Фонд давал Эве достаточно возможностей лично отомстить олигархам, чьи владения она имела право экспроприировать для нужд своей организации. Поместье Перейры Ираоласа, в двадцать пять тысяч акров, лежащее по дороге из Буэнос-Айреса к модному пляжному местечку Мар дель Плата и настолько же ценное, как и владение вблизи города, было экспроприировано фондом для дома престарелых. Перейре Ираоласу предложили девятнадцать миллионов песо, что в то время в связи с девальвацией песо составляло около двух миллионов долларов – меньше, чем цена одних только великолепных зданий поместья, и лишь десятая часть стоимости парка. И напрасно старая дама, прожившая здесь чуть ли не полвека, просила оставить ей дом хотя бы до ее смерти; Эва не могла позволить такой задержки в осуществлении своего проекта для старых и бедных; и, вероятно, никто, кроме тех, кого она выселяла, не стал бы упрекать ее в бессердечности – так много нуждающихся обретали дом, тогда как бездомным оставался только один. Но говорили, что в поместье поселился брат Эвы, Хуансито Дуарте.
От работников Аргентинской биржи, которые представили фонду полмиллиона долларов, от иностранного посла, давшего тысячу, от профсоюза водителей такси из провинциального городка, которые наскребли пятьдесят, – Эва со всех получала свой доход. И именно через профсоюзы и от самих рабочих поступала большая часть суммы. В Рождество 1950 года железнодорожные рабочие отдали в фонд миллион с четвертью долларов. Когда Эва сделала широкий жест и приказала, чтобы задержанную зарплату выплатили с учетом инфляции, две трети разницы пошли фонду. В 1950 году было провозглашено, что двухдневный заработок из годовой зарплаты каждого рабочего должен идти в фонд; но первый же из подобных поборов вызвал так много протестов среди рабочих, что министр финансов, Серейхо, обещал возвратить деньги. Загадочным образом протесты обернулись заверениями, что никакой возврат неприемлем, и в Секретариате труда и социального обеспечения прошла церемония, на которой Хосе Эспехо, секретарь Генеральной конфедерации трудящихся, уверил Эву, что рабочий класс категорически отказывается от возмещения. Эва милостиво приняла этот широкий жест. "Откровенно говоря, – заявила она, – я ничего другого от вас и не ожидала. Я принимаю ваш вклад с глубокой благодарностью. Но я прошу вас, чтобы на следующий год вы не поступали так, чтобы было ясно, что фонд может делать своими силами". Она ни словом не упомянула о поборе в размерах двухдневной зарплаты и о тех протестах, которые вызвали это требование. Благодарные за то, что они отделались потерей лишь дневного заработка, рабочие аплодировали ей. Подобные контрибуции производились помимо и сверх обычных выплат пенсионного страхования ежегодных процентных вычетов в фонд, которые были бы аналогом медицинской страховки, если право рабочего пользоваться бесплатной медицинской помощью не зависело в этом случае всецело от прихотей Эвы и ее окружения.
По страницам "Демокрасиа", газеты Эвы, можно проследить, какую часть дохода фонда составляли пожертвования рабочих. В один только день в 1951 году профсоюз пекарей пожертвовал 7793.50 песо, союз водителей такси из Санта-Фе – 12 256 песо, персонал Госдепартамента – 52 380.20 песо, а профсоюз работников индустрии минеральных вод – 200 000 песо. Насколько эти пожертвования были добровольными, сказать трудно; купюры в пять и десять песо, хотя и заработанные в поте лица, конечно же отдавались легче, чем чеки; но в одном можно не сомневаться: профсоюз, который не сумел собрать достаточно денег для фонда, не получал никаких льгот для своих членов. Но рабочие и работницы поддерживали Эву Перон не только регулярными отчислениями из зарплаты и вкладами, которые выпрашивали у них их профсоюзы; во время любого маленького празднества в спортивном клубе или общественном объединении, даже если это была субботняя вечеринка для подростков, каждому приходилось заплатить еще несколько пенни; и еще хорошо, если их не просили сброситься на какой-нибудь подарок, который следовало послать Эве в знак признательности.
На бурной сессии в палате депутатов в 1948 году Фонд Эвы Перон получил статус общественной организации. Один из депутатов-радикалов заявил, что этот указ следует пометить, как помечали неисследованные территории на старинных картах: "Опасность! Здесь львы!" – поскольку, в противоречии с законами страны, он предоставляет фонду права общественной организации в сборе средств и свободу частному лицу в их расходовании. В пользу фонда взимались налоги, экспроприировалась или отдавалась в дар земля, например квартал в центре города, принадлежавший университету Буэнос-Айреса. Он имел право использовать для собственных нужд любую государственную благотворительную организацию, существующую на деле или только формально, а деньги из бюджета выделялись ему так, словно это была служба, подконтрольная правительству, – в 1949 году конгресс проголосовал за то, чтобы выделить фонду четырнадцать миллионов долларов; и Эве предоставлялась полная свобода расходовать это, словно свои карманные деньги. Никакая отчетность никогда с нее не спрашивалась; она могла потратить, вложить, пожертвовать или завещать деньги Фонда Эвы Перон как ей заблагорассудится.
