Великий Князь Михаил Александрович отрекся только после полудня.
Гучков, отвечая в 6 часов вечера, объясняет, что обнародование манифеста Государя встретило препятствие в том, что Великий Князь решил отказаться от престола. Но телеграфная лента не дает ответа, почему же Родзянко просил задержать манифест Царя еще в 6 часов утра, то есть до отказа Великого Князя вступить на престол? Из нее же мы достоверно узнаем, что генералы согласились - указывали крайний срок молчания.
Из всех противоречий вытекает неоспоримый факт задержания обнародования манифеста об отречении Императора в пользу брата - популярного в стране, имевшего за собой преданные ему воинские части, среди которых он провел войну. В Петрограде предпочли объявить России одновременно два манифеста - два отречения.
Если бы промедления не было, то Великий Князь до принятия решения узнал бы по многим, многим проводам, в том числе и от молчавших генералов, подлинное к нему отношение всей России, которого он не мог знать по своей удивительной скромности в момент решительного разговора с министрами, не желавшими, кроме двух, с ним работать.
Та же телеграфная лента приводит точную оценку Петроградского гарнизона; но в ней не найти следов, какие военные силы должны обезвредить петроградские войска и спасти от них тыл, фронт, Верховную Власть, всю страну.
На фронте - на позициях не говорили об усталости от войны. За все время до катастрофы ни в частях, ни среди близких друзей мне никогда не приходилось услышать вопроса: "Скоро ли кончится война?.."
В печати иногда приводят несколько примеров отказа частей идти в атаку, принимая их за признаки революционных настроений. Подобные случаи отказа бывали во второочередных частях, и в самом начале войны всегда будут повторяться. Все эти примеры обыкновенно начинаются с ошибочного указания на ненадежное состояние 7-го Сибирского корпуса. Запишем, что за последние месяцы, предшествующие революции, позиции его под Бржезанами были труднейшие: до противника по всему фронту 25–50 шагов; упорная минная война в нескольких пунктах; бомбометы, бомбочки не прекращались; наши тыловые подступы под ружейным обстрелом. Едва ли не каждые две недели специальные штурмовые батальоны противника атаковывали отдельные участки. Начальник Штаба 7-й армии генерал Н. Н. Головин поручал объезжать каждому из своих офицеров Генерального штаба какой-нибудь корпус, а мне как раз выпало специально близко наблюдать за 7-м Сибирским. Командовал корпусом герой войны - старый сибирский стрелок генерал Ступин. Тяжелее обстановку в позиционной войне трудно придумать. И все же полки не дрогнули: дух героя-командира, дух старого русского солдата был с ними.
Если глубокому тылу - всей стране тяжелы были долгие годы испытаний и 2 миллиона 400 тысяч убитых, то зато славные традиции полков Великой Армии жили с ними в боевой линии. Особенности этих традиций и быта войсковых соединений внесли у себя коррективы в общие явления, общей революции.
Молча переносит психологический перелом класс военной интеллигенции. Идеалы офицера Императорской Армии сожжены; но воинская честь и любовь к России оставляют его в окопах. Расстреливаемый с фронта и с тыла, он не допускает мысли, что можно покинуть поле чести, и везде на длинном русском фронте появляются новые могилы, вырытые революцией.
Первые дни русские войска продолжают выполнять свои боевые задания. На фронте уже нет Императорской Армии, но это так трудно понять тем, кто привык считать войска за последнюю преграду к выполнению своих планов. Они спешат по-своему переломить Армию; да их идеология и конечные цели так далеки от военной мысли!
Агитаторы Совета солдатских и рабочих депутатов несутся на фронт разъяснять войскам значение происшедших событий; они отъезжают ежедневно пачками, вагонами и экстренными поездами со всех петроградских вокзалов.
Помню безвыходное положение петроградского Главнокомандующего Корнилова, когда он говорил мне и Балабину об этом для него самом больном вопросе, которому он с первого же дня придавал первостепенное значение.
Разъяснители едут из Таврического дворца. Совет и слышать не желает о каких-либо ограничениях в этом направлении. Все караулы, в том числе те, что на вокзалах, ставятся Советом и ему подчиняются. Даже мне, чтобы снять часовых с контрразведки, потребовался ордер Таврического дворца; а отдел нарядов караулов удалось перетащить в Штаб округа уже Половцову, только три месяца спустя.
Среди туч совсем ненужных и вредных наставников, что двигались на фронт, следовало поискать и тех, кто был снабжен немецкими инструкциями.
