Зотов Рафаил Михайлович - романист и драматург (1795 - 1871). Отец его, родом татарин, по взятии Бахчисарая, мальчиком был привезен в Санкт-Петербург и подарен графу Ланскому, воспитывался в Шляхетском корпусе, участвовал в войнах начала столетия, полковником русской службы прибыл в Дунайскую армию князя Прозоровского и около 1809 г. пропал бесследно. Посмертный роман Р.М. Зотова "Последний потомок Чингис-хана" (СПб., 1881) касается жизни и загадочной кончины его отца. Рафаил Зотов учился в гимназии в Санкт-Петербурге, участвовал в кампаниях 1812 - 1814 гг., при Полоцке был тяжело ранен; заведовал санкт-петербургским немецким театром, а впоследствии был начальником репертуара русского театра. Хорошо зная иностранные языки, он был сотрудником и переводчиком многих периодических изданий, начиная с булгаринской "Пчелы" и "Сына Отечества" до "Голоса" и изданий его сына включительно; в последних Зотов поместил много статей и научного содержания. Для театра Зотов написал и перевел более 100 пьес, в стихах и в прозе, из которых многие давались на Императорских сценах. Перевел на немецкий язык 10 русских пьес и составил на французском языке историю Александра I. Его романы, главным образом исторические: "Двадцатипятилетие Европы в царствование Александра I" (2-е изд., 1841), "Наполеон на острове Святой Елены" (два издания), "Цын-Киу-Тонг, или Три добрые дела духа тьмы" (2-е изд., М., 1858), "Два брата, или Москва в 1812 г." (2-е изд., М., 1858), "Таинственный монах" (из истории Алексея Михайловича и Петра I, 5-е изд., СПб., 1881), "Леонид, или Черты из жизни Наполеона I" (4-е изд., СПб., 1881), "Никлас-Медвежья лапа" (2-е изд., М., 1858), "Шапка юродивого" (М., 1831), "Бородинское ядро и Березинская переправа" (1844) и мн. др. в свое время охотно читались средней публикой. Большим интересом отличаются его "Театральные воспоминания" (СПб., 1859).
Содержание:
Глава I 1
Глава II 8
Глава III 15
Примечания 19
Глава I
1812-й год. - Чувства Русских при известии о нашествии. - Первая победа Витгенштейна. - Манифест об Ополчении. - Составлена С. Петербургского Ополчения - Обучение его в 5-ть дней. - 30-е Августа и Бородинская битва. - Освящение знамени. - Выступление - ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР во время молебствия при отправлении. - и первые переходы. - Дневка. - Случай чрезвычайной усталости. - Сон на ходьбе. - Феофидова пустынь. - Известие о взятии Москвы. - Чувства наши при семь известии. - Великие Луки. - Двухдневный растаг. - Прием жителей. - бескорыстие купцов. - Невель. - Краснополье. - Пикет и Рунд. - Происшествие. - ужасный ночлег. - Разлив озера. - Утро. - Пикет. - Приказ о выступление - Всеобщая радость. - Ночлег у Юревичей. - Приготовления к сражению. - 6-е Октября. - Полоцкая битва. - Раненая лошадь. - Первые ядра. - Первая атака и ретирада. - Вторая - на штыки. - Кирпичные шанцы. - Взятие их. - Третья атака. - Баварцы прорываются на штыках. - Раненые офицеры. - истребление Баварцев. - Стрелки. - Мы прорываемся до батареи. - Отступаем. - Большая кавалерийская атака. - Наше безвременное участие. - Атака против нас. - Отчаянный бои. - Все изрублены. - Падение и сон. - Пробуждение. - Место перевязки. - Два доктора. - Операции. - Спасение ноги. - Ужин. - Каша с сальною свечою. - Утро 7-го. - Отправление в Юревичи. - Вечерь. - Пожарь. - Известие о взятии Полоцка.
1812-й год Какое волшебное слово! Какие великие воспоминания! - 24 года прошли с незабвенной этой эпохи, а исполинские события все еще представляются воображению нашему как сон вчерашней ночи, который все еще мечтается нам со всею живостью, со всею силою, - которого малейшие подробности мы стараемся припомнить себе, - и отыскав их в нашей памяти, с наслаждением спешим рассказать нашему семейству, нашим знакомым. Четверть столетия протекло с тех пор; едва половина нынешнего поколения принимала деятельное участие в этой величественной драме; остальные исчезли со сцены - и только изредка повторяются имена их в кругу друзей и родных. Пройдет еще четверть столетия- и может быть ни одного уже из действующих лиц не останется на земле. Зато память о делах их будет прочнее многих памятников, воздвигаемых суетностью человеческой.
Рассказ самого незначительного сотоварища великих действователей того времени, конечно не может быть занимательным, ни в историческом, ни в военном, ни даже в литературном отношении, - но для наблюдателя он может служить изображением великого духа той эпохи, одушевлявшего Россию во всех концах, во всех сословиях;-а для устаревшего соучастника в ратном деле, этот рассказ освежит и омолодит все былое, все славное, все молодецкое. И если молодой ус расцветающего воина поднимется с сожалительною улыбкою при заглавных словах: Прапорщик и ополчение - поседелый ветеран верно с искренним удовольствием прочтет несколько страниц, напоминающих ему знаменитые имена Витгенштейна, Кляссиц, Полоцка и Березины.
Как ранний и прилежный ученик я уже на 16 летнем возрасте окончил учебный курс, и с важным для меня званием (студента 14 го класса) вступил в гражданскую службу. - Кто в молодости не мечтал о красоте военного мундира, о прелестях походной жизни и о славе бранных подвигов? - Что же? - К стыду своему должен сознаться, что мне и на ум тогда не приходили подобные мечты. - Пристрастившись к поэзии и астрономии, я во сне и наяву видел только эллипсисы комет и торжественные оды, населял в жару юношеской мечтательности все видимые миры, всю огромность мироздания, жителями разнообразных Форм, свойств и долговечности - и вместе с тем потел над 4-х стопными ямбами; воображал, что буду вторым Невтоном и Державиным, - и теперь чрез 25 лет с горьким, но смиренным самосознанием вижу, что ни та, ни другая страсть не принесли мне ни пользы, ни известности, - и что подобно миллионам мечтателей остался в очень тесной сфере посредственности и незначительности.
Не прошло еще и полгода со вступления моего в службу, как вдруг известие о нашествии в пределы России, всей Европы, предводимой Наполеоном, подобно электрической струи, разлилось по всем концам и заставило вздрогнуть сердца Русские. - Знаменитый рескрипт Графу Салтыкову, приказ по армиям, воззвание к Москве и манифест о защите отечества, произвели такое действие, возродили такие порывы любви к отечеству, что никакое перо не в состоянии описать их. - Одни очевидцы помнят эти великие, эти святые дни, когда и жизнь и имущество почитались не собственною принадлежностью, но достоянием отчизны, оскорбленной дерзким нашествием иноплеменных, - Как сладко вспомнить это время всеобщего восторга! Теперь подобные порывы, близкие к исступлению, подверглись бы порицанию, а может быть и насмешкам ; тогда они никого не удивляли, потому что все чувствовали одинаково. На улицах, во всех обществах, в кругу семейном, не было других разговоров кроме народной войны. Умолкли все городские сплетни, ссоры, взаимные ненависти: - любовь к отечеству помирила всех. По целым дням стоял народ на улицах и площадях, с жадностью ожидая курьеров из армии; всякая реляция была пожираема, тысячу раз перечитана, затвержена, - имена героев оглашались тысячью голосами. - Первая победа сделала Графа Витгенштейна любимцем Русского народа. Невозможно описать восторга, произведенного известием о битве под Кляссицами. - С той минуты все ежедневно требовали реляций от Графа Витгенштейна имя его было предметом всеобщего обожания. - И действительно судьба поставила его в самое выгодное положение. Когда главная Армия ежедневно отступала, он один успел отразить неприятеля, один стал твердою грудью и не пустил его дальше Двины. Эта стойкость, составляющая главный характер Русского народа, была всем прямо по сердцу и ценилась в эту минуту как величайшее достоинство Генерала.