Большинство из того, чем, как утверждалось, владела Эва, на деле принадлежало фонду, хотя стоит напомнить несомненный факт: Эва использовала фонд как инструмент в грандиозном замысле собственного возвеличивания. И ее мечты не ограничивались ее собственной страной или Латинской Америкой, она желала покорить весь западный мир. Эва лелеяла надежду прославиться больше, нежели миссис Рузвельт или мадам Чан Кайши; в своей стране она добилась власти большей, чем та, которой обладала любая из этих женщин, и едва ли какая женщина в новейшей истории использовала свое влияние с такой прямотой и жесткостью. На родине она праздновала победу, но ей этого не хватало; она стремилась к мировому признанию и использовала деньги фонда для достижения этой цели. После ее визита в Европу целый поток посылок с едой и одеждой – все очень аккуратно подписанное, как подарки от Эвы и Перона, – хлынул за море; где бы в Южной Америке ни произошло несчастье, где бы ни случился неурожай, землетрясение, туда прибывали самолеты от Фонда Эвы Перон с докторами, медперсоналом, лекарствами и едой.
В Латинской Америке, где маленькие страны искали покровительства или Аргентины, или Соединенных Штатов, благотворительность Эвы немало приветствовалась, ее именем называли школы и больницы, группы социальных работников и учителей приезжали в Аргентину изучать ее методы, как правило, в качестве гостей фонда. Показательно, что даже Бразилия – единственный серьезный соперник Аргентины в Южной Америке – посылала сотни молодых людей и девушек, учителей и социальных работников, в Буэнос-Айрес, и фонд принимал их по-королевски. В Европе подарки Эвы принимали без особого энтузиазма. Когда она отправила чек на двести тысяч франков вдове одного француза, погибшего во время автокатастрофы, та вернула деньги, предложив Эве истратить их на аргентинских бедняков. Но когда Папа прислал Эве письмо с благодарностью за продовольственную помощь бедным итальянцам, "Демокрасиа" раздула из этого такую историю, будто Эве пожаловали желанный титул. В Вашингтоне ее непрошеная благотворительность стала головной болью для Общества помощи детям, которое занималось обычным рутинным сбором пожертвований. Они рассчитывали не более чем на пяти-десятидолларовые взносы от каждого из жертвователей и поразились, когда им сообщили, что Фонд Эвы Перон выслал шесть контейнеров одежды для нуждающихся детей Вашингтона. Функционеры общества немного разозлились и хотели отказаться, члены правления грозили уйти в отставку, а местные вкладчики – лишить общество поддержки, если они этого не сделают; но Госдепартамент полагал, что будет более дипломатично принять дар, что они и сделали, под все сопутствующие подобному мероприятию фанфары.
Но Эва никогда не делала пожертвований, не имея определенной цели. Обещая ООН десять миллионов долларов для голодающих детей мира, она, судя по всему, собиралась сама возглавить Южноамериканский распределительный комитет; а когда выяснилось, что вряд ли ей это удастся, сделка не состоялась. Ее декалог прав престарелых, получивший необычайную известность и вошедший в новую конституцию, распространялся по всей Южной Америке и использовался в качестве повозки, к которой цепляли ее имя и доктрину перонизма. Когда в 1951 году в Буэнос-Айресе собралась Общеамериканская конференция по социальной защите, Эва настаивала на использовании в резолюции слова Justicialismo, бесформенного лозунга перонистского производства, включающего в себя "социальную справедливость", "экономическую независимость" и "политический суверенитет" – термины сами по себе достаточно неясные. Делегация Соединенных Штатов указывала, что слово не имеет хождения вне Аргентины, но после трехчасовых дебатов из латиноамериканских стран только Уругвай, Чили и Перу осмелились голосовать против желания Эвы, и слово Justicialismo было включено в итоговый документ.
Чтобы оценить степень того влияния, которое приобрела Эва в Южной Америке благодаря фонду, понадобились бы ресурсы Госдепартамента, и остается только предполагать, с какой выгодой Перон использовал это влияние для своих внешнеполитических целей. Но небывалая популярность, которую снискал ей фонд на родине, порой ужасала. Ни одна сфера жизни в Аргентине не была свободна от влияния фонда, и образ Эвы Перон в глазах общества нераздельно связывался с ним. В 1948 году в городе появились плакаты размером с фасад дома с портретом Эвы, обнимающей двух широко улыбающихся детей и подписью:
МАРИЯ ЭВА ДУАРТЕ ДЕ ПЕРОН
ПРИНОСИТ СЧАСТЬЕ
ВО ВСЕ ДОМА АРГЕНТИНЦЕВ -
ПОДДЕРЖИМ ЕЕ!
