Во-первых, от репрессий прошлого страдали в первую очередь коммунисты. Во-вторых, большинство членов партии в период перестройки составляли люди, родившиеся после войны, не знавшие ужасов прошлого. Они искренне хотели изменить к лучшему нашу жизнь.
Партия первой подняла знамя перестройки. Она, несмотря на все трудности, смогла многое разрушить из того, что мешало двигаться вперед. КПСС осудила командно-административные методы работы, развернула борьбу за демократизацию. Не случайно большая часть так называемых демократов - бывшие члены КПСС, ее руководители. Более того, партия создала условия для дальнейшего движения вперед. Могут сказать: КПСС была вынуждена это сделать под напором жизни. Возможно, это и так. Но нельзя забывать, что в 1985 году, кроме КПСС, не было такой силы, которая могла бы так быстро изменить курс общественного развития.
Уже в первых выступлениях ораторов чувствовалось, что делегаты конференции настроены критически, легко возбуждались, а многие говорили, не выбирая особенно эпитеты. Все это отражало настроение не только в партии, но и в стране в целом. Особый накал конференции придали два выступления - Ельцина и Лигачева. Егор Кузьмич уже давно стал объектом критики средств массовой информации, выступлений представителей различных, демократического толка, направлений в общественном мнении. И на конференции звучала критика его деятельности с разных сторон. Его упрекали за приверженность административно-командным методам руководства партией и страной, за жесткий контроль прессы, за развал идеологии, неспособность отстаивать принципы партийной работы и за многое другое. По существу, он стал "мальчиком для битья" вместо М. С. Горбачева, трогать которого по ряду причин тогда побаивались.
В этих условиях Е. К. Лигачев и решил дать отпор своим критикам и объяснить истинное положение дел. Во время одного из перерывов он сказал об этом М. С. Горбачеву. Михаил Сергеевич не советовал ему этого делать и пытался отговорить от выступления.
- Зачем ему нужно выступать, - говорил мне генсек.
- Ведь это только подольет масла в огонь. Видишь, какая обстановка.
Обстановка, конечно, была крайне напряженной, но видел я и то, что Егор Кузьмич продолжает готовить свое выступление. К нему приезжали помощники и привозили страницы напечатанного текста, он правил написанное и вновь направлял в перепечатку. И тем не менее мне казалось, что он будет готов к выступлению, но без особой нужды этого не сделает. Но я ошибся. Е. К. Лигачев настоял на своем и скоро получил слово.
В своей речи он сказал все, что думал о происходящем, ответил на критику, объяснил свои отношения с Б. Н. Ельциным, за что делегаты его упрекали на конференции. Выступление было откровенным, порой резким и получило отклик среди участников конференции, широкой общественности. Но главным мотивом остались его отношения с Б. Н. Ельциным. Разногласия между ними начались, видимо, давно. Я не знаю всех деталей, которые привели к размолвке, но совершенно ясно, что это были два крутых человека и столкновение между ними, пожалуй, было неизбежно, несмотря на то что их связывали годы знакомства. Именно Е. К. Лигачев, как он признавал сам, являлся, как говорится, крестным отцом, помогшим Б. Н. Ельцину подняться на высокие ступени партийной, а затем и государственной пирамиды. Возможно, тень в отношениях легла еще тогда, когда Б. Н. Ельцин работал в Свердловске. Одна из причин недоразумений, как мне рассказывали, зарождалась так.
Положение дел в сельском хозяйстве многих областей, краев и республик оставалось тяжелым. Относилось это и к Уральскому региону. Здесь издавна руководители подбирались из промышленников и строителей, хорошо знающих свое дело, но в силу ряда причин недостаточно уделяющих внимания селу. К этим областям относилась тогда и Свердловская область. Многочисленная почта свидетельствовала о трудностях с продовольствием. Руководители говорили, что они перегружены промышленными, оборонными отраслями и не в состоянии улучшать дело в деревне, из которой люди уходили на работу в города.
Сельхозотдел ЦК в ту пору внимательно следил за состоянием дел в разных регионах, и потому было решено изучить положение в аграрном секторе Свердловской области, заслушать руководителей на заседании Секретариата ЦК и наметить меры по улучшению дел. Горбачев одобрил это намерение. В область выехала бригада работников ЦК и некоторых других ведомств. Была составлена записка с довольно серьезными выводами и предложениями, критикой обкома партии за недоработки. Записку в ЦК рассмотрели, но, учитывая возражения области и щадя самолюбие руководителей, решили отдать ее на рассмотрение обкома КПСС. С этой целью туда выехал заместитель заведующего отделом сельского хозяйства. Однако на пленуме обкома документ ЦК был воспринят критически, в том числе и руководством обкома.
ЦК КПСС было доложено о реакции свердловчан на решение Секретариата ЦК. Не знаю уж всех деталей, но было поручено провести с Б. Н. Ельциным серьезный разговор в ЦК. Видимо, беседу эту проводил Е. К. Лигачев. В то время он возглавлял организационно-партийный отдел. Разговор такой состоялся. Б. Н. Ельцин понравился Е. К. Лигачеву, о чем он говорил и Горбачеву. И скоро последовало предложение пригласить его в Москву, где он возглавил отдел в аппарате ЦК КПСС, занимавшийся строительными делами. Б. Н. Ельцин приехал в столицу, быстро включился в работу. А когда М. С. Горбачев стал генсеком и Е. К. Лигачев получил большую свободу действий в кадровых вопросах, Б. Н. Ельцину предложили должность первого секретаря Московского горкома партии. К тому времени В. В. Гришин уже завершал работу. В Москве складывалось тяжелое положение с социальными делами, продовольственным снабжением, с жилищным строительством. Нужен был "свежий" человек, а главное, близкий по духу Горбачеву и, что еще важнее, как считал он, лично преданный ему.
В общем, замена назрела, а энергичный Б. Н. Ельцин как нельзя лучше подходил для такого дела. Он не был связан с московской коррумпированной верхушкой, чему тогда придавалось очень большое значение. Правда, были и сомнения, которые шли от москвичей: как это так, свердловчанин будет руководить Москвой. Что же, столица совсем обезлюдела, раз потребовался варяг? Но этим мнением пренебрегли, и Б. Н. Ельцина избрали первым секретарем горкома КПСС, кандидатом в члены Политбюро ЦК.
Приход Б. Н. Ельцина в Москву был ознаменован многими новациями. Начались кадровые замены. И это надо было делать, ибо аппарат всех структур руководства не просто состарился, а еще привык к тому, что творилось. Но были и объективные трудности. Снабжение города не улучшалось, назревали многие другие социальные проблемы, и Б. Н. Ельцин чувствовал тупиковое положение. А в это время Е. К. Лигачев уже вел Секретариат ЦК и жестко спрашивал за дела, а может быть, и переходил какие-то грани. Во всяком случае, Б. Н. Ельцин на Секретариