излагающую план радикального решения вопроса, иначе говоря, план замены Цеденбала. Русаков тут же, на заседании, попросил, чтобы эту записку подготовило КГБ, и добавил, что он готов подписать будущий документ без дополнительных обсуждений. Крючков согласился с тем, что записка будет за тремя подписями, а именно: вышеупомянутый отдел ЦК, МИД, КГБ. Очередное заседание Политбюро по этому вопросу должно было состояться несколько позднее, а я в этот же день отбыл в Улан-Батор. Решение ЦК было принято, и соответствующие рекомендации были переданы монгольским лидерам по партийным каналам. В решении ЦК подчёркивалось, что следует дружески уговорить Цеденбала отойти от активной политической жизни, сославшись на заключения врачей. В то же время отмечалось, что как мы, так и Монголия заинтересованы в том, чтобы сохранить доброе имя Цеденбала как видного политического деятеля.
Не хочу углубляться в детали многочисленных встреч и переговоров, которые провели ответственные сотрудники ЦК КПСС с монгольскими руководителями, а те, в свою очередь, сделали попытку переговорить с самим Цеденбалом. По просьбе ПБ МНРП группа советских врачей подготовила квалифицированное заключение о состоянии здоровья Цеденбала. Главным в этом заключении был вывод о наличии тяжёлого заболевания: атеросклероза сосудов мозга и о нетрудоспособности пациента.
По просьбе монголов Евгений Иванович Чазов, в то время начальник 4-го Управления Минздрава Союза, конфиденциально прилетел в Улан-Батор. Мне было поручено организовать пребывание Чазова в Улан-Баторе и, соответственно, конфиденциальную встречу с членами Политбюро МНР. Чазов прибыл в Улан-Батор на спецсамолёте один, без всякого сопровождения. В аэропорту, прямо у трапа самолёта его встречали только заместитель министра общественной безопасности, абсолютно доверенный с нашей стороны человек, Жамсранжав, будущий министр, как вы можете догадаться. Люк самолёта открылся, и Чазов, надо отдать ему должное, очень эффектно сбежал по трапу, заявив, что больше никого не будет, а самолёт будет его ждать на месте. Я был, конечно, в курсе дела, так как весь сценарий пребывания Чазова в Монголии и его встреча с полным составом Политбюро МНР, как я указывал ранее, разрабатывался непосредственно с моим участием.
На ПБ МНРП Чазов наглядно продемонстрировал компьютерные томограммы с изменениями головного мозга Цеденбала и сравнил его с мозгом здорового человека. Это произвело на монгольских товарищей большое впечатление и подтолкнуло их к решительным действиям.
Через несколько дней Батмунх и Моломжанц посетили Цеденбала в больнице в Москве, а затем в особняке на Ленинских горах они посетили семью Цеденбала - Филатову и его сыновей, изложив предложения Политбюро. Их демарш встретил отчаянное сопротивление, и в первую очередь - Филатовой. Мало того, она усилила свою деятельность, чтобы как-то затормозить события и любыми способами удержать Цеденбала на его постах.
Наша роль заключалась в том, чтобы давать руководству Москвы полную объективную информацию о состоянии дел в монгольском руководстве, о состоянии дел в стране в целом и о настроениях в различных слоях монгольской общественности.
В соответствии с общим планом, а иногда и конкретными указаниями, я и мои ближайшие товарищи в Улан-Баторе оказывали нужное влияние. Существенным в нашей работе было также сохранение полной конфиденциальности, я бы сказал, секретности, так как в решение вопроса о замене Цеденбала была посвящена и в Москве, и в Улан-Баторе очень узкая группа людей. Положение осложнилось тем, что под давлением своей семьи Цеденбал начал занимать резко отрицательную позицию в вопросе о своём уходе с постов, чего не было в начале переговоров. Он потребовал срочной поездки в Улан-Батор.
Несомненно, приезд Цеденбала и Филатовой в Монголию осложнил бы проведение намеченных мероприятий. Филатова даже из Москвы делала попытки организовать группу "в защиту Цеденбала".