Это был первый из тысячи подобных призывов. Вся перонистская пресса практически ежедневно печатала рассказы о семьях, оставшихся без крова из-за наводнения и получивших помощь от Фонда Эвы Перон, о рабочем, повредившем руку и приехавшем в город на лечение, о празднике для детей – и все это благодаря милости Эвы Перон.
Аргентинцы всегда любили спорт, и Эва с Пероном постоянно ходили на боксерские турниры и футбольные матчи. Любой спортсмен или команда, выигравшие на каких-либо зарубежных соревнованиях, посылали телеграмму, посвящая свою победу Эве и Перону. Когда аргентинец победил в олимпийском марафоне в Англии, Фонд Эвы Перон подарил ему по возвращении новый, целиком обставленный дом. В 1950 году Фонд Эвы Перон организовал чемпионат национальной футбольной лиги, и на открытии, которое проходило на гигантском стадионе Ривер-Плейт, присутствовали Пероны в окружении министров и провинциальных губернаторов, которые приветствовали с таким энтузиазмом, словно это была принцесса, открывающая рыцарский турнир.
Но сама суть деятельности фонда, пожалуй, становилась ясна на складе, который был выстроен Медицинским центром для больницы, а позже присвоен Эвой. В то время когда в магазинах Буэнос-Айреса продукты стали дорожать, а цена одежды взлетела настолько, что рубашка теперь стоила столько же, сколько пять лет назад стоил целый костюм, сшитый на заказ, на складе Эвы шесть этажей были забиты десятками тысяч курток, платьев, ботинок, свитеров, игрушек, алюминиевой посудой и, кроме всего прочего, книгами. Товары были насколько возможно плотно сложены в кучи, от пола до потолка, между которыми оставались проходы, где с трудом могли разойтись два человека. В середине 1951 года там хранилось сто пятьдесят тысяч пар хороших кожаных ботинок – не alpargatas на веревочной подошве, которые носили все в Аргентине, но прекрасных кожаных ботинок из тех, которые рабочие, если им удавалось приобрести их, носили только по воскресеньям. Там было пятьдесят тысяч мальчиковых рубашек и такое же количество пиджаков, ветровок, рабочих комбинезонов, жилеток и брюк. Здесь были соломенные шляпы для мужчин и набивные платья для женщин всех фасонов; пальто разных фасонов и цветов из превосходного материала; комплекты для новорожденных и наряды для первого причастия, каждый из которых стоил сотню песо – около двадцати долларов в те дни губительного падения национальной валюты. Были трехколесные и двухколесные велосипеды и отличные педальные автомобили; куклы – таким выбором не мог похвастаться ни один магазин города; только в одной куче оказалось двадцать тысяч кукол, а таких куч насчитывалось три или четыре. По странной случайности там обнаружилось и несколько сотен портретов Эвы на каждом этаже, ее головка красовалась на дверных панелях, портреты большего размера помещались на стенах на некотором расстоянии друг от друга и на всех шести гранях японских фонариков, свешивавшихся с потолка. Объяснялось, что все это собрали здесь для того, чтобы рассылать их в бедные дома по всей стране, и что отправка одежды для семьи из четырех человек стоит примерно две тысячи песо, не говоря уже о таких крупных предметах, как набор алюминиевой кухонной посуды, велосипед или швейная машина, которые добавлялись к подарку. Кое-где лежали кипы одежды, готовые к отправке, но не нашлось никаких подтверждений того, что двадцать пять тысяч пар ботинок распределяются здесь каждый месяц.
Один этаж склада целиком занимали книги, и заявление, что здесь пять миллионов книг и что они рассылаются по пять тысяч каждый месяц, казалось не таким уж неправдоподобным. Здесь были школьные учебники и художественная литература, в основном для самого младшего возраста. Несколько произведений детских классиков тонули в море перонистских изданий, из которых мы узнавали, что папа поет за работой на новую Аргентину Перона, что бабушке теперь не приходится брать стирку, как бывало в старые дни свергнутой олигархии, и все это, по утверждению маленькой героини, благодаря Эве и Перону. Интересно заметить, что тогда как подавляющее большинство аргентинских детей, особенно детей рабочих, имели темные волосы, эти маленькие героини оказывались, как правило, блондинками. Эву представляли в образе доброй феи, появляющейся под Рождество с кучей игрушек в руках; иногда на иллюстрациях ее изображали парящей над землей с нимбом вокруг головы, что могло немало смутить малышей, привыкших к изображениям Девы Марии и святых. Одним из любимых сюжетов была история того, как Эва сплотила "людей без пиджаков" ради освобождения Перона в октябре 1945-го.