Для этого мы составляем маленькую стратегему: Главнокомандующий постарается добиться, чтобы все отъезжающие хотя бы являлись ему, а адъютанты будут составлять списки представляющихся, затягивать прием и вызывать чинов контрразведки. После долгих настояний Корнилову удается вырвать от Совета обещание направлять к нему всех едущих в Армию. Но обещание это фактически не выполняется; за все время явилось всего-то несколько, и то официальных делегаций.
Руководители из революционного центра в большинстве случаев осаживаются в тылу армий, где встречают своих коллег, с беспокойством смотрящих на запад в сторону фронта. Здесь уже дело налаживается в большом масштабе. Запасные батальоны превращаются в школы, где читается и проходится на практике полный курс развала армии. Идейное руководство центра торопится отменить начала дисциплины; для этого отдельные его представители выпускают из комнаты Таврического дворца военный приказ № 1 - в старой, заграничной редакции; его проводит председатель собрания - убогий Н. Д. Соколов, близкий друг и официальный покровитель зарегистрированного шпиона - очень неубогого, хитрого Козловского.
Запасные батальоны посылают из провинции в боевую линию сотни тысяч пополнений, только что прошедших курс разрушения и принимающих на себя роль инструкторов.
Мнимая опасность у одних, реальная угроза левому крылу и, наконец, настойчивые требования свобод - все вместе двигает революционную мысль в одном направлении.
Временное правительство, любуясь светлыми идеалами, отменяет смертную казнь: в его составе нет военного. Не все, но большинство министров грозят уходом "в отставку", если прольется хоть одна капля крови.
После первых потрясений появляются большевики, которые на немецкие деньги заостряют агитацию о захвате земель и прекращении войны.
Несколько так называемых младотурок, ведомых горным инженером Пальчинским, задумывают спасти положение, поставив во главе Военного ведомства самого популярного в то время оратора, и едут к Керенскому. Один из них мне рассказывал впоследствии, что им пришлось поехать несколько раз, так как при первом визите Керенский был буквально ошеломлен столь неожиданным предложением.
Представители социалистических партий стоят за продолжение войны; но причиненное зло уже не исправить уговариванием.
Однажды, проходя по залам Мариинского дворца, я остановился посмотреть, как Керенский принимал одну из многочисленных делегаций солдат с фронта. Правая рука военного министра забинтована; он раздает рукопожатия левой рукой и произносит речь, в которой говорит, что русская армия получила столько свобод, каких не имеет ни одна армия в мире, и что теперь пора вернуться к боевым действиям.
Переход в наступление вызывает Тарнопольские, Калушские и другие катастрофы. Они были необходимы, чтобы доказать очень многим в Петрограде и за границей, что скопища вооруженных людей, наделенных всеми свободами, не надо рассматривать как армию.
Невольно вспоминаю, как еще в марте на меня едва не набросились с кулаками три наших "младотурка", когда я имел неосторожность сказать, что война кончена.
16 июля восстанавливается закон о введении смертной казни на фронте. Обсуждение боевых приказов в митинговом порядке затихает; большая часть солдат начинает вспоминать о дисциплине; а солдатская накипь без особого сопротивления переливается в тыл, для которого страшный закон остается отмененным.
Но все усилия по возрождению только одной военной зоны совершенно бесполезны, если не привести в порядок и тыл. Они не могут спасти ни фронта, ни тем более всей страны.
Верховный Главнокомандующий Корнилов получает серию обещаний и отказов Верховной Власти о восстановлении закона о смертной казни для тыла армии и проведении твердых реформ на фронте.
Из всей львиной группы социалистов поднимается в защиту закона только Церетели. На бурном собрании при обсуждении этого вопроса он один против нескольких сот голосует за смертную казнь в столице; только ему одному как будто не страшны воспоминания о других революциях, когда построившие эшафот сами восходили на него впоследствии.
Наконец, Корнилов, с согласия Временного правительства и Управляющего Военным министерством, двигает кавалерийские части к Петрограду для проведения в столице военного положения, но в последнюю минуту становится жертвой великой провокации и направляет войска против Временного правительства. Два кавалерийских корпуса останавливает у самой окраины Петрограда только старый престиж Верховной Власти, сохранившийся в провинции.
"Да если бы мы только знали, что у вас здесь делается!" - говорили мне на другой день старые друзья - командиры головных полков Кавказской Туземной конной дивизии.
Неудача кавалерийского рейда вызывает новое потрясение, упрощает последний ход противника.
Совсем иначе проходят восемь месяцев Временного правительства для войск Петроградского округа. Тут прежде всего в ночь с 1 на 2 марта правительство, опять-таки молча, принимает пункт ультиматума, предъявленного Нахамкесом, Чхеидзе и другими от имени Совета солд. и раб. депутатов и в силу которого оно давало обязательство о "неразооружении и невыводе на фронт воинских частей, принимавших участие в революционном движении".
Всякого рода делегаты не замедлили разъяснить войскам в полках и на митингах, что они предназначаются для "охраны революции"; эти основные положения были твердо усвоены всеми частями округа: охраняя революцию, солдат спасал самого себя от отправки на фронт.
Трудно придумать более удачное постановление об охране, чтобы именно погубить февральскую революцию. В Петрограде и его окрестностях расквартировывалось около 300 тысяч войск. Они были представлены: 16-ю гвардейскими запасными батальонами, по 5–8 тысяч каждый; четырьмя запасными пехотными полками по 15 тысяч; техническими войсками и двумя казачьими полками. Около двух третей, то есть примерно 200 тысяч солдат, было сосредоточено в самом Петрограде и его ближайших окрестностях.
Итак, решением Совета солд. и раб. депутатов для войск Петроградского округа мировая война была закончена уже 2 марта.
Эти войска заведомо не предназначались к отправке на внешний фронт, а привлекались к участию в политике, как бы на случай междоусобной войны. Но какой войны, на каких внутренних фронтах и за какие политические программы, они узнали только через восемь месяцев. Для них, прежде всего, исчезла идея самого формирования военных частей. Полки превратились в отряды специального назначения. Но и эти отряды так и остались без конкретно выраженной цели своего существования.
Почти одновременно, 2 марта, выпускается приказ № 1, а вслед за тем 14 марта выходит полуофициальное издание декларации прав солдата. Оба вместе отменяют власть начальников, вводят комитеты, уничтожают дисциплину.
Без идеи, без дисциплины перед нами были не войска, а вооруженная толпа, для всех одинаково опасная. Она была одета в шинели, получала от казны продовольствие, пользовалась казенными квартирами. Среди нее, приблизительно один на четыреста, виднелись офицеры, которым пришлось взять на себя неблагодарную задачу уговаривать не увлекаться модными и приятными лозунгами. Им кричали: "контрреволюция!" Среди тыловых офицеров, в некоторых местах пригорода и столичных командах, сразу появляются революционные коменданты из старых и убежденных противников дисциплины. Нельзя также обойти молчанием другой тип, правда - немногочисленный, но знакомый армии. Обыкновенно - это поручик, обязательно со скверной боевой репутацией, митингующий, посылающий делегации и добивающийся выборным порядком должности командира полка.
Сами по себе отдельные случаи не были опасны, но зато подавали дурные примеры, которые толкали к быстрому разрушению.
Уже в конце марта в Петрограде трудно было найти стоящих на часах солдат: все часовые сидели на стульях и табуретах, а около них стояли прислоненные к стене винтовки. К этому надо добавить, что, идя на пост, солдат никогда не забывал запастись семечками и папиросами.
О занятиях в частях можно сказать очень немного. Прежде всего, солдаты поняли, что на войну их не пошлют, а потому самое обучение военному делу считали для себя бесполезным. Они не имели представления о внутреннем фронте гражданской войны; а для охраны революции их собирали на митинги, выводили на демонстрации, и все кончалось общим торжеством и удовольствием. Кроме того, помещения в казармах часто были заняты большими собраниями и митингами. Да, наконец, не было и дисциплинарной власти, которая бы имела право и могла вернуть солдата в строй.
Праздное и бесцельное проживание, естественно, привело к тяге в город. И вот улицы заполняются гуляющими; а более практичные отправляются на вольные работы, продают газеты, семечки, заводят свои маленькие, переносные торговые лотки, подметают улицы, преобразовываются в носильщиков и даже зачисляются в милицию.
Для усиления офицерского состава, его авторитета и единения с солдатами Корнилов стал производить унтер-офицеров в прапорщики по 20 на батальон. Новые офицеры сразу прониклись идеей порядка; они прилагали все усилия, чтобы воздействовать на солдат, обращались с ними по-своему, не останавливаясь перед рукоприкладством.
Балабин назначал для разрешения всевозможных личных вопросов смешанные комиссии из солдат и офицеров. В большинстве случаев офицерам удавалось удерживать за собою руководство расследований, доводить их до благополучного конца.
Вопрос о реорганизации многочисленных запасных батальонов в полки нормального состава был поднят Корниловым и проведен в приказе. Военное министерство согласилось на него в принципе, но приступить к переформированию не разрешило.
