Вскоре в Бастию прибыла 15-я американская флотилия патрульных торпедных катеров (РТ). Хотя их база размещалась в маленьком старом порту, а наша – в новой гавани, мы часто сталкивались и быстро установили дружеские отношения с американскими офицерами. Их патрульные торпедные катера были очень неплохи, но вот радары заставили нас позеленеть от зависти. При первой же возможности Корни напросился на один из катеров флотилии, чтобы увидеть радар в действии, – вернулся он переполненный впечатлениями.
Их радарная антенна не была направленной, как наша, а постоянно вращалась внутри купола, установленного на невысокой мачте. Экран был круглым, и на нем совершал круговые движения зеленый световой указатель – радиус. Любая цель на расстоянии до 10 миль была показана светящейся точкой. Его значение в трудных навигационных условиях невозможно было переоценить. На экране катер располагался в центре, и было ясно видно его положение относительно берегов вокруг.
Изобретение было чрезвычайно удачным. А поскольку мы почти сразу начали выходить в море смешанными группами, один или два американских катера РТ становились "глазами" двух-трех дог-ботов. Наши вероятные цели были небольшими судами, и их было удобнее атаковать артиллерией, чем торпедами. Поэтому только в сотрудничестве с нами американские катера оказывались максимально полезными. У американцев было немало отличных моряков, и, хотя мы нередко критиковали их за неэффективность, тем не менее, искренне радовались и никогда не отказывались от совместной работы. Один из их офицеров служил во флотилии патрульных торпедных катеров, описанной в книге "Они могли распространяться", посвященной отступлению с Филиппин после Пёрл-Харбора.
Миновал месяц отвратительной погоды и неприятных, скучных, ничем не примечательных патрулей, и мы наконец получили приказ участвовать в операции с "фальшивым носом" (такое обозначение нравилось нам значительно больше привычного "плаща и кинжала"). Мы с энтузиазмом включились в подготовку. К этому времени Пик уже командовал 655-й, а Тони и я выполняли свои новые обязанности на 658-й.
Мы впервые узнали о том, что избраны для выполнения специального задания, когда Корни был вызван на базу к Роберту Аллану. Там его познакомили с французским офицером (его звание соответствовало нашему лейтенанту-коммандеру), отвечавшим за группу из трех французских агентов, которым предстояла тайная высадка на Эльбе.
Уже на следующее утро француз доставил на борт своих людей и большое количество оборудования. Я долго и с неподдельным интересом следил за грудой ящиков, растущей на палубе, после чего отправился к Корни.
– А как это будет переправлено на берег? Им же нужен полноценный десантный корабль, а не 10-футовая шлюпка.
Все оборудование было перенесено в кают-компании, и агенты показали нам немало любопытного. У них были портативная рация, предназначенная как для передачи, так и для приема, надувная резиновая лодка, а также всевозможные винтовки и ножи.
Мы вместе изучили карту и отметили точку, в которой им необходимо высадиться на берег. Немцы равномерно разместили батареи и посты наблюдения на берегу, но, судя по данным разведки, существовала возможность незаметно подойти и высадить людей на небольшом песчаном пляже, скрытом от посторонних глаз мысом, носящим имя Понте-Занка.
Я тактично поднял вопрос о количестве их оборудования и заметил, что четыре человека с таким грузом могут оказаться неподъемными для нашей маленькой шлюпки. Почему бы не использовать две, а потом спрятать их на берегу?
Агенты не хотели и слышать об этом. Вероятно, они были правы, поскольку обнаружение шлюпок однозначно указывало бы на их высадку и повлекло за собой либо поимку, либо ужесточение мер безопасности на острове. Поимка агентов означала их смерть.
Мы вышли в море с группой лодок и катеров и для начала приступили к патрулированию северного побережья Эльбы. Ничего подозрительного не было замечено. Затем американские РТ, использовав свои радары, направили нас к точке высадки, причем настолько удачно, что мы вполне могли проделать весь остальной путь по счислению, ничуть не опасаясь высадить французов перед носом у немецких часовых.
Ночь была чернильно-черной, а низко плывущие облака снижали и без того не слишком хорошую видимость. В общем, условия для высадки были идеальными, если, конечно, мы сумеем найти нужное место.
В двух милях от берега мы остановились, и я пошел в корму, чтобы проследить за спуском шлюпки. Мы тщательно закрепили ее и начали буксировать за кормой, осторожно "подползая" к темневшему в отдалении берегу.
Проверив расстояние, Тони доложил:
– До берега 200 ярдов, сэр.
Мы подошли еще немного ближе и застопорили машины. Было очень тихо, только телеграф, казалось, клацал громче, чем обычно. Все говорили шепотом. На часах было 22.55 – время высадки агентов.
