Чухалин молчал. Потом протянул Данилову руку, и тот не понял: благодарит он за что-то, что ли?..
…Час спустя они пришли в клуб и еще в сенях услышали горячие, стремящиеся перекричать друг друга голоса. Чухалин улыбнулся: "Смена кончилась. Комсомол заседает. Зайдем?" Никем не замеченные, они сели на заднюю скамейку.
Скоро Чухалин разобрал, в чем дело: Трохов уезжал на фронт. Выбирали нового секретаря. Поднявшийся с места Кият кричал, что выборы недействительны: не хватает народа. Другие, в том числе и Трохов, кричали в ответ, что не все ли равно.
Данилов, усмехнувшись, тронул Чухалина за рукав:
- Пойдем. Пусть сами разберутся. Потом спросим.
Но через несколько часов, узнав, что комсомольское собрание продолжается, Данилов заторопился: "Видимо, не умеют ребята решать вопросы. Вон сколько времени потеряно! Идем. Поможем".
Сесть уже им было негде, и они пристроились за спинами комсомольцев на краешках табуреток, выставленных в коридор. Через открытую дверь доносились голоса выступавших. Данилов, нагнувшись, спросил шепотом у одного из комсомольцев:
- Выбрали уже?
- Выбрали, - отмахнулся тот, не оборачиваясь: мол, не мешай слушать!
- Кого?
- Да Курбатова… - И тут же закричал срывающимся голосом - Правильна-а-а!..
- Хороший парень? - не унимался Данилов.
Парень зло обернулся на него и ответил:
- Чего хорошего? Только на безрыбье-то и рак рыба.
- Зачем тогда избрали? Лучше не нашлось?
Комсомолец огрызнулся:
- Да дай человека послушать!
Чухалин, услышав о том, что секретарем выбрали Курбатова, тихонько присвистнул и прошептал Данилову на ухо:
- Это тот, который пожар предупредил… Помнишь, я тебе рассказывал! Только молод. Боюсь, подготовки у него никакой.
- Как будто у тебя, директора, высшее хозяйственное образование, - хмыкнул Данилов.
Чухалин, смутившись, отодвинулся. "Ну, теперь парню кисло придется. Тянуть надо…" - подумал он.
А там, в комнате, говорили об одном: об отправке на фронт. Трохова и еще нескольких человек этот разговор не касался: завтра они должны были явиться в город в военный комиссариат. Ребята уже высказались, собрание подходило к концу, и Кият стоя зачитывал: "слушали - постановили".
"1. Слушали: Текущий момент. Прений не было, и так все ясно.
1. Постановили: Считать текущий момент очень острым. Всем комсомольцам работать и действовать так же, как в прошлом году. Бюро ячейки составить план и утвердить на следующем собрании.
2. Слушали: О всероссийской мобилизации комсомольцев на фронт. Докладчик Я. Курбатов. В прениях высказались семнадцать человек, все больше о том, чтобы мобилизовать на фронт не с восемнадцати, а с семнадцати лет. Только представитель партячейки Трохов М. воздержался, сказав: "Слабина вы еще".
2. Постановили: Довести до сведения губкома РКСМ, что семнадцатилетние комсомольцы могут воевать не хуже восемнадцатилетних и что все они прошли Всевобуч и умеют владеть винтовкой, наступать цепями и ходить в атаку. Поэтому считать мобилизованными из ячейки на фронт всех ребят, кто старше семнадцати лет, кроме Семенова, Иванова, Ксенофонтова, Дробилина и Лукина, как неспособных к военной службе, и Курбатова, как не совсем здорового, хотя он и возражает.
Принято единогласно при двух воздержавшихся".
Кият кончил читать и устало спросил:
- Ну, будут еще мнения?
- Будут, - поднялся Данилов.
Все повернулись к нему. Кият даже приподнялся на цыпочках, чтобы разглядеть, кто это там басит в задних рядах, а Трохов, увидев Данилова, вскочил на сцену, широко разводя руками и улыбаясь.
- Товарищи! - крикнул он. - Ура секретарю губкома партии товарищу Данилову! Ура-а!..
Но закричал это один. Всем как-то сразу стало неловко, ребята зашушукались, а Данилов, пробираясь к сцене, поморщился. Сидевшие поблизости услышали, как он пробурчал:
- Ну и прокукарекал, петух.
Трохов, глядя на Данилова влюбленными глазами, задом слез со сцены и плюхнулся на свое место. А секретарь, насмешливо покосившись на него, отвернулся.
- Сколько же вы, ребята, заседали сегодня, а? - спросил он, вытаскивая из кармана большие часы. - Ох, как долго заседали! И я должен сказать, что в основном впустую. Секретаря избрали - это нужное дело, а вот с отправкой на фронт… Не пойдет.
- Почему? - вскочил покрасневший Кият.
Ребята шумели, и председатель уже протянул было руку к ступке. Но Данилов продолжал говорить: его бас покрывал все голоса и шумы.
- Но, мне кажется, и ругать вас за потерянное время нельзя. Хороши были бы вы, комсомольцы, если бы поступили иначе. Объявлена всероссийская мобилизация молодежи на фронт; партия туда посылает тысячи коммунистов. И вдруг у партии находится такой "помощник", который говорит: "Война с панской Польшей дело не наше, мы еще малолетние, мы будем за мамкину юбку держаться". Если бы вы сделали так, если бы не обсудили, не вынесли решения о поездке на фронт, то я первый посоветовал бы распустить такую ячейку. Зачем партии такой помощник? Правильно вы сделали! Молодцы! Но вот вашему партийному представителю следовало бы подсказать вам, что к чему. Слышишь, Александр Денисыч? Почему Булгакова нет?
- Он на заводе, - мрачно отозвался Чухалин.
- Ну, я ему это еще сам скажу, - то ли с угрозой, то ли с усмешкой сказал Данилов. - А вам, комсомол, я вот что посоветую. Я даже уверен, что воевать вы бы стали лучше, чем многие. Но на фронт вам сейчас никак ехать нельзя. Здесь работы много.
- Так чего ж делать-то? - с каким-то отчаянием крикнул кто-то из ребят. - Мы всюду растрепали, что поедем!
Данилов сунул руку в карман и вытащил газету. Ребята смотрели на него с тревожным ожиданием. Секретарь губкома, широко улыбнувшись, обвел ребят взглядом и весело спросил:
- А ну, кто тут самый голосистый?.. Читай вслух.
4. Выдержит ли?
Нового секретаря, как и думалось Чухалину, пришлось "тянуть". Его "тянули" уже на втором субботнике, потихоньку, незаметно от других, чтобы на первых же шагах "не подрывать авторитета", как позже, разговаривая с Чухалиным, выразился Пушкин.
Субботники вошли в жизнь завода как нечто обязательное, обыденное, без чего завод не мог существовать. После работы десятские давали сведения о том, сколько сделано. Однажды, сдавая такие сведения, Яшка с азартом сказал Пушкину:
- Смотри, дядя Захар, сколько я сегодня сделал: больше, чем в прошлый раз. Я думаю, еще больше сделаю.
- Кто, говоришь, сделал? - спокойно спросил Пушкин.
Яшка смутился и уже не сказал, а промямлил:
- Я… дядя Захар, я сказал, что вот двадцать две сажени перенесли и напилили.
- Значит, все же "напилили", говоришь? - с насмешкой переспросил Пушкин. - Как же ты это?.. Работали все вместе, а ты вроде бы об одном себе говоришь?.. Вот Чухалин тоже "якать" стал. Я да я! "Мой завод", "я сделал", "у меня на лесной бирже", "мои лошади". Нехорошо как-то получается. Конечно, ответственность у него больше, чем у тебя, и подчиняться мы ему во время работы должны. Но "якать" зачем? У нас все общее. Народ всему хозяин.
