Наши самолеты спокойно проходят над аэродромом. С высоты полета хорошо видны силуэты рулящих самолетов, движение автотранспорта. При нашем появлении над аэродромом замигали неоновые огни, засветились посадочные прожекторы. По всему видно, аэродромная служба приняла нас за своих.
Руки тянулись к бомбосбрасывателю. Так хотелось послать вниз десяток-другой авиабомб. Но нас ждала другая, еще более важная цель. И до нее оставалось только полчаса лету.
Приближение к Берлину начинало волновать нас. Как-то он встретит? Сумеем ли подойти к нему?
Погода совсем улучшилась. На небе ни облачка. И Берлин мы увидели издалека. Сначала на горизонте появилось светлое пятно. Оно с каждой минутой увеличивалось, разрасталось. Наконец превратилось в зарево на полнеба.
От неожиданности я оторопел – фашистская столица освещена. А мы у себя на Родине уже сколько времени не видели огней городов.
Передаю командиру полка:
– Перед нами – Берлин.
– Вижу, – взволнованно отвечает он. Аэронавигационными огнями Преображенский подает идущим за флагманом экипажам команду: рассредоточиться, выходить на цели самостоятельно.
Я вывожу флагманский самолет к Штеттинскому железнодорожному вокзалу. Конфигурация освещенных улиц, площадей четко различима с воздуха. Видно даже, как искрят дуги трамваев, скользящие по электрическим проводам. Отсвечивает в огнях гладь реки Шпрее. Тут не заблудишься, не перепутаешь выбранный объект.
Освещенный город молчит. Ни одного выстрела, ни одного прожекторного луча, устремленного в небо. Значит, противовоздушная оборона и здесь принимает наши самолеты за свои.
Цель! Теперь только цель. И вот она перед нами. Вот вокзал, опоясанный паутиной рельсовых путей, забитых железнодорожными составами.
– Так держать! – передаю я в микрофон командиру корабля. Открываю бомболюки. Снимаю бомбы с предохранителей. Берусь рукой за бомбосбрасыватель. И когда самолет подошел к цели на угол бомбосброса, я нажал кнопку. Бомбы, одна за другой, пошли вниз.
– Это вам, господа фашисты, за Москву, за Ленинград, за советский народ! – кричу я во всю мочь и все еще жму на кнопку, хотя в этом уже нет надобности – все бомбы сброшены и вот-вот достигнут цели.
Тут вспоминаю о листовках. Спрашиваю в микрофон стрелка-радиста сержанта К роте и ко:
– Листовки?
Он отвечает:
– Сброшены вместе с бомбами.
Вот уже сорок секунд как сброшен смертоносный груз. И тут мы видим внизу, на земле, огненные всплески. В одном, в другом месте. Во многих местах. Видим, как от них расползается пламя – где тонкими ручейками, где широкими полосами. В разных секторах города видим круги и квадраты огня.
Освещенный Берлин вдруг погружается во тьму ночи. Но при этом еще ярче видятся зажженные нами костры.
Наконец воздух пронизывают прожекторные лучи. Их множество. Они шарят по небу, пытаясь взять в свои щупальца наши самолеты. И среди лучей на разных высотах рвутся зенитные снаряды. Орудия выбрасывают их сотнями. Большое количество трассирующих снарядов оставляют за гобой разноцветные трассы, и по ним видно, как снаряды, достигнув определенной высоты, уходят вниз, оставляя за собой огненный след. Если бы не война, можно было бы подумать, что над Берлином гигантский фейерверк. Все небо в огнях. А город погружен во тьму.
Стражи берлинского неба оказались застигнутыми врасплох стремительным ударом советской авиации. Слишком поздно они привели в действие свою зенитную артиллерию. Мы уже уходили от Берлина на север, к морю. К тому же наши экипажи умело маневрировали, ускользая из лучей прожекторов, из зон зенитного огня. Впереди и с боков флагманского самолета взрывалось сразу по 30–40 снарядов. Но ни один из них не достиг цели, ибо экипаж все время применял противозенитный маневр, меняя через каждые 30–40 секунд и направление и высоту полета.
Мимо нас на большой скорости проносились истребители-перехватчики с включенными бортовыми фарами-прожекторами, стремясь поймать в свои лучи и расстрелять наши бомбардировщики. Но мы внимательно следили за этими движущимися пучками света. С их приближением начинали маневр, уходя вниз или в сторону, приглушая при этом работу моторов, чтобы сбить у выхлопных отверстий демаскирующий огонь.
С высоты 5000 метров я разглядел внизу на лунной световой дорожке аэростаты заграждения. Их было немало и в других местах. Но и аэростатные заграждения не помогли гитлеровцам.