В это время явился манифест о составлении Ополчения. Все взволновалось, все бросилось к оружию. Государь потребовал по четыре души со ста,-С. Петербургское Дворянство объявило, что дает по десяти и снабжает их оружием, провиантом и жалованьем на первые месяцы. Все губернии с восторгом последовали этому благородному примеру. Отовсюду стекались толпы воинов, составлялись дружины. - Начальником С. Петербургского ополчения выбран знаменитый Граф Кутузов - и может быть этот самый выбор, как глас народа к доверенному от него полководцу, указал мудрому этому герою будущее его поприще, ознаменованное спасением России.
Против новой Голландии в доме Барона Раля, открылись заседания Комитета ополчения. - Все являлись туда с просьбами о принятии их в ряды этого воинства. В числе толпы желающих был и я, - с великолепным своим званием 14-го класса, - и с пылким воображением 16-ти летнего юноши, который шел с твердою уверенностью, что он поймает самого Наполеона. За всеми гражданскими чиновниками оставлены были занимаемые ими места до возвращения и производство получаемого ими жалованья. Как ни выгодны были подобные условия, но я смело могу уверить, что никто не руководствовался корыстью. Я же верно всех менее, - потому что получал тогда (виноват!) 150 руб. в год. - Нам дали на обмундировку полугодовое жалованье (сто восемьдесят руб.) - и (вообразите себе восторг мой!) через несколько дней я явился в публику с золотыми эполетами и в шляпе с султаном. - Тогда все кипело какою-то быстротою в действиях, в словах, во всех поступках. Кто бы теперь поверил, что 14 тысяч человек, только что оторванных от сохи и не имевших никакого понятия о военной службе, обучены были всем приемам экзерциции в пять дней! - Может быть скажут: ну, да так уж и знали Нет! клянусь, что не только все маршировали скорым шагом очень ровно, - (церемониальный отложен до удобнейшего времени), - не только ровно делали все ружейные приемы и стреляли по команде, и без команды, - но даже строили колонны по разным взводам и каре. - И все это в пять дней, или лучше сказать в пять суток, потому что в длинные летние дни мы и по ночам почти не сходили с Измайловского плац-парада. - Комендант Г. Башуцкий был нашим учителем; - быстрые успехи учения превзошли все ожидания. - Только с Русским народом можно сделать такие чудеса.
30-го Августа в Александров день весь Петербург был взволнован известием о Бородинской битве. В тогдашних обстоятельствах должно было ее счесть за большую победу, - и всеобщий восторг доходил до исступления. - Одно только показалось нам очень обидно. Все знакомые, встречавшиеся в тот день, говорили нам ополченным: "не надо вас больше! не надо! после Бородина Французы убегут из России!" Как ни радостна была мысль о таком скором освобождении отечества, но самолюбию нашему было очень больно: скинуть блестящий мундир и воротиться к скромной канцелярской чернильнице, не вынув ни разу военной шпаги из ножен и не понюхав пороха. - Еще помню, как я в этот день явился в Невский монастырь к обедне и, хотя ожидали немедленного прибытия Императорской Фамилии, но меня беспрепятственно впустили в церковь. Какая торжественная привилегия золотым эполетам!
- Караульный Офицер заметил мне правда, что в такой день не ловко быть в сюртуке (а мундир у меня не поспел), - и что я напрасно завязал галстук бантиком спереди, - но в жару тогдашнего времени никто кроме него не обратил и внимания на меня. Одни знакомые восхищались моим нарядом. - Ввечеру давали на Малом театре первое представление новой драмы: всеобщее ополчение, и подобного успеха, подобного восторга верно никто не видал ни при одной пьесе.