Передавая этот разговор Чухалину, он повторил все, что сказал Яшке, и Чухалин рассмеялся:
- И меня воспитываешь. Ох, и хитрый ты, Захар!.. Ну, да верно. Верно!.. Трудно Курбатову еще.
Он не ошибся. Яшке действительно приходилось нелегко. На его плечи вдруг взвалили необычайно большую и незнакомую ему работу. После смены он шел к Булгакову, и тот, сам уставший до предела, учил его. Именно учил, начиная с того, как проводить комсомольское собрание, и кончая разбором ленинской работы "Что делать?". Яшка только до боли стискивал зубы, чтобы не крикнуть: "Я же устал! Разве вы этого не видите?"
Булгаков все видел. Однажды после одного такого занятия он, провожая Яшку до дверей, тихо и ласково спросил:
- Что, парень, нелегкая, выходит, дорога в большевики?
* * *
Да, нелегкая…
Он работал на заводе с каким-то исступлением, забывая обо всем: и о том, что с фронта вернулся раненый в палец Трохов, - всего и провоевал два дня! - и что на танцах в клубе Трохов неизменно вьется около Клавы, и что дома у него хоть шаром покати, и, если Марфа Ильинична не покормит сегодня, ходить ему голодным. Яшка работал нетерпеливо, будто стараясь обогнать самого себя. Как-то мастер Мелентьев поручил ему сложный ремонт большой вращающейся печи. Мелентьев дал Яшке подручного, рассказал, какой надо делать ремонт и где взять запасные детали.
Печь стояла в кислотном отделе. Ремонт был срочный, времени дали мало. Яшка подгонял своего подручного. Часто приходилось выбегать на улицу и дышать свежим воздухом: в цехе стоял едкий пар. Яшка решил не выходить больше на улицу: "Ничего, выдержим, а то времени совсем с гулькин нос".
В горле жгло, глаза покраснели, воспалились. Горькая слюна, остро пахнущая серой, заполняла рот. Закончив ремонт, оба уже не могли слезать с печи. Подручный как-то боком повалился на ее дно, и Яшка, пытаясь помочь ему подняться, почувствовал, как сам теряет сознание. Ребят стащили с печи и вынесли на улицу; оба были в обмороке.
Первым в больнице очнулся Яшка; его начало рвать, да так, что казалось, внутренности готовы вывернуться. Рвота была с кровью. Врачи уверяли, что отравление серьезное, но Яшка наотрез отказался снова лежать в больнице и к вечеру, улучив момент, попросту сбежал.
На следующий день возле проходной уже висел специальный приказ директора завода Чухалина, в котором Яшке и подручному объявлялась благодарность; кроме того, им была выдана премия-по пять фунтов на брата сушеного урюка, который рабочим отпускали в лавке вместо сахара.
Яшка ходил гоголем. Пять фунтов урюка, конечно, на улице не валяются, но благодарность, которую прочли чуть ли не все в поселке, - это посерьезнее. Да и такой ремонт поручался обычно только слесарю шестого разряда.
А потом Яшка "сорвался". Мастер вызвал его и, шевеля густыми бровями, сказал:
- Пойдешь сушильный агрегат ремонтировать. Знаешь, в отжимном отделе.
Он стал медленно объяснять Яшке, где и что надо сделать, Курбатов стоял и слушал его, с нетерпением перекладывая из руки в руку зубило. Наконец он не выдержал:
- Дядя Ваня, да что я, маленький, что ли? Сам знаю…
Всегда доброе лицо мастера стало злым. Мелентьев вспылил:
- Видишь ты, всезнайка какой! Молокосос, индюк надутый! Вот ведь сколько тебе надо: раз поблагодарили - а ты уже и нос задрал. Я давно замечаю, как ты этаким фертом ходишь, а еще, оказывается, и знаешь все. Мне вот скоро пять десятков, а я, старый дурак, до сих пор считаю, что знаю всего ничего… До сих пор, у кого можно, учусь, ко всему приглядываюсь.