Монгольские товарищи откровенно дали нам понять, что, конечно, приезд Цеденбала в Монголию был бы очень нежелательным и мог бы грозить непредсказуемым поворотом событий. В Москве также ясно понимали это.
Вновь было проведено широкое обследование Цеденбала и подготовлено новое заключение врачей, в котором в категорической форме подчеркивалась необходимость продолжения лечения Цеденбала в стационарных условиях. Можно сказать, что это было волевое решение, принятое вопреки желанию семьи Цеденбала и его самого. Однако является несомненным и то, что в государственной политике нередко твёрдая линия приводит к безболезненному и даже более спокойному решению той или иной проблемы.
На 23 августа был назначен внеочередной Пленум ЦК МНРП. Ещё до объявления даты пленума у нас произошёл небольшой инцидент. Сергей Павлович Павлов, наш посол, опираясь на своё знание "кухни" в наших верхах, не верил, что решение Москвы и, соответственно, Улан-Батора претворится в жизнь. И вот, прямо накануне решения о созыве пленума, он получил разрешение от заместителя министра иностранных дел в Москве, который не был в курсе планируемых событий, на недельный отпуск с поездкой в Москву.
Так как у нас сложились дружеские отношения с послом и полное взаимопонимание по вопросам нашей политической работы, я, имея информацию о переговорах в Москве по Цеденбалу, пытался отговорить Павлова от поездки, но он настоял на своём. Дело в том, что Сергей Павлович давно уже был в фактическом разводе со своей женой, в Монголии находился один, а в Москве у него была любимая женщина, на которой он позднее женился. Короче, он уехал в Москву "за свой счёт".
В Монгольском руководстве в это время появились такие настроения: не следует ли, освободив Цеденбала от поста Генерального секретаря партии, оставить его на должности Председателя Президиума Верховного Хурала? Влияние Цеденбала было настолько велико, что это постоянно сказывалось на позиции монгольских руководителей и выражалось в их постоянных колебаниях.
Нам стало известно, что высказывания в этом духе сделал и сам возможный преемник Цеденбала - Батмунх. Естественно, я информировал своё руководство. За день до пленума поздно вечером, а по-монгольски ночью, раздался звонок по "ВЧ" Крючкова прямо мне на квартиру. Крючков ещё раз выслушал мою информацию о колебаниях Батмунха и попросил, чтобы прямо на следующее утро посол посетил Батмунха и твёрдо разъяснил ему, что такое раздвоение в решении вопроса о замене Цеденбала вызовет в дальнейшем ненужное напряжение, а возможно и осложнение обстановки.
Понятно, что этого допускать было нельзя. Выслушав Крючкова, я вынужден был сказать, что посла нет в Монголии, что он находится в Москве. "Как в Москве?!" - воскликнул Крючков. Последовала пауза, и он чётко сказал: "Возьмите всё в этом вопросе на себя".
На следующее утро я был принят Батмунхом, и мы обсудили с ним возможные "нежелательные политические последствия любых половинчатых решений" в вопросе замены Цеденбала на его постах. Батмунх с полным пониманием отнёсся к моим аргументам. И на мой вопрос, следует ли мне посетить по этому же вопросу Моломжанца, он заверил меня, что в этом нет необходимости.
Павлов прибыл в Улан-Батор первым же рейсом самолёта на следующий день. Кто и как нашёл его в Москве? Не знаю. Помню с его слов, что его прямо отвезли к самолёту. Он долго вспоминал потом, что его нашли на даче под Москвой, дали 10 минут на сборы и отвезли в аэропорт. Он говорил, что пока не взлетел самолёт в сторону Монголии, он был уверен, что везут его на Лубянку или в Лефортово.
Вслед за пленумом в тот же день состоялась сессия Народного Хурала. Как на пленуме, так и на сессии предложение об освобождении Цеденбала не встретило никаких возражений. Так закончился сложный, а в чём-то и достаточно острый период, связанный со сменой руководства Цеденбала. Скажу только, что Филатова какое-то время продолжала использовать свои связи и хотела повернуть историю вспять, часто делая это в грубой по отношению к новым лидерам Монголии форме. Это хотя и вызывало раздражение, но по сути дела встречало глухую стену в Улан-Баторе.