Спустили трап, Магуайр подвел к нему шлюпку. Я осмотрел четырех агентов, нагруженных как лошади, и уже в который раз с тоской подумал о незавидной участи нашей шлюпки. Мы обменялись торжественными рукопожатиями, после чего французский лейтенант-коммандер дал людям последние наставления. Он должен был отправиться на берег с ними и потом вернуть обратно шлюпку.
Французы начали спускаться по трапу. Естественное волнение делало их неловкими, и второй агент споткнулся, переступая банку, и повалился на один борт шлюпки, едва ее не перевернув. Уже находившийся в шлюпке агент вцепился обеими руками в планшир, чтобы не вывалиться в воду, уронив свою ценную поклажу. К счастью, за борт ничего не выпало.
Прежде чем второй агент устроился в шлюпке, начал спускаться третий. Возвестив о своем прибытии громким шепотом, он вытянул ногу и осторожно ступил на среднюю банку. Но лишь только он начал переносить свой вес, как шлюпка отодвинулась от трапа и очень медленно заскользила в ночь. Несчастный вцепился руками в трап, а ногами зацепился за банку и слегка попискивал от страха, в то время как его тело образовало почти горизонтальный мостик. Мы бросили другой трос и подтянули шлюпку вплотную к борту, дав, наконец, возможность неудачливому агенту очутиться в шлюпке целиком. Теперь все было нормально. Мы передали французам весла, они помахали нам на прощание и направились к берегу.
Шлюпка прошла всего лишь несколько ярдов, когда мы заметили, что два агента, спокойно сидевшие на кормовой банке, пытаются встать – очень необдуманное телодвижение на шлюпке. Морской офицер, сидевший на веслах, знал не понаслышке, что такое центр тяжести, и принялся успокаивать непоседливых агентов, но они продолжали активно двигаться, а шлюпка начала угрожающе раскачиваться. Мы видели, что оба ни в какую не желали садиться. В конце концов тот из двоих, что был крупнее, потерял равновесие и с шумом рухнул в воду. Шлюпка, из которой неожиданно убрали 12 стоунов груза, резко накренилась на противоположный борт, и в нее начала поступать вода.
Ситуация не была безнадежной, но троим оставшимся в шлюпке следовало сохранять хладнокровие. Но нет, агент на носовой банке перегнулся через борт и попытался втащить своего насмерть перепуганного коллегу обратно. Очевидно, французы слишком часто нарушали законы равновесия, чтобы это могло остаться безнаказанным, и шлюпка перевернулась. Последовало секундное молчание, а затем ночная тишина взорвалась громкими воплями барахтающихся в воде людей. Первым делом мы пересчитали головы – их было четыре, хотя шума они создавали столько, словно их было минимум втрое больше.
Мы перебросили через борт сеть, после чего Тони прикрепил бросательный конец к спасательному жилету и бросил его пловцу, находившемуся дальше остальных. Затем Магуайр спустился на нижнюю ступеньку трапа и помог первому из французов вернуться на борт.
Никто даже не вспомнил, что мы находимся в какой-то сотне ярдов от вражеского берега. Голоса обезумевших французов и членов команды 658-й, подбадривающих пловцов на весьма сомнительном французском, разносились далеко вокруг. Двух агентов удалось выловить довольно быстро, но двое других окончательно потеряли головы от страха. Они ничего не предпринимали для собственного спасения, только бездумно бултыхались в воде и отчаянно голосили, причем преимущественно в верхнем регистре. Окажись поблизости немцы, они бы, вне всякого сомнения, решили, что началась высадка крупных сил союзников.
Один из французов, обратив к нам бледное лицо, принялся объяснять, что при падении сломал руку, но только договорить он не успел, угодив под струи сточных вод, льющиеся из трубы на борту корабля. После этого наш матрос Смит сжалился над беднягой, нырнул за ним и помог забраться на борт. Но теперь мы нигде не видели четвертого члена команды – французского моряка. Мы его отлично слышали (а кто бы не услышал?), но не видели. Потребовалось некоторое время, чтобы понять: он попал под острую скулу в носовой части корабля. При каждой волне несчастный получал чувствительный удар по голове. И снова Смит вызвался нырнуть. К этому времени Корни уже начал беспокоиться. Поднялся северный ветер, и нас несло к месту, где вполне могли располагаться береговые батареи. Но через несколько секунд Смит вынырнул, подталкивая перед собой последнего француза. Как только все искупавшиеся оказались на борту, Корни повел 658-ю прочь от берега.