Яшка стоял красный. А мастер все еще кипел. Однако тон его был уже другой, более Душевный, поучительный:
- Запомни, павлин мокрохвостый, что я скажу. Вот ты сделал досрочно ремонт печи - завод и не встал на простой. Тебе и благодарность объявили и пять фунтов урюку выдали за старание. А знаешь ли ты, что, прежде чем пустить печь, я сам осмотрел твой ремонт? У двух болтов на фланцах гайки на две нитки отходили. Думаешь, если бы я недоглядел, долго печь работала бы? Да я про это никому не сказал, сам довернул гайки. Тебя пожалел: видел, что стараешься. Выходит, зря я не сказал…
Когда Яшка услышал это, он вспомнил, что гайки завинчивал подручный и работу Яшка не проверил. А ведь он отвечал за ремонт.
Сейчас он стоял, стараясь не смотреть на Мелентьева. "Стыдно, ой как стыдно!" От стыда щеки у него пылали. И урюк, съеденный им, был не в сладость. А верно, он хвастался, Клаву этим урюком угощал. Хвастался перед Титом Титовичем, перед Чухалиным. Но одна Марфа Ильинична вслух похвалила его, остальные только слушали, а старик Алешин - вспомнил Яшка - лишь неопределенно улыбался.
- Давайте, дядя Ваня, рассказывайте о ремонте, - пробормотал он.
Тот усмехнулся, отворачиваясь.
- Нет, Яша, теперь я тебе этого ремонта не дам. Возьми-ка ты керосину да тряпок да промой как следует сушильные цилиндры, чтобы на них никакой ржавчины не было.
Яшка не ожидал этого. Он чувствовал себя уничтоженным окончательно.
- Дядя Ваня… а ведь это… прочистить-то и ученики смогут. Мне три года назад эту работу давали.
- Вот и сделай как следует. А работы ты никакой не бойся. Всякая для человека не зазорна.
Так "тянули" Яшку большевики, рабочие. Горько было ему порой, но он держался. Как-то раз, взглянув на себя в зеркало, увидел Яшка, что губы у него незнакомые, плотно сжатые, с двумя короткими черточками по краям.
Чухалин при встречах говорил с ним обычно как со взрослым, но Яшка не знал, что в глубине души Александр Денисович тревожится: "Выдержит ли? Тонка еще кишка у парня".
5. На субботнике
Дни были короткие, а вечера длинные, темные. Днем ярко светило солнце. Кое-где на крышах начинало подтаивать; в воздухе уже чувствовался еле уловимый запах весны - трудной весны двадцатого года.
В один из вечеров при ярком свете больших электрических ламп курбатовская "десятка", давно завоевавшая почетное место в числе передовых бригад, работала на субботнике: пилила на лесной бирже бревна. Ребята накатывали бревна на штабеля, подавали под пилу, а чурки укладывали на "козлы"; там девушки снимали кору.
Все шло хорошо. По обыкновению шутили, беззлобно переругивались и, разгибая занемевшие спины, закуривали.
До конца работы оставалось минут пятнадцать. Вдруг загремели бревна, раздался пронзительный девичий крик, и Яшка, вздрогнув, кинулся к штабелю.
На утоптанном грязном снегу сидела Клава, обеими руками обхватив ногу. Скатившееся со штабеля бревно задело ее; и хотя она только вскрикнула, не заплакала, Яшка перепугался: бревно могло переломить ногу, как тростинку.
Ребята помогли Яшке поднять Клаву, но стоять она не могла.
- Как кончите, давайте в столовую, - сказал Яшка, - а я ее до дому провожу. Возьми, Валька, мой талон, похлебку съешь, а хлеб захвати домой, я забегу.
