Генеральному секретарю с его согласия поступали материалы и информация принципиальной важности, а также касающиеся направлений, которые он курировал. Это были документы КГБ, МИД, Министерств обороны и внутренних дел, организаций, связанных с военно-промышленным комплексом страны, а по партийной линии - всех записок за подписями первых секретарей ЦК компартий республик, крайкомов и обкомов КПСС.
Особым каналом информирования генсека, других руководителей партии были шифротелеграммы, которые поступали из-за рубежа через МИД, КГБ, Генеральный штаб и реже через экономические представительства за границей. Имелась также, как я уже говорил, прямая шифротелеграфная связь с каждым центральным комитетом союзной и автономной республики, обкомом, крайкомом, вплоть до отдельных районов. Шифротелеграммы, минуя всех, срочно передавались через личных секретарей М. С. Горбачеву, а также другим руководителям, кому они предназначались. Разметка о рассылке адресатам по согласованию с генсеком делалась руководителями того ведомства, которое направляло их в ЦК КПСС. При необходимости М. С Горбачев расширял круг лиц, которых следовало познакомить с той или иной информацией, или давал поручения в связи с постановкой вопросов. Фактически такая же практика была установлена и в деятельности президента.
Среди других документов на стол генсека-президента ложились материалы ЦК партий союзных республик, а также обкомов и крайкомов, правительства, министерств, особенно Министерств обороны, внутренних дел, КГБ, а также общественных организаций - ЦК ВЛКСМ, ВЦСПС, Академии наук СССР и некоторых других. Все эти документы регистрировались при поступлении и, поскольку требовали решения, как правило, ставились на контроль.
Надо сказать, что каналы поступления информации для генерального секретаря-президента СССР были многообразны и часто дублировались. Прежде всего информация шла лично от секретарей ЦК и членов Политбюро ЦК, членов Совета Безопасности, Президиума кабинета министров и некоторых руководителей ведомств. Достаточно разносторонней была информация, которую направлял М. С. Горбачеву В. А. Крючков. С особо доверительными документами он приезжал сам к генсеку и докладывал их ему лично. По многим вопросам почта шла Горбачеву в закрытых пакетах, которые Михаил Сергеевич вскрывал и конвертовал сам, лишь изредка привлекая для этого своих секретарей. Некоторые документы доверительного характера по поручению генсека докладывал ему я.
Другой важный канал поступления информации был связан с деятельностью помощников. У них были широкие связи с членами ЦК, министрами, писателями, художниками, военными, дипломатическими работниками. Это позволяло генсеку знать личное мнение руководителей не только ведомств, но и общественных организаций, ведущих деятелей культуры, науки, образования. Поскольку помощников и советников было много, то их сообщения также составляли значительную часть информации М. С. Горбачева.
И, наконец, третьим важным каналом поступления документов был общий отдел, куда направлялись материалы партийных комитетов республик, краев, областей с постановкой вопросов, требующих официального рассмотрения. Они докладывались лично заведующим общим отделом, его первым заместителем или через секретарей М. С. Горбачева, а также направлялись в закрытых пакетах ему на дачу, а во время отпуска - в место отдыха. В отсутствие генсека-президента такая почта докладывалась лицам, его замещающим.
В последнее время Михаил Сергеевич все раздражительнее воспринимал направляемые на доклад документы. Видимо, его нервировали тревожные сообщения с мест, кроме того, он быстро уставал и не мог с прежней энергией читать все бумаги, давать им оценку, подчас долго держал их, а иногда возвращал пакеты нераспечатанными. В дни его работы над материалами к съездам, пленумам, выступлениями в Верховном Совете было практически невозможно доложить почту, и она ждала своей очереди, старела, и принимать решения было подчас уже поздно. Правда, некоторую часть деликатной информации, особенно касающейся его реальных и потенциальных соперников, он смотрел без промедления и в любое время.
Большинство почты составляли письма граждан. Я уже сказал, что в год их поступало более миллиона, а в 1987 году даже 1 миллион 200 тысяч. Значительная их часть шла из-за рубежа, достигая 300, а порой и 400 тысяч. Большая часть адресовалась непосредственно генсеку. Правда, последние годы эта река быстро мелела, а после начала дебатов на сессиях Верховных Советов и Съездах народных депутатов СССР и РСФСР и по мере снижения популярности М. С. Горбачева она превратилась в обмелевший ручеек.