Отойдя от берега на несколько миль, Корни сдал мне вахту и пошел в кают-компанию посмотреть, что поделывают французские агенты. Они уже высохли и переоделись, позаимствовав одежду у членов команды 658-й. Следует отдать им должное – они собирались все-таки высадиться на берег и продолжать операцию. Но двое из них определенно находились в состоянии шока и страдали от последствий чрезмерного употребления внутрь морской воды. Поэтому, поразмыслив, командир группы решил отправить на берег только одного человека, даже несмотря на потерю оборудования.
В полночь 658-я снова подошла к берегу. На этот раз использовали резиновую лодку, а вездесущий Смит снова вызвался поучаствовать – помочь французскому лейтенанту доставить агента на берег.
Мы напряженно ожидали возвращения лодки, до боли в глазах вглядываясь в темноту. Но Смит греб настолько бесшумно, что лодка обнаружилась, только когда она вплотную подошла к борту. Корни с облегчением вздохнул.
Глава 11. МАЛЬТА НА РОЖДЕСТВО
Помимо участия в операции рыцарей "плаща и кинжала", долгие осенние месяцы 1943 года не принесли нам ничего интересного. Мы регулярно выходили из Бастии в штормовое море и сражались в основном именно с ним. Шли дни, похожие друг на друга как две капли воды.
Наше изолированное положение на Маддалене и в Бастии доставляло немало трудностей. Мы находились в удалении от проторенных морских путей, да и англичан на Корсике и Сардинии, кроме нас, почти не было, поэтому получение любых запасов было делом нелегким и хлопотным. Постоянно чего-то не хватало, причем отсутствие одного пагубно отражалось на моральном духе людей, а другого – на эффективности их участия в операциях. К концу ноября ситуация стала катастрофической. Уже шесть недель не доставляли почту, а наше меню вселяло уныние в сердца даже самых убежденных оптимистов.
Команда 658-й была еще не в самом худшем положении, поскольку обладала сущим сокровищем – очень способным, пожалуй, даже талантливым коком. Самоучка, он вкладывал душу, творя кулинарные шедевры, и в его руках даже опостылевшее консервированное мясо с овощами превращалось во вкуснейшие пироги.
Во время сицилийской кампании, когда нехватка продовольствия стала особенно острой, он брал обычную сельдь в томатном соусе, обжаривал ее в панировочных сухарях и подавал как "сицилийскую озерную форель". После перехода флотилии на север он продолжал иногда потчевать нас этим весьма неплохим на вкус блюдом, но изменил его название на "сардинскую озерную форель".
Но даже вдохновенный Джок Эллиот почти ничего не мог сотворить из сушеной картошки и других сушеных овощей, которые теперь составляли главную часть нашего рациона. Мы месяцами не видели свежих фруктов, мяса и овощей, а очень редко попадавшее на наши столы масло было тоже консервированным и вовсе не полезным для желудка. Даже свежий хлеб был для нас роскошью, но на этот счет в конце концов была достигнута договоренность с местными пекарями, которые подрядились ежедневно снабжать лодки и базу свежим хлебом.
Сойдя на берег на Маддалене, пойти было некуда. На острове не было никаких достопримечательностей, его унылый ландшафт очень напоминал пустынные и безжизненные окрестности Скапа-Флоу. Заняться здесь было совершенно нечем – разве только поплавать. Люди значительную часть свободного времени проводили на борту, даже если имели возможность сойти на берег.
Корни всегда заботился о поддержании морального духа команды на высоте, причем некоторые методы, которыми он действовал в кают-компании, достойны упоминания. Как-то вечером он ушел на берег и через два часа вернулся, нагруженный пакетами.
– Гляньте-ка, парни, – ухмыляясь, сказал он. – Я слышал, что здесь есть старый итальянский склад, на котором остались кое-какие припасы. Сегодня я его посетил и убедил сторожа расстаться с некоторыми вещами. Пусть лучше это побудет у нас – все равно рано или поздно туда кто-нибудь доберется.
Мы принялись изучать содержимое свертков. В первом находились две красивые скатерти и подходящие к ним по цвету и рисунку салфетки, во втором – столовый сервиз, а в третьем – тяжелая, но потрясающе отделанная хромированная сахарница с монограммой "R. M." (Reggia Marina). Кроме того, Корни приволок две изящные настольные лампы и целую груду столовых приборов.
На следующий день мы придумали новую официальную церемонию, которую неукоснительно соблюдали все время, пока была возможность. Со стороны она, должно быть, выглядела впечатляюще… В то время стюардом у нас был веселый и очень общительный уроженец Йоркшира по фамилии Кристон. Парень выглядел немного неуклюжим из-за очень внушительных габаритов, но был ловок и подвижен. Ему было приказано накрывать стол со всей возможной торжественностью и подавать блюда, будучи одетым в чистую белую форму. Когда наступило время ленча, Корни произнес первую фразу:
– А теперь, джентльмены, полагаю, пора перекусить. Не соблаговолите ли позвонить стюарду, мистер Брайдон?
