Не ограничиваясь важными, коренными преобразованиями в строе народной и государственной жизни, он задумал установить, так сказать, патриархальную опеку над частною жизнью своих подданных, стремясь повсюду к ее простоте, порядку и единообразию: изданы были распоряжения против роскоши, определен был час, когда в Петербурге должны были быть потушены огни в частных домах, указаны были формы одежды, угодной государю, приняты были меры даже против употребления многих слов в русском языке в официальных бумагах и даже в разговоре, и нет сомнения, что эти меры, касавшиеся мелочей жизни каждого, были более отяготительны, чем какие-либо крупные реформы, так как, применяясь ежедневно, ежечасно, и ломая укоренившиеся привычки, они вызывали постоянное озлобление в обществе, в особенности при деятельности усердной не по разуму петербургской полиции, находившейся под начальством пронырливого и загадочного по своим целям и намерениям Николая Петровича Архарова. В особенности тяжело было для жителей столицы предписание всем выходить из экипажей при встрече с государем; дамы обязаны были в этих случаях становиться на подножку экипажа. Распоряжение это повело к тому, что при проезде Павла улицы пустели. Страсть императора к мелочам военной службы, крайняя чуткость к театральным и смешным экзерцициям ежедневного вахт-парада времен Фридриха II, от правильного исполнения которых, при страшной вспыльчивости Павла Петровича, зависела судьба солдат и офицеров, также усиливали всеобщее неудовольствие. Все это создавало крайне нервное напряженное состояние духа в служилом классе всей России, особенно же в жителях Петербурга и в лицах, приближенных к особе государя. Эта нервность отражалась в усиленной степени и на ее виновнике, самом Павле Петровиче, который, чувствуя глухую оппозицию своим мерам и будучи напуган ужасами французской революции, стал бояться бунтов и заговоров, в каждой случайной ошибке и неточном исполнении его приказаний видел умышленное неповиновение, признак революционного духа… Какая обильная почва для недоразумений всякого рода и интриг злонамеренных людей!
Князь Александр Борисович Куракин.
Ожидая в Павловске возвращения Павла, Мария Феодоровна до такой степени привыкла обмениваться мыслями с Нелидовой, что в те дни, когда Нелидова не приезжала в Павловск, она писала ей, сообщая различные новости и изливая пред ней свои чувства. Обе относились к положению дел в государстве довольно тревожно, но источник тревоги видели не в направлении внутренней политики государя, а исключительно в его характере и злонамеренности его советников.
"Я узнала о новой подлости Архарова, - писала Мария Феодоровна 20-го мая. - Говорят, что он принуждает всех окрасить двери своих домов ромбами в черный и желтый цвета, и что хозяин одного из лучших домов, где двери украшены резною работой, также принужден обезобразить их таким образом. Архаров простирает свою подлость так далеко, что приказал объявить хозяевам, которые отказываются исполнить его требования, что он пришлет к ним маляров, и они разрисуют им двери на их счет. Все это падает на нашего доброго императора, который несомненно и не думал отдавать подобного приказания, существующего, как я знаю, по отношению к заборам, мостам и солдатским будкам, но отнюдь не для частных домов. Архаров - негодяй (vilain monsieur). Я больше не доверяю ему своих писем, потому что он мало берег их, а посылаю их прямым путем чрез почту. Этот толстый господин рассердится и будет иметь двойное горе - рассердиться и затем утихнуть. Прощайте, дорогое дитя, я пишу вам, как и говорю, - языком сердца, вам преданного".
Для замены Архарова был уже намечен испытанный кандидат, граф Буксгевден, женатый на подруге Нелидовой и ко всеобщему удовольствию умело исполнявший должность Архарова во время пребывания его в Москве на коронации. "В это время, - писал Рожерсон Воронцову, - город был очень доволен графом Букегевденом, но, с возвращением Архарова, притеснения всякого рода возобновились. Человек этот имел много влияния с самого начала нынешнего царствования. Он приобрел себе значение своею хитростью (souplesse), угодничеством и качеством, которое особенно теперь ценят, это - шпионством. Я заметил, однако, еще до приезда сюда императора, во время 8-ми дневного пребывания своего в Павловске, что императрица и Нелидова - очень дурного о нем мнения".