Как-то Михаил Сергеевич позвонил мне и попросил собрать и показать ему все письма, которые получил ЦК за один день. Когда их сложили в коробки и занесли в один из больших пустовавших кабинетов на пятом этаже, то они заняли все столы, стулья и даже лежали на полу. Только на его имя было прислано три тысячи писем. Генсек полистал и почитал некоторые письма, а позже на заседаниях Политбюро ЦК, различных встречах с общественностью говорил о своем ознакомлении с почтой, ее характере. Почти каждое письмо в ЦК, содержащее просьбы, жалобы, предложения и пожелания, представляло собой человеческий документ огромной эмоциональной силы. Многие из них было больно и страшно читать. Люди писали о своей бытовой неустроенности, беззаконии, тяжелой жизни. Больше всего меня волновала та часть писем, где говорилось о болезнях детей и стариков. Крик о помощи погибающих из-за равнодушия, нехватки лекарств до сих пор бередит душу. И все, что можно было сделать и помочь страдающим, в отделе предпринималось. Но не все было в силах его сотрудников.
По мере того как критическое отношение к генсеку в письмах стало преобладать, М. С. Горбачев потерял к ним интерес. Но я ежедневно подбирал десятка два писем и просил положить ему на стол. Радости это не доставляло ни мне, ни тем более генсеку.
Значительная часть писем граждан, как я уже говорил, направлялась в отделы ЦК, делались, кроме того, по наиболее острым вопросам аннотации, обзоры, докладные, тематические записки. Все это в обязательном порядке докладывалось М. С. Горбачеву, иногда он просил разослать документы членам Политбюро и Секретариата ЦК. Обзоры почты рассылались также участникам пленумов ЦК. Это была подчас малозаметная, но очень нужная работа, и ее исполняли насколько возможно добросовестно.
В общем отделе существовало также несколько специальных подразделений, которые обеспечивали деятельность Политбюро, Секретариата ЦК, а в дни пленумов - членов ЦК. Один из секторов отдела получал, перепечатывал и размножал все материалы, которые рассылались по Политбюро. Это были, как правило, секретные документы и информации партийных органов на местах, Совмина СССР, Министерств иностранных дел и обороны, КГБ и других ведомств. Из них формировалась повестка дня заседаний Политбюро.
Люди, занятые этим делом, работали в две смены, чрезвычайно ответственно относились к делу и старались, как говорится, не за страх, а за совесть. Этот сектор также обслуживал пленумы ЦК, стенографировал его заседания, выпускал протоколы. Стенограммы делались высококвалифицированными стенографистками и машинистками. Буквально через час-полтора выступавшие получали запись своих речей, редактировали и визировали их. К концу заседаний Пленума стенограмма была готова. Нет ни одного постановления Политбюро ЦК, которое не было бы оформлено этим подразделением общего отдела.
Другой аналогичный сектор занимался документами Секретариата ЦК. Объем документов здесь был также огромен, поскольку оформлялись все материалы, которые касались деятельности партии.
В ЦК компартий союзных республик, обкомы и крайкомы направлялись решения Центрального Комитета, имевшие значение не только для внутрипартийной деятельности, но и для работы хозяйственных ведомств, посылалась информация о кадровых назначениях, протоколы заседаний Секретариата ЦК и т. п.
После каждого заседания Политбюро ЦК руководством общего отдела готовился протокол, в котором формулировались пункты постановлений и поручений соответствующим партийным, советским, хозяйственным органам по вопросам, рассмотренным высшим партийным руководством. Подготовленный в одном экземпляре протокол я направлял Горбачеву. Иногда он делал поправки в формулировках постановлений, но чаще подписывал протокол без замечаний. Визировал генсек и протоколы Секретариата ЦК, даже если заседание его вел не он.
Все документы, поступающие в ЦК или подготовленные в его аппарате, в конечном итоге заканчивали свой путь в архиве, который обслуживали два специальных сектора в общем отделе. В архиве Секретариата хранились материалы, относящиеся к компетенции этого партийного органа, а главным хранилищем считался Кремлевский архив Политбюро ЦК. С середины 20-х годов в нем накапливались документы деятельности высшего партийного и государственного руководства. В нем хранились стенограммы пленумов ЦК и съездов КПСС, рабочие записи и протоколы заседаний Политбюро, разнообразный информационный материал партийных комитетов республик, краев, областей, министерств, ведомств, научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро, НКВД - МГБ - КГБ, Министерств внутренних и иностранных дел, обороны, Генштаба вооруженных сил страны, личные документы многих видных партийных, советских и государственных деятелей, руководителей компартий зарубежья.