Тони нажал кнопку звонка, который громко прозвенел в камбузе, расположенном в трех футах от нас за переборкой.
Последовал стук в дверь, и на пороге возник краснолицый Кристон.
– Не будете ли вы так любезны подать ленч, Кристон?
Через несколько секунд на столе появлялась еда. Блюдо с мясом и три горячие тарелки были поставлены перед Корни, сидевшим во главе стола, а два блюда с овощами перед Тони и мной. Как только Кристон закрывал за собой дверь, Корни командовал:
– Крышки долой!
Далее следовали синхронные движения рук – мы снимали крышки с блюд с овощами. В этом месте следовало изображать удивление и удовольствие. Церемония есть церемония, и на физиономии Корни появилась кривая улыбка, когда он взглянул сначала в одно блюдо, затем в другое.
– Какой деликатес! Снова сушеный картофель! И сушеные бобы!
После этого тушенка из большого блюда, стоящего перед Корни, аккуратно перекладывалась на три тарелки, причем порции были совершенно одинаковыми, и мы приступали к трапезе. Овощи каждый накладывал себе сам по мере необходимости.
Этот вздор в то время сослужил нам всем хорошую службу. Когда на корабле в кают-компании аккуратно одетый стюард подает каждому офицеру красивую тарелку, ставя ее при этом на накрахмаленную скатерть, на которой разложены изысканные столовые приборы и салфетки, этому поневоле приходится соответствовать. Такой порядок не дает опускаться.
Изредка, к примеру, если Корни получал очередную посылку с продуктами из Канады, мы устраивали торжественные обеды. В таких случаях Кристон вел себя безукоризненно. Одетый в белоснежный костюм, с перекинутой через руку хрустящей салфеткой, он подавал офицерам и гостям блюда в нужной последовательности, причем, судя по его сияющей физиономии, сам наслаждался церемонией.
В начале декабря инженеры и техники базы собрались у нас в кают-компании выпить по стакану джина и поговорить. Они решили, что все наши четыре главных двигателя должны быть заменены на новые. В принципе процедура считалась нормальной после 500 часов работы двигателей, но у нас Ласт содержал их в таком отличном состоянии, что они продолжали бесперебойно работать до тех пор, пока какой-то въедливый техник не раскопал по документам, что они наработали уже по 950 часов каждый.
Для выполнения этой работы нам следовало отправиться на Мальту, что, естественно, ни у кого не вызвало возражений. Мы понимали, что имели все основания рассчитывать на короткий отдых, и, хотя Мальта, конечно, не была раем, все же она обладала некоторыми чертами этого благословенного места, в отличие от Бастии и Маддалены. Получалось, что мы проведем на Мальте Рождество.
На этот раз мы пошли на Мальту другим маршрутом – сначала на юг вдоль берега Сардинии, а затем на восток – вдоль юго-западного берега Сицилии. Так что теперь мы обошли остров вокруг.
С момента нашего последнего визита прошло три месяца, и за это время Мальта здорово изменилась. Теперь ближайший немецкий аэродром располагался довольно высоко на голенище "итальянского сапога", поэтому опасности воздушных налетов больше не существовало. Возродилась жизнь основных городов – Валетты и Слимы, и моряки получили возможность "урвать" изрядную порцию развлечений, которых так долго были лишены на Маддалене.
Наступило Рождество – наше первое Рождество на 658-й, а для меня – первое Рождество на корабле. Последние два года я проводил этот праздник в отпуске. Я потратил уйму времени на то, чтобы обеспечить продукты к праздничному столу, и немало в этом преуспел. Мы получили 22-фунтовую индейку, рождественские пудинги, по четыре бутылки пива на каждого члена команды, да еще и свежие овощи и фрукты.
Праздник получился веселым и суматошным – мы много ели, пили и пели. Вначале по традиции офицерам полагалось выпить по рюмке спиртного с командой. Когда я пил свою порцию (а пить чистый ром мне пришлось впервые в жизни), горло обожгло так резко, что я с трудом отдышался. Было много песен, причем все требовали, чтобы Корни тоже спел. В конце концов он позволил себя уговорить, и мы были вознаграждены эмоциональным, но совершенно безголосым вариантом "Головорезов и Дикого Запада".
Затем последовал рождественский обед, чудом приготовленный в шестифутовой квадратной коробке, по недоразумению получившей название "камбуз". Как сумел Джон Эллиот приготовить вкусный и разнообразный ужин на тридцать пять человек на крохотной электроплите и подать его горячим, для меня так и осталось загадкой.