Но не только здесь Эва копила товары, чтобы раздавать их, словно призы, в некоем подобии викторины для всех аргентинцев – викторины, где правильным ответом всегда был крик: "Эвита! Перон!" По всему городу она открыла продуктовые магазины, где по дешевке продавалась высококачественная гастрономия, которая, как обычно, реквизировалась или "получалась в дар" таким же манером, каким пополнялся бюджет фонда. По поводу открытия этих магазинов перонистская пресса устроила большой шум, и Эва лично в течение часа или двух, словно маленькая девочка, играющая в магазин, простояла за прилавком одного из них. Их легко было отличить по ярким бело-голубым вывескам, перонистскому гербу, громадным портретам Эвы и очереди скромных домохозяек, выстроившихся в ожидании, когда откроются двери.
Помимо одежды, игрушек, книг и гастрономии, которые Эва стаскивала себе в закуток, Фонд Эвы Перон имел монополию на импортные лекарства и медицинское оборудование. Пенициллин, стрептомицин, противодифтерийные и противостолбнячные сыворотки, сульфамидные препараты, рентгеновские пластины и сотни других жизненно необходимых препаратов и инструментов находились в ее руках, и она могла их раздавать по собственному усмотрению. Не будучи перонистом, врач не имел возможности купить необходимые медикаменты. Жена одного пациента, страдавшего от жестокой боли изза того, что ни его доктор, ни его семья не могли достать ауреомицин, отправилась в офис Эвы и стала кричать, что ее муж умирает из-за отсутствия лекарства, на которое у фонда монополия. Она многим рисковала, потому что Эву вовсе не устраивало, чтобы ее скромные посетители, которые, как и многие простые люди, всегда с интересом и сочувствием относились к любым разговорам о болезнях, подумали, что из-за нее хоть кто-то, пусть даже олигарх, испытывает страдания. Жене, настаивающей на своей жалобе, в конце концов разрешили купить необходимое лекарство у фонда по цене значительно более высокой, чем та, которую она заплатила бы, покупая препарат в аптеке.
Оппозиция утверждала, что больницы, школы и общежития, которыми хвастала Эва, строились не там, где в них больше всего нуждались, но там, где они были на виду, и что частенько после завершения строительства, как в случае домов для рабочих, о которых трубили по всему городу, оказывается, что служат они не столько нуждам людей, ради которых якобы строились, сколько нуждам фаворитов-перонистов, которые ни в коей мере не могут считаться неимущими, в то время как уже работающие школы, общежития и больницы оставлены без средств и иногда даже закрываются. В Буэнос-Айресе Общество благодетельных леди, лишенное правительственной поддержки, было распущено, больницы, чье существование почти полностью зависело от их пожертвований, терпели жесточайшую нужду в лекарствах и даже в еде. Дома-школы – детище доктора Паласиоса, – которые строились из местных материалов в самых бедных районах страны и в которых дети из соседних лачуг учились вести дело своих отцов более научно и прибыльно, а заодно получали простейшие навыки гигиены и вежливости, закрылись. Одним из немногих учреждений, выживших после вмешательства фонда, было общежитие для работниц епископа де Андреаса, располагавшееся поблизости от Эвиного, со столовой, не столь роскошной, но всегда переполненной посетителями. По указу фонд обладал правом взять под свой контроль государственное учреждение социального вспомоществования; позже его права были расширены, и он мог распоряжаться любой частной или общественной благотворительной организацией в стране.
Абсурдно неуместная меблировка зданий, которые фонд понастроил по всему городу, не продуманные заявления Эвы, не подкрепленные конкретными разработками, противоречивость и нелепость ее претензий – все это вызывало шквал обвинений со стороны оппозиции. В 1948 году Эва заявила, что только за один этот год намерена открыть тысячу больниц. На церемонии в 1951 году, где она символически передавала руководство работой фонда Перону, разумеется не теряя ни на йоту своей власти, список учреждений фонда насчитывал 12 больниц, 4 дома престарелых, 9 школ, не считая 150 школ и 200 продуктовых магазинов в столице; она не объяснила, включает ли этот список все, что выстроил фонд, или же это были лишь заведения, построенные в 1951 году, но в любом случае мало общего между этим списком и ее хвастливыми речами в 1948 году или ее обещаниями на 1952 год, когда, как она говорила, фонд собирался выстроить "два больших университетских городка", 825 школ и 6000 продуктовых магазинов. В клинике директор, главврач и прочие официальные лица наперебой сообщали посетителям, что тридцать пять, шестьдесят или восемьдесят подобных больниц сейчас спроектированы и что три, семь или больше уже строятся.