Ребята пошли работать. Яшка остался с Клавой. Он помог ей встать и крепко взял под руку. Клава попробовала было идти, сделала шаг, вскрикнула и опустилась на снег. Яшка не на шутку встревожился:
- Давай-ка держись за мою шею, - нагнулся он к Клаве, - я тебя на закорках попробую.
- Что ты, Яша! - тихо и протестующе подняла руки Клава.
Все-таки она крепко обхватила его шею. Яшка поднял ее и понес. Идти было далеко, не меньше километра. Клава крепко сжимала горло Яшки; тогда он хрипел:
- Не дави на горло. Задушишь.
Клава была тяжелая в своем зимнем тулупчике. Три раза Яшка отдыхал, сажая девушку то на попавшуюся поленницу дров, а то и просто на снежную дорогу. Уже выбившись из сил, он дотащил Клаву до крыльца.
Открыла им Марфа Ильинична. Увидев Яшку с Клавой на спине, она ахнула, отшатнулась и заплакала.
Потом Марфа Ильинична, немного успокоившись, суетилась около Клавы. Яшка хотел было уйти: может быть, успеет в столовую, а потом надо еще почитать дома "Коммунистический Манифест" - Булгаков будет проверять. Но Марфа Ильинична и слышать не хотела об уходе.
- Да куда тебе идти? Здесь поешь, да и отдохнешь у нас. Вон лицо-то какое, ровно у шкелета.
Яшка взглянул на Клаву и уловил в ее глазах какой-то особенный блеск. Такими глазами Клава еще не смотрела на него. Яшка остался. Он снял спецовку, вымыл на кухне грязные руки, по нескольку раз намыливая их и стряхивая ледяную воду. Когда он вернулся, Марфа Ильинична стаскивала с Клавы валенки. Один валенок валялся на полу, второй старушка снять не могла. Как только она бралась за ногу, Клава бледнела и откидывала назад голову.
- Разрезать, бабушка, валенок нужно, иначе ничего не выйдет. Наверное, нога распухла, - сказал он.
Старуха махнула рукой.
- Давай режь, Яша. Шут с ним, с валенком! Сходи, там на кухне ящик стоит с сапожным инструментом, возьми ножик.
Яшка сходил, принес нож и стал разрезать голенище. Руки дрожали; он краснел и не глядел на Клаву, не понимая, что с ним творится. Бабушка начала снимать с Клавиной ноги чулок, и Яшка отвернулся.
Нога у Клавы сильно распухла и стала багрово-синей. Бабушка, все еще причитая, отжимала тряпку, потом попросила Яшку помочь придвинуть Клаву к столу. Но как придвинешь, если пол крашеный и стулом его поцарапаешь? Яшка, как ребенка, поднял Клаву на руки и перенес к столу.
Поужинали. Яшка хотел было уйти.
- Не уходи, Яша, посиди, - попросила Клава. - Дедушка на работе, папа еще на субботнике. Не уходи, сегодня ведь в ячейке ничего нет. Давай что-нибудь почитаем…
Он молча согласился.
Яшка читал вслух и ничего не понимал. Клава тоже ничего не понимала. Ею владело, видимо, такое же чувство, и она первая остановила чтение.
- Хватит, Яша. Давай лучше посидим, помолчим…
Они были вдвоем в комнате: Марфа Ильинична хлопотала на кухне. Клава закрыла лицо обеими руками и о чем-то думала. Потом она, словно очнувшись, взяла Яшкину руку и тихо пожала ее. Яшка растерялся.
В комнату вошла Марфа Ильинична, и он поспешно вскочил.
- Пойду я, Клава…
- Посиди, - шепнула она. - Тебе недалеко идти, из крыльца в крыльцо. Хотя нет… Иди ложись спать.
Яшка пришел к себе в барак. Его сосед, Валя Кият, уже спал. Стараясь не шуметь, Яшка разделся и лег на свой топчан. Он лежал и улыбался в темноте. Новое, тревожное и вместе с тем радостное чувство не проходило.