Мы уходили от Берлина, целиком погруженного во мрак ночи. Ия невольно подумал: где же твоя надменная самоуверенность, Берлин – цитадель кровавого фашизма? Где твои ярко освещенные штрассе, блеск их витрин? Мы, балтийские летчики, вмиг погрузили тебя во мрак ночи, оставив вместо сияющих огней костры пожарищ. Получай же то, что ты принес нашим, советским городам.
Тридцать минут полета до Штеттина оказались для нас нелегкими. Фашистские истребители неистовствовали в воздухе, пытались во что бы то ни стало перехватить советские бомбардировщики. И, наверно, поэтому стрелок-радист флагмана Кротенко спешно передал на свой аэродром радиограмму с заранее условленным текстом: "Мое место Берлин. Задачу выполнил. Возвращаюсь ". Она должна бы быть передана с нашим выходом в море. Но Кротенко рассудил так: а вдруг собьют самолет, и думай-гадай потом, были мы над Берлином или нет, сбили нас над целью или на подходе к ней?
Поступил он, конечно, правильно…
Мы, миновав опасную зону противовоздушной обороны, достигли моря. Снизились до 4000 метров и с облегчением сняли кислородные маски. Понемногу спадало напряжение.
Теперь надо было поточнее определить свое место над морем и выяснить – нет ли пробоин в бензобаках, ибо если самолет потерял какое-то количество бензина, ему не дотянуть до Сааремаа.
Судя по времени полета и остатку горючего в баках, как будто бы все нормально, и мы держали курс на Кагул.
Заалел горизонт, забрезжил рассвет. Над морем стояла густая дымка. Стала беспокоить мысль, не закроет ли туман остров Сааремаа к нашему прилету?
По радио запрашиваем метеосводку и разрешение на посадку. Через несколько минут нам отвечают: "Над аэродромом густая дымка. Видимость 600–800 метров. Посадку разрешаю". Все с облегчением вздохнули. Хотя и трудно будет, но сядем дома.
Через шесть часов пятьдесят минут после нашего взлета Евгений Николаевич Преображенский с первого захода отлично посадил флагманский самолет. А следом подходили остальные. Мы зарулили на стоянку и опустились из кабин на землю. Ныла спина, руки еще не отогрелись. От перенапряжения дрожали ноги. Болели глаза.
Преображенский лег на траву прямо под плоскостью самолета. Я и оба сержанта опустились рядом. Хотелось вот так лежать, не шевелясь, на родной, приветливой земле.
Минут через пять к самолету подкатила легковая машина С. Ф. Жаворонкова.
Мы поднялись. Преображенский хриповатым голосом доложил:
– Товарищ генерал-лейтенант авиации, боевое задание выполнено.
Жаворонков, не проронив ни слова, всех нас по очереди обнял и расцеловал".
К вышеизложенному Н. Г. Кузнецов добавляет:
"Фашистам и в голову не пришло, что их столицу бомбили советские самолеты. На следующий день в немецких газетах было опубликовано такое сообщение: "Английская авиация бомбардировала Берлин. Имеются убитые и раненые. Сбито шесть английских самолетов"\'. На это англичане ответили: "Германское сообщение о бомбежке Берлина интересно и загадочно, так как 7–8 августа английская авиация над Берлином не летала ". Не верить этому не было оснований. Пришлось немцам сделать вывод, что этот успешный налет произвели советские самолеты. Вот тебе и скорая победа на советско-германском фронте, вот тебе и уничтоженная советская авиация!"
К сожалению, архивные материалы мало оставляют от этого описания. Согласно журналу полетов авиагруппы в воздух поднялось не 12, как это указывает Хохлов (в мемуарах Кузнецова значится цифра 15), а 10 "ильюшиных", объединенных в звенья Преображенского, командиров эскадрилий капитанов Гречишникова и Ефремова. В полете звенья рассыпались, и фактически каждый пилот бомбил индивидуально. До цели дошло только пять машин (пилоты Преображенский, Трычков, Дашковский, Плоткин, Мильгунов), сбросивших на "логово зверя" всего 30 ФАБ-100. Ефремов и Есин бомбили Кольберг, Фокин – Мемель, Гречишников – Кезлин, а машина Финягина пропала без вести. Воздушный стрелок другого самолета видел при возвращении взрыв в воздухе, который мог произойти как из-за боевого повреждения, так и из-за пожара двигателя. Интересно отметить, что потеря была внесена в журнал боевых действий полка только спустя сутки, поэтому писавший свои мемуары по этому документу П. И. Хохлов отнес ее ко второму налету, написав про первый, что в нем потерь не имелось. Вслед за Хохловым то же повторили практически все авторы статей про бомбардировку Берлина. Вообще же подробных сведений о противодействии противника при первом налете обнаружить не удалось – везде оно называлось "слабым". Что же касается световых сигналов с предложениями о посадки и отсутствием затемнения Берлина, то эти "детали" мы оставим на совести тех, кто помогал Хохлову готовить рукопись к публикации.