Действительно, Архарову пришлось угомониться тотчас по приезде Павла Петровича. 27-го мая объявлено было высочайшее удовольствие генерал-лейтенанту графу Буксгевдену за хорошее управление к С.-Петербурге в отсутствие генерала-от-инфантерии Архарова; 17-го июня, Архаров уволен был от должности с.-петербургского военного губернатора, а 19-го июня графу Буксгевдену повелено было быть военным губернатором в С.-Петербурге, под начальством великого князя Александра Павловича. Об обстоятельствах, сопровождавших увольнение Архарова, вернее всех рассказывает Гейкинг, "Думая приготовить, - говорит он, - приятный сюрприз возвращающемуся государю, Архаров приказал всем без исключения обывателям столицы окрасить ворота своих домов и даже садовые заборы полосами черной, оранжевой и белой красок, по образцу шлагбаумов. Это смешное приказание надо было исполнить немедленно, и это повлекло за собою огромные расходы, так как маляры воспользовались удобным случаем и запрашивали, сколько вздумается. Со всех сторон раздались крики негодования. Императрица, поспешившая на встречу своему августейшему супругу, была сильно поражена этим приказанием, о котором ей ничего не было сказано. Она ли обратила внимание государя, или сам Павел поражен был количеством и однообразием казенных и частных построек, но при въезде своем, он спросил, что означает эта странная фантазия. Ему отвечали, что полиция принудила обывателей безотлагательно исполнить волю монарха - "Так что-ж я дурак, что ли, чтобы стал отдавать такие повеления?" - гневно воскликнул Павел. Этот сам по себе маловажный случай повлек за собою падение Архарова". "По приезде в Гатчину, - рассказывает другой современник, В. С. Хвостов, - государь отменно был милостив к Архарову, даже, обнимая целовал его и таковым был с ним до развода караула и во все время, пока не пошел к императрице и от нее к фрейлине Нелидовой. Возвратясь в кавалерскую, с гневным видом приказал Архарову, чтобы тотчас уехал в Петербург и никогда бы ему не казался".
Прусский посланник, граф Брюль, донося своему правительству о предполагаемом назначении Буксгевдена на место Архарова, сообщал однако и о более важных последствиями причинах общественного неудовольствия, связанных с действиями и распоряжениями Павла: "Неудовольствие, особенно недовольство войск, - писал он, - увеличивается со дня на день. Отнимая у полковых командиров возможность грабить, им не дают средств к жизни, потому что у них остается не более 800 рублей жалованья; вместе с тем, солдата утомляют до невероятной степени, и он получает такое отвращение к службе, что вздыхает свободно, лишь сделавшись дезертиром. Неудовольствия знати нельзя выразить словами. Беспрестанные нововведения, неуверенность, что можно сохранить занимаемое место на завтрашний день, доводят всех до отчаяния. Императора любят только низшие классы городского населения и крестьяне. Субалтерн-офицеры все в нищете. Непрерывные экзерциции, о которых они не хотят и слышать, доходят до мелочей, уничтоженных везде в других странах. Бог знает, к чему все это приведет". Действительно, порядок, быстрота и точность вахтпарадных движений слишком дорого обходились войскам: по свидетельству очевидцев, солдатам приходилось вставать в полночь, чтобы приготовиться к вахтпараду, завивая друг другу букли и косы и осыпая их мукою, и не выпускать ружья иногда по 36 часов сряду, а главный экзерцирмейстер, Аракчеев, прибегал к самым суровым взысканиям; рассказывали, например, что он за упущение бил одного солдата палкой по голове до тех пор, пока тот не упал мертвым. Морские маневры, произведенные Павлом в начале июля у Красной Горки, дали ему случай проявить свою требовательность и запальчивость и по отношению к флоту. Как всегда в подобных случаях, Марии Феодоровне и Нелидовой пришлось и здесь смягчать гнев императора на окружавших его лиц. Заступничеству Нелидовой обязаны были граф Кушелев и состоявший при особе императора эскадр-майором, знаменитый впоследствии Шишков, тем, что Павел не подверг их взысканию за неисполнение его приказания, невозможного для моряков: "она, - говорит Шишков, - представила ему, что он напрасно сердится, потому что мы не от упрямства ему противоречили и, без сомнения, служа долго на море, должны лучше знать, как это бывает, и что можно или чего не можно сделать".