Власть Главнокомандующего была номинальна. Петроград официально узнал об этом 21 апреля. В этот день Корнилов вызывает батарею и батальон для защиты Верховной Власти против вооруженной "манифестации", устроенной перед Мариинским дворцом. Выступление было организовано большевиками при участии немцев, как выяснилось по делам публициста К.-Степина. Председатель Совета солд. и раб. депутатов Чхеидзе телеграммой отменяет наряд; вызванные части остаются в казармах. "Только Исполнительному комитету принадлежит право располагать вами", - пишет Чхеидзе в своем обращении ко всем частям гарнизона. Войска послушались Чхеидзе. Права Главнокомандующего упраздняются. Корнилов уходит.
Новому Главнокомандующему Половцову с трудом удается добиться компромисса, в силу которого приказы будут все же подписываться Главнокомандующим, но обязательно контрассигноваться двумя из шести и точно поименованными членами Исполнительного комитета Совета.
Чтобы стать ближе к солдатам и в противовес разлагающему влиянию Таврического дворца, Половцов заводит так называемое "Совещание при Главнокомандующем", составленное из выборных всего гарнизона. Здесь на собраниях, руководимых Балабиным, делегаты полков охотно следовали сдерживающему призыву разумных указаний. Совещание при Главнокомандующем состояло только из призывных солдат и нескольких офицеров, а потому гораздо вернее представляло полки, чем военная секция Совета. В последней отдельные члены ее нередко надевали в первый раз военные гимнастерки под крышей Таврического дворца, где украшали их своими старыми университетскими значками. Переодеться было совсем нетрудно, так как некоторые полки, особенно большевизирующие: 1-й пулеметный, 2-й запасный, Московский, Гренадерский, разные команды свободно зачисляли в свои списки людей со стороны; они даже проводили их в свои полковые комитеты, как то было, например, в 1-м пулеметном полку. Полковые собрания зачастую переходили в многолюдные митинги, на которые приваливали из города одни и те же летучие резервы, приводимые большевиками. Солдат полка брали измором: часть их постепенно расходилась, а митинги все затягивались и заканчивались революциями, обязательными для полковых комитетов.
Меры, принимаемые Военным командованием, не могли остановить разрушительного действия пропаганды.
Обыкновенно, возвращаясь домой около 3 часов ночи, я проезжал мимо штаба большевиков, занимавшего дом Кшесинской, и всегда видел на площади немного поредевшую за день, но все еще большую толпу солдат. Иногда, сойдя с автомобиля, я пробивался к балкону, с которого говорил очередной оратор. Мои разведчики шли своими путями. Меня просто интересовал вопрос: о чем можно говорить каждые сутки, с утра до такого позднего часа, чтобы иметь столь многочисленную аудиторию? Но выходило так, что здесь не говорили, а систематически повторяли, а значит, можно думать, сюжет был настолько интересен, что его хотелось прослушать много раз. Речь каждого оратора продолжалась в среднем полчаса. Его без задержки сменял другой. Организованные станции Т. S. F. могли бы позавидовать такой пунктуальности, особенно при работе, рассчитанной без малого на круглые сутки. Содержание речей было одинаково и давно нам знакомо из любого митингового выступления. Оно только дополнялось измененными рассказами, цинизм которых не уступал фантазии; но зато неизменно заканчивалось непосредственным призывом, обращенным к солдатам, стоящим под балконом, идти, идти именно им и взять то, что принадлежит другим. Солдат стоял, молчал и слушал. Рабочие митинговали, возвращались к станкам; они так или иначе были заняты заботами о куске хлеба. Напротив, солдаты жили на всем готовом, гуляли по улицам и выслушивали преудивительные рассказы.
Уже на четвертом месяце революции гарнизон шел значительно впереди рабочей массы, если не считать нескольких заводских очагов, большевистско-немецких.
Солдаты, составлявшие подавляющую часть всех выступавших в разные дни, все больше и больше отрывались влево по мере подхода к октябрю.
Действие пропаганды в городе поражало своей быстротой. После июльского восстания дом Кшесинской был очищен от большевиков; там был поставлен 1-й самокатный батальон, только что пришедший с фронта. При своем прибытии в столицу солдаты этого батальона обращали на себя внимание своей дисциплинированностью. Их можно было принять за юнкеров. Мы даже не представляли, что на пятом месяце революции можно было увидеть таких отчетливых и выправленных людей.
Командир батальона мне с гордостью говорил, что его солдаты хватают без разговора и приводят к нему всякого проповедника, появлявшегося в расположении батальона.