Тем не менее успех акции с лихвой покрыл потерю самолета Финягина. Слова, переданные радистом флагманского самолета Коротенко, быстро облетели радио и прессу, придав огромный эмоциональный заряд всем советским людям. Высшее государственное руководство высоко оценило подвиг летчиков, наградив Преображенского, командиров эскадрилий Гречишникова, Ефремова, Плоткина и флагманского штурмана П. И. Хохлова званиями Героев Советского Союза.
На следующую ночь налет был повторен даже с большим успехом. Берлин бомбили экипажи Преображенского, Трычкова, Дашковского, Плоткина, Ефремова, Есина, Фокина, Мильгунова и Гречишникова, каждый из которых сбросил по шесть ФАБ-100. Удачный дебют сподвиг командование на увеличение состава участников за счет частей ДБА. 10 августа на соседний с Кагулом аэродром Астэ перелетели 12 ДБ-3 и ДБ-ЗФ из состава 40-й бад ДБА (из 200-го бап под командованием майора В. И. ГЦелкунова и 22-го бап капитана В. Г. Тихонова). Поскольку деятельностью Особой авиагруппы руководил лично командующий ВВС ВМФ С.Ф. Жаворонков, командование ВВС Красной Армии не проявило энтузиазма и понимания задачи при подборе летчиков и самолетов. Многие из машин были сильно изношены, и даже при перелете в Астэ трем из них пришлось вернуться на аэродром взлета. И все же самолеты дальнебомбардировочной авиации, по крайней мере, на первых порах, казались значительным пополнением.
В ночь на 12 августа ДБ-3 в третий раз вылетели на Берлин. В налете участвовало три самолета от морской авиации (все три отбомбились по Либаве) и девять (еще один сел сразу после взлета) от дальней. Восемь из них дошли до цели и смогли выполнить задачу. Несмотря на тяжелые метеоусловия, все машины вернулись на свой аэродром.
Противник также не дремал. Разрекламировав достигнутый успех, наше руководство невольно поставило авиагруппу под удар. Еще 6 августа аэродром Кагул в первый раз подвергся удару авиации противника – не имевшему, к счастью, серьезных последствий. В дальнейшем постоянные беспокоящие налеты и ухудшение состояния матчасти стали основными факторами, постоянно снижавшими число исправных самолетов.
Четвертый налет, произошедший в ночь на 16 августа, стал самым крупным. В нем принимало участие 13 "ильюшиных" от морской авиации и девять от сухопутной (дошли до цели десять и семь машин соответственно), сбросившие на город 10 550 кг фугасных и зажигательных бомб. К сожалению, при ночной посадке в Кагуле разбились и целиком погибли экипажи лейтенантов Кравченко и Александрова. Еще одна машина, отправленная для ремонта в Беззаботное, погибла 17-го. Ее над линией фронта тяжело повредил свой же И-153, и при вынужденной посадке у деревни Плешевицы "ильюшин" разбился.
В ночь на 19-е из морских летчиков на задание не вылетел никто, от армейцев же поднялось пять экипажей. До Берлина дошли двое, один повернул из-за неполадок матчасти, один бомбил Свинемюнде; пятый самолет (старшего лейтенанта Строгонова) пропал без вести.
Следующие потери произошли по собственной вине – на этот раз высшего руководства, которое приказало использовать при налетах на Берлин бомбы калибром 500 и 1000 кг. Эта инициатива родилась от того, что для бомбардировки Москвы и других наших городов враг использовал тяжелые авиабомбы, а мы пока не могли адекватно ответить. Кузнецов вспоминал:
"А нельзя ли вместо 500-килограммовой бомбы или двух бомб по 250 килограммов нести на Берлин до тысячи килограммов, то есть брать по две пятисотки?" – такой вопрос возник у Верховного Главнокомандующего.
Мои доводы, основанные на мнении С. Ф. Жаворонкова о том, что такая нагрузка для самолета недопустима, показались неубедительными. В Ставку был приглашен опытный летчик-испытатель В. К. Коккинаки… Коккинаки отлично знал самолеты ДБ-3, его не раз направляли в авиационные части, чтобы он показал, как надо использовать технику и выжать из нее все возможное в смысле дальности полета и грузоподъемности машины.
Точка зрения Коккинаки разошлась с моей. "Можно брать две пятисотки ",– помнится, заявил он, и я был временно посрамлен.