VIII
Летнее пребывание Павла Петровича и Марии Феодоровны в Павловске. - Маневры и парады в Павловске. - Пребывание Нелидовой в Петербурге и боязнь императрицы по этому поводу. - Военные тревоги в Павловске. - Подозрительность императора и печаль императрицы Марии. - Вторая тревога в Павловске и ее последствия.
После морских маневров императорская чета поселилась сначала в Петербурге, а потом в Павловске, куда приезжала от времени до времени и Нелидова, жившая по-прежнему в Смольном весьма уединенно, но, несмотря на то, окруженная всеобщим поклонением. "Забавы наши в Павловске были единообразны и скучны, - пишет Шишков. - После обеда обыкновенно степенными и мерными шагами ходили мы прогуливаться по саду. После прогулок, отдохнув несколько, ежедневно собирались мы на беседу, весьма утомительную. Так государь и государыня, с великими князьями и великими княжнами, садились рядом и проводили время в разговорах, а мы сидели вокруг комнаты, на стульях, как бы прикованные к ним истуканы, потому что ни разговаривать между собою, ни вставать с них не смели. Достопримечательного тут было только то, что на простиравшемся на полу шлейфе платья императрицы лежала всегда дворная, паршивая собака, которая нигде иначе не ложилась и которую императрица никогда не сгоняла". Другой очевидец, Саблуков, дополняет это описание более веселыми подробностями. "Павловск, личная собственность императрицы Марии, был разукрашен весьма изящно, и всякий клочок земли в нем, мало-мальски к тому способный, был ярко запечатлев ее вкусом, ее наклонностями, ее воспоминаниями о заграничных путешествиях… Каждый вечер происходили здесь сельские праздники, поездки, закуски, театральные представления, импровизации, разные сюрпризы, балы и концерты, а императрица, ее прелестные дочери и невестки своею приветливостью и изяществом придавали этим увеселениям характер восхитительный. Сам Павел предавался им с увлечением". Настроение духа императрицы было, как это видно из писем ее к Нелидовой за это время, очень мрачное: строгость и запальчивость императора по отношению к гвардейцам, проявлявшаяся постоянно на ежедневных вахтпарадах, признаки неудовольствия в обществе, наполняли ее душу страхом за безопасность императора. Прежде она как бы довольна была необыкновенным рвением Павла к водворению порядка в управлении: "высокое мнение, которое имеют о бдительности нашего дорогого императора, - писала она еще в июне Нелидовой, - послужит самою побудительною причиной для господ чиновников быть точными в исполнении их обязанностей". Но мелочность императора, его суровые и жестокие взыскания, возбуждали озлобление, и его-то она и боялась, особенно в войсках, так как Павел Петрович все более и более обнаруживал наклонность заниматься исключительно военными упражнениями. Назначение Буксгевдена военным губернатором Петербурга успокоило немного императрицу: "Слава Богу, что гвардия хорошо настроена, - писала она 29-го июля, - без Буксгевдена дело не пошло бы таким образом: это очень достойный и обходительный человек". Постоянные выговоры и наказания, производимые государем, тем не менее, продолжали ее волновать. "Читатель не должен думать, - пишет Саблуков, - что пока в Павловске происходили увеселения и праздники, поэтому прекратились там дисциплинарные строгости, заведенные в Гатчине и в столице-Напротив того, их было столько же, если не более, ибо так как ежедневно происходили смотры не над большими корпусами, как на маневрах, но над мелкими отрядами, то всякая погрешность становилась заметнее. В Павловске также была так называемая цитадель, или форт, Бип, куда офицеров при случае сажали под арест". Между тем, Нелидова, удерживаемая в Смольном предсмертною болезнью состарившейся Делафон, не могла часто посещать Павловск и воздерживать Павла, а в ее отсутствие Мария Феодоровна чувствовала для этого себя бессильною. "Вы приедете 27-го июля, - писала она ей, - ожидание это внушает нам приятное чувство потому, что вас всегда желают видеть те, которые нежно вас любят".