На другой день, поучившись еще раз хорошенько всем церемониальным маневрам, мы 1-го Сентября отправились на Исакиевскую и Дворцовую площадь, Тут Митрополит, отслужив молебствие, освятил наше знамя , окропил нас святою водою, Государь Император объехал наши ряды, - и мы потом пошли мимо Него скорым шагом пополувзводно, оглашая воздух искренним и радостным: ура! - 3-го числа выступила уже первая половина ополчения в поход, - а 5-го и наша колонна. - Как памятен еще и теперь этот день! На обширном Семеновском плац-параде собрались мы. День был теплый и прекрасный. Стечение народа бесчисленное. Уже перестали тогда говорить, что нас не надо, потому что и после Бородино Русская армия продолжала отступать следственно наша вооруженная масса, которая на городской площади казалась очень сильною, имела вид довольно важный. - В 9-ть часов утра прибыл к нам и Государь в сопровождении Военного Министра и Английского Посла. - Сам Император скомандовал нам построиться в колонны и на молитву, сошел с лошади, подошел к Митрополиту, ожидавшему его с многочисленным духовенством, приложился ко кресту, и молебен начался. Когда же Протодьякон возгласил: паки и паки преклонша колена! - Государь, Духовенство и все колонны ополчения преклонили колена с теплою, сердечною мольбою за успех праведной брани. Когда молебен кончился, Митрополит произнес к воинам краткую речь, благословил их иконою Св. Александра Невского, вручил ее Генералу Бегичеву (командовавшему всею выступавшею в тот день колонною), - и все единогласно закричали, что рады умереть за Веру и Царя! - Тут Митрополит пошел по рядам воинов и окроплял их святою водою потом Государь Император, сев на лошадь, сам снова скомандовал на плечо и на марш - и все двинулись мимо его с беспрерывными криками; ура! Когда все взводы прошли мимо Государя, он снова обогнал их и пред передним сказал краткую, но сильную речь, которою изъявил всю свою уверенность и надежду на верность и мужество воинов. - Ура! не умолкало. - Все были в радостном исступлении. - Немногие только заметили, что Император в печальном расположены духа, и что даже во время коленопреклонения при молебне глаза Его омочены были слезами. - Из нас никто тогда еще не знал о бедствии, постигшем Россию. Один Государь и приближенные его знали это горестное событие, - но, чтоб не привести в безвременное уныние выступающие войска и народ, скрыли на одни сутки эту народную беду. - Москва была уже в руках неприятеля!
Мудрено ли же, что Государь, не предвидя, какое окончание будет иметь ужасная эта война, скорбел в душе как отец о участи миллионов детей своих, вверенных ему промыслом? Мудрено ли, что отправляя на брань последнюю горсть воинов, Он, преклоняя колено пред Всемогущим, проливал слезы о участи, постигшей тысячи жертв, павших и долженствующих еще пасть за спасение отчизны? Велики были те слезы Монарха; глубоки те высокие чувства, которые его одушевляли в эту минуту! Он видел всеобщий восторг готовности к самопожертвованию и вверял Провидению жребий народа, столь сильно любящего своего Государя. Провожаемые всем почти городом, вышли мы за Московскую заставу и, отдохнув на руке, ночевали на Пулковой. - Сколько новых предметов, сколько новых ощущений для каждого в этом первом походном ночлеге! Кто знал тогда, далеко ли он идет и придет ли когда-нибудь назад? Засыпая в углу крестьянской избы, всякий из нас посвятил минут 10-ть, на то, чтобы: подумать и помечтать о предстоящем поприще, которого окончания никто не предвидел. (Я говорю: 10-ть минут, потому что усталость верно каждому сомкнула глаза.)
На другой день ночлег и дневка были в Гатчине. Этот переход уже был довольно силен для новичков, которые до тех пор прогулявшись пешком на Крестовской, всегда воображали, что очень далеко сходили. - Тут в первый раз отроду привелось провести две ночи в дымной избе чухонца. В последствии времени часто случалось пользоваться этим же удовольствием, особливо в Литве, но для первого раза очень неприятно было: лежать на лавке и не сметь подняться к верху, чтоб не очутиться в дымной, удушающей атмосфере; проливной же дождь мешал выйти из избы.