В скобках отмечу, что решением монгольского руководства Цеденбал и его семья были хорошо обеспечены материально. В Москве им была предоставлена отличная квартира.
Подводя итог этому непростому периоду в истории Монголии, отмечу, что создавшуюся ситуацию в МНР необходимо было нормализовать, и это было назревшим вопросом. Уход Цеденбала вместе с соправительницей Филатовой с политической сцены позволил провести исключительно важные кадровые изменения в стране. На руководящие посты пришли грамотные и порядочные деятели. Эти изменения послужили как бы основой того, что события конца 80-х и начала 90-х годов в Монголии, связанные с демократизацией и изменением социально-экономического состояния страны, прошли спокойно. Вся процедура освобождения Цеденбала от занимаемых постов и кадровые изменения в руководстве получили высокую оценку политических аналитиков и высшего руководства, как в Улан-Баторе, так и в Москве.
В этот довольно сложный период я близко познакомился с советником нашего посольства Алексеем Богословским. Богословский посвятил свою жизнь изучению Монголии. Являясь высококлассным монголоведом, он своими советами и точным анализом ситуации в стране очень помог мне в работе по направлениям, связанным с политической обстановкой в МНР. Алексей не только крупнейший специалист по Монголии, но и обаятельный человек. Он, прекрасно владея монгольским языком, имел и имеет много друзей в МНР. Для меня он тоже стал близким другом, и мы с ним дружим уже много лет, иногда вспоминая годы совместной работы в Монголии.
Отношения с новым руководством страны, и в частности с Генеральным секретарём партии и Председателем Верховного Хурала МНР Батмунхом сложились очень хорошие. Я, по заведенной традиции, примерно раз в полтора месяца встречался с Батмунхом и на базе тезисов, по моей просьбе специально подготовленных в нашем информационном управлении, докладывал ему новинки и некоторый анализ международной обстановки. Батмунх же делился со мной информацией о положении в стране и о планируемых решениях руководства Монголии. Особенно доброжелательными были отношения с новым министром общественной безопасности Жамсранжавом. Он часто приглашал меня в свои поездки по стране и в пограничные отряды на монголо-китайскую границу. Пограничных отрядов было одиннадцать на всём протяжении нескольких тысяч километров границы, и в каждом таком отряде был наш советник, опытный пограничник в звании не ниже майора (в большинстве это были подполковники). С министром я побывал и на знаменитой реке Халхин-Гол, и в ряде мест в пустыне Гоби, на крайнем западе Монголии, в предгорьях Алтая.
Красота природных ландшафтов Монголии неповторима. Вспомните картины Рериха с пейзажами Монголии, с фантастическими голубыми горами. Эти горы, тонущие в дымке, на монгольском солнце действительно кажутся голубыми. Реки и озёра хрустально чисты и прозрачны. Никакого промышленного загрязнения нет, плюс неплотное заселение - 3 неполные миллиона разместились на территории, равной трём Франциям. Немалые просторы монгольской территории остаются нетронутыми цивилизацией. Жамсранжав заменил на посту министра Лувсангамбо - это министр, при котором я начал свою работу в Монголии. Лувсангамбо был вполне лоялен к Советскому Союзу, и с ним сложились хорошие деловые отношения, но при замене Цеденбала он не смог выбраться из "колеи" безоговорочной преданности Цеденбалу и Филатовой. Цеденбал уже был в клинике в Москве, а министр продолжал общаться по телефону "ВЧ" с Филатовой, сообщая ей все сплетни из Улан-Батора и выслушивая её возмущение возможным решением о замене Цеденбала. Я его осторожно предостерегал, но он не сумел правильно оценить обстановку. Такая позиция стала известна монгольским лидерам, и его решили заменить, назначив на пост министра общественной безопасности его зама Жамсранжава. Этот вариант входил в наши планы и был согласован у Крючкова. Помню, что по существу, в подготовленную схему наших действий, в том числе и касательно кадровых изменений в руководстве страны и Министерстве в частности, Крючков никаких поправок не сделал. Однако заметил, что Лувсамгамбо был лояльным и дружески настроенным министром, и может быть, его не нужно "опускать слишком низко" и тем более наказывать. До назначения министром Лувсамгамбо был заместителем председателя правительства МНР по вопросам строительства и кандидатом в члены Политбюро партии. Я был полностью согласен с позицией Крючкова. При первой возможности я переговорил с авторитетным членом ПБ МНР, и вскоре Лувсамгамбо был назначен на старое место зампреда Совмина и избран кандидатом в члены Политбюро. Рокировка прошла гладко. И Лувсамгамбо через некоторое время, поняв расклад, сам зашёл ко мне в министерство и поблагодарил за внимательное отношение к "старым кадрам".