За многие десятилетия фонды архива значительно выросли, и разобраться в них, несмотря на хорошо поставленное дело, непросто. Помню один из первых докладов о содержании фондов. Я пришел в архив первого сектора, и товарищи показали мне хранилище, частично размещенное в бывшей квартире Сталина и в глубоких подвалах здания правительства в Кремле. Все документы хранились в специальных контейнерах при постоянной температуре и влажности. Отдельный отсек занимали документы так называемой "особой папки" и материалы, хранящиеся в закрытых еще в 30-е годы пакетах. Не меньший интерес представляют и другие документы. После осмотра архивов я доложил М. С. Горбачеву о своих выводах и предложил хотя бы часть хранящихся материалов открыть для общественности. В отделе родилась идея издавать для этих целей специальный журнал, в котором читатели могли бы знакомиться не только с текущими материалами ЦК, но и с архивом. М. С. Горбачев, все члены Политбюро поддержали эту инициативу, и скоро общий отдел стал издавать "Известия ЦК КПСС". В журнале были обнародованы впервые многие интересные подлинные записки, информации, решения партии и правительства, позволившие по-новому взглянуть на некоторые факты истории страны. Особенно большое место заняли публикации Комиссии Политбюро ЦК по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-40-х и начала 50-х годов. Подбор материалов для публикации позволил еще раз и более внимательно изучить архивные документы.
Мне рассказывали, что, просматривая личный архив бывшего председателя НКВД Ежова, работники архива обнаружили папку документов, относящихся к трагической гибели В. Маяковского. Там находились некоторые его предсмертные письма, в том числе к правительству, пистолет, кажется, системы "боярд", из которого он стрелялся, и пуля, пробившая его сердце.
Позже, листая эти материалы, которые по разрешению М. С. Горбачева отдел готовился передать в музей В. Маяковского и опубликовать в одном из изданий, чтобы положить конец всем нелепым слухам об убийстве поэта, я думал о том, сколько еще неожиданного хранится в этих главных тайниках государства в подвалах Кремля.
Мои предшественники по работе в отделе, и прежде всего А. И. Лукьянов, полагаю, не раз докладывали генеральным секретарям ЦК, в частности М. С. Горбачеву, о материалах архива, в том числе и тех, которые были в закрытых пакетах. Сказал об этом и я, но М. С. Горбачев отмолчался. Возможно, он лучше меня знал об этом массиве документов и просто не ведал, что с ним делать. Это предположение подтверждали и некоторые факты. Как-то перед одной из встреч с В. Ярузельским М. С. Горбачев дал срочное поручение:
- Где-то в архиве должна быть информация по Катынскому делу. Быстро разыщи ее и заходи ко мне.
Я попросил срочно найти такой документ в архиве. Документ действительно разыскали довольно скоро. Часа через два мне принесли два закрытых пакета с грифом "совершенно секретно" и припиской, что вскрыть их можно только с разрешения заведующего отделом. Разумеется, и генсека или доверенного его лица.
- Нашел? - спросил Михаил Сергеевич, когда я появился в его кабинете.
- Не знаю, то ли это, - ответил я, подавая ему конверты.
Он вскрыл их, быстро пробежал несколько страничек текста, сам запечатал пакеты, проклеив липкой лентой. Возвращая документы, сказал:
- В одном речь идет об истинных фактах расстрела поляков в Катыни, а во втором - о выводах комиссии, работавшей после освобождения Смоленской области в годы войны. Храните получше и без меня никого не знакомьте. Слишком все это горячо.
Знаю, что позже о необходимости предать гласности все материалы Катынской трагедии в ЦК КПСС лично к М. С. Горбачеву не раз обращалась польская сторона, В. Ярузельский, специально созданная совместная советско-польская комиссия. Предлагали это сделать и В. А. Крючков, В. М. Фалин, но генсек-президент не реагировал на просьбы, записки на его имя остались без ответа, а общему отделу он запретил что-либо выдавать из документов по этому вопросу. Более того, говорил сам и поручил сообщить польской стороне, что достоверных фактов о расстреле, кроме тех, что были обнародованы еще во время войны, не найдено. Теперь М. С. Горбачев был серьезно повязан этой ложью. И это, надо сказать, был еще не самый большой его обман, который он применял для введения в заблуждение нашего и мирового общественного мнения.
Я не раз пытался понять, почему генсек-президент, продолживший вслед за Н. С. Хрущевым разоблачение необоснованных репрессий Сталинского периода, вдруг останавливался и начинал юлить и лгать. Ну что может быть страшнее для КПСС признания того, что с благословения некоторых ее лидеров гибли тысячи соотечественников, коммунистов и беспартийных, граждан многих зарубежных стран, о чем мир уже знал. Зачем же теперь архитектору перестройки и обновления вдруг понадобилось утаивать это преступное убийство? Думаю об этом и не нахожу ответа. Но на решения М. С. Горбачева, как я понимал, даже очень серьезные, иногда оказывали влияние самые тривиальные интересы и причины.