По личному приказу Верховного Владимир Константинович вылетел на Эзель, где дислоцировался полкЕ. Н. Преображенского. Теоретически бомбовую нагрузку на ДБ-3 можно было увеличить до тонны, но далеко не новые моторы самолетов делали это практически невозможным, тем более при полете на предельную дистанцию".
То, что невозможно было в принципе, подтвердилось и практически: при попытке взлететь с ФАБ-1000 вечером 20 августа разбился ДБ-3 Гречишникова (экипаж не пострадал), а ДБ-3 дальнебомбардировочной авиации, пытавшийся взлететь с двумя ФАБ-500, сразу же упал и взорвался (экипаж старшего лейтенанта Богачева погиб). Остальные десять машин (семь от ВМФ и три от РККА) смогли подняться в воздух, но неудачи преследовали их и в дальнейшем. На машине Преображенского обнаружилась неисправность, и он повернул назад с полдороги в сопровождении Трычкова. Из продолживших полет флотских "ильюшиных" только Фокин дошел до цели, остальные, встретившись с грозовым фронтом, отбомбились по Виндаве, Свинемюнде и Кольбергу. При посадке ДБ-ЗБ Фокина врезался в трактор и был полностью разбит. Из армейских ДБ-3 Берлин бомбили два, а третий (старший политрук Павлов) дошел только до Данцига и разбился при возвращении. Многочисленные аварии и катастрофы не оставили сомнения в том, что дальнейшее использование сильно изношенных самолетов ДБА не имеет смысла, и днем 21-го остатки групп Щелкунова и Тихонова перелетели на тыловые аэродромы.
Еще одним провалом ДБА оказалась попытка бомбить Берлин с аэродромов под Ленинградом новейшими дальними бомбардировщиками Пе-8 и Ер-2.
Утром 10 августа на аэродром Пушкин под Ленинградом перебазировалось восемь дальних бомбардировщиков Пе-8 из 432-го бап и три Ер-2 420-го бап. Оба полка входили в состав 81-й бад ДБА, которой командовал известный полярный летчик, Герой Советского Союза комбриг М. В. Водопьянов. Для организации налетов в Ленинград прибыл сам командующий ВВС РККА генерал П.Ф. Жигарев. Вечером того же дня восемь Пе-2 и три Ер-2 взяли курс на Берлин. Один из Пе-8 потерпел катастрофу при взлете, другой бомбил запасную цель из-за отказа моторов. До Берлина дошло семь экипажей, они успешно сбросили бомбы, но главные испытания ждали их на обратном пути. Один Ер-2 пропал без вести. Другой Пе-8 сбился с курса и потерпел катастрофу в Финляндии; два, в том числе и тот, который пилотировал Водопьянов, израсходовали горючее и совершили вынужденные посадки на советской территории. Водопьяновский Пе-8 сгорел. Остальные самолеты при приближении к Ленинграду были перехвачены истребителями ВВС КБФ, а затем обстреляны зенитной артиллерией, которая не имела оповещения об их пролете. Один Пе-8 был сбит над Лужской губой зенитчиками плавбазы подлодок "Полярная Звезда" (пять членов его экипажа погибло), другой – посажен истребителями, имея 11 пробоин. После столь неудачного дебюта дальнейшие попытки задействовать для ударов по Берлину 81-ю бад прекратились, а сама дивизия вернулась на подмосковные аэродромы.
С учетом вышеизложенного, а также произошедшего после доклада Коккинаки отзыва групп Тихонова и Щелку нова, Сталин устроил главкому ВВС П.Ф. Жигареву настоящий разнос, ставший прологом к его снятию с должности весной следующего года.
Состояние машин ВВС КБФ вряд ли сильно отличалось в лучшую сторону по сравнению с армейскими. Поскольку ДБ-3 Б имел большую дальность полета, чем ДБ-Зф, для налетов пришлось использовать машины выпуска 1940 года с моторами М-87. Около половины из них из-за износа не могло привлекаться к дальним вылетам с большой нагрузкой и теперь использовалось только для ведения разведки и атак морских целей в Рижском заливе. В ночь на 26-е два "ильюшиных" бомбили Виндаву, утром 27-го – вражеские корабли в Ирбенском проливе. В ходе выполнения последнего задания в районе мыса Колкасрагс вражеские истребители сбили ДБ-3 капитана Есина. Что же касается приказа использовать для бомбардировок гитлеровской столицы тяжелые авиабомбы, то он формально выполнялся. С 21 августа стандартной нагрузкой каждого бомбардировщика стала одна ФАБ-500 и от двух до шести ФАБ-50, в то время как раньше вместо ФАБ-500 использовались четыре ФАБ-100.