В начале 90-х годов в Монголии развернулось движение "за гласность и развитие демократии", направленное, в первую очередь, против Монгольской народно-революционной партии и в определённой мере - против советско-монгольского сотрудничества. На возникновение этого движения в большой мере повлияла "перестройка" в Советском Союзе. Размах движения вынудил уйти в отставку Политбюро ЦК МНРП, и в партии, и в стране к руководству пришли новые люди. В этой обстановке был принят ряд решений в отношении Ю. Цеденбала. Он был исключён из МНРП, лишён воинского звания Маршала МНР и правительственных наград, в печати появились статьи с требованием привлечь его к суду.
В это время здоровье Цеденбала, находящегося в Москве, продолжало ухудшаться. Он проявлял полнейшее безразличие к доходящим до него слухам о том, что происходит в Монголии, и всё больше уходил в себя. 20 апреля 1991 года на семьдесят пятом году жизни Цеденбал скончался. Он был похоронен в Улан-Баторе с воинскими почестями, соответствующими его новому рангу генерала. Похороны были довольно скромными для человека, который долгое время стоял во главе Монголии.
В новом веке, в 2000-е годы политическое положение МНР ещё раз существенно изменилось. Цеденбалу специальными решениями были возвращены все его награды и звание Маршала МНР. Также он был восстановлен в партии МНРП. В честь Юмжагийн Цеденбала был создан институт его имени, преобразованный в настоящее время в Академию Цеденбала.
В вопросе смены руководства МНР, особенно в первый период после ухода Цеденбала, и укреплении отношений с новым руководством страны большую положительную роль сыграл советский посол в МНР Сергей Павлович Павлов.
В некоторых кругах московской интеллигенции, да, видимо, и у нас в службе, бытовало негативное мнение в отношении Павлова. Оно сложилось ещё в период его работы первым секретарём комсомола. Затем он успешно работал председателем комитета по делам физкультуры и спорта. Но укрепить свои позиции во всесильном аппарате ЦК КПСС не сумел. ЦК его "освободил" от этого министерского поста, направив в Монголию. Павлов выехал в МНР за три недели до моего отъезда в Улан-Батор. Я был настроен слегка скептически насчёт назначения на эту должность Павлова. С Павловым, как с новым послом, перед его отъездом беседовали в разведке в Ясенево. Крючков был срочно вызван куда-то в Центр, и с Павловым в 10 часов утра беседовали два первых зама начальника разведки Кирпиченко и Грушко. Я присутствовал на встрече как уже назначенный новый представитель КГБ в Монголии. Казус был в том, что Павлов прибыл на встречу вовремя, но с сильно опухшей физиономией, и когда он брал чашечку с кофе, у него заметно тряслись руки и чувствовался "лёгкий" запашок перегара. После встречи мои начальники дружно предупредили меня, что мне придётся иметь дело с настоящим "алкашом". Уже в Монголии Сергей Павлович рассказал мне, что накануне этой встречи в разведке он был в гостях у родных в Твери на поминках своего дяди, хорошо подвыпил, но вспомнив о встрече в КГБ, решил ехать ночным поездом и был настолько обязателен, что прямо с поезда, после бессонной ночи прибыл на встречу в Ясенево.
Плохое впечатление о Павлове существенно подправил Ф. Д. Бобков, в то время первый заместитель председателя КГБ.