На заседаниях Политбюро ЦК, пленумах, еще в каких-то аудиториях он громогласно заявлял, что решение о вводе войск в Афганистан принял очень узкий круг лиц из Политбюро ЦК. Конечно, такое утверждение наивно даже для людей, не знавших кухни принятия решений. А он в ту пору был уже кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК КПСС, участвовал во всех заседаниях Политбюро и не мог не знать о причинах ввода войск и главных событиях той войны. С октября 1980 года Горбачев стал членом Политбюро ЦК и даже формально обязан был знать и отвечать за все, что происходило в Афганистане, и это не единственный аргумент, свидетельствующий о его информированности в истории с вводом войск в Афганистан.
Пожелал же прояснить этот вопрос Э. Шеварднадзе, когда стала очевидной бесперспективность афганской войны. Бремя ее тяжести руководство Афганистана все больше перекладывало на Советскую Армию. Поэтому в армейских верхах, руководстве КГБ возобладало мнение о необходимости изменить характер нашего участия в поддержке афганских друзей. К тому же в боевых частях накапливалась усталость, а в обществе зрело понимание безысходности нашего участия в боях за чужие интересы. Окончание войны было и условием прорыва блокады в международных и внешнеэкономических делах. Конечно, руководство понимало, что ввод советских войск в Афганистан укреплял наши южные границы от проникновения в эти районы недружественных нам сил, распространения исламского фундаментализма, подстегнутого приходом к власти в Иране религиозных деятелей. В Среднеазиатских республиках уже ощущалось неблагополучное положение, всплески национализма, нетерпимость к другим нациям. Все это, как мне кажется, и заставило СССР втянуться в горячую войну. Л. И. Брежнев, начавший свою деятельность генсека с ввода войск в Чехословакию, теперь заканчивал ее боями в далеком и непонятном Афганистане.
Нужны были радикальные меры по прекращению кровопролития. Вот тогда Э. А. Шеварднадзе и запросил документы относительно ввода войск в Афганистан. М. С. Горбачев разрешил ознакомить министра иностранных дел со всеми материалами Политбюро, касающимися этого периода.
Э. А. Шеварднадзе зашел ко мне, чтобы определиться, как лучше знакомиться с документами. Был он тогда крайне озабочен, но не столько афганскими делами, сколько положением в стране и партии. В откровенной беседе вдруг спросил, знает ли М. С. Горбачев, что происходит вокруг и, если знает, к чему ведет партию. Помню, меня удивили и насторожили эти вопросы. Мне показалось, что Шеварднадзе сомневался в правильности курса генсека или делал для себя выбор линии поведения. Разговор тогда был долгий и оставил у меня чувство тревоги.
В тот приход Э. А. Шеварднадзе попросил прислать в МИД документы по Афганистану, и специальный сотрудник отдела отвез ему все, что имелось. Не думаю, чтобы министр иностранных дел не проинформировал генсека-президента о своих выводах. М. С. Горбачев, конечно, знал все и поддержал вместе с другими предложения о выводе войск из Афганистана, поиск других форм поддержки существовавшего режима. Вторично к вопросу о вводе войск в Афганистан обращался А. С. Дзасохов, и генсек-президент снова дал команду ознакомить его с документами той поры.
Архив Политбюро ЦК, ставший впоследствии личным архивом президента СССР, таил и много ответов на другие вопросы, которые волновали общественность нашей страны и других государств мира.
Так случилось, например, с документами, относящимися к советско-германским переговорам 1939 года. Мировую общественность давно интересовали секретные протоколы, подписанные Риббентропом и Молотовым. В них речь шла о новой границе на наших западных рубежах, отходе к Советскому Союзу ряда районов соседних стран. После второй мировой войны в архивах "третьего рейха" были найдены копии этих документов. Но советская сторона никогда не признавала их подлинности. Да и у многих западных специалистов были сомнения насчет того, не являются ли эти копии фальшивкой, составленной в недрах германского МИД или разведки. Поэтому вопрос то приобретал актуальность, то интерес к нему угасал. Но секретные протоколы, угодно это было кому-то или не угодно, существовали. До 1956 года они хранились в сейфе В. М. Молотова, а с уходом его с политической арены были переданы в ЦК КПСС и хранились в архиве Политбюро. О них мало кто знал, но где-то в середине 70-х годов ими заинтересовался А. А. Громыко, и, если судить по некоторым записям, протоколы были направлены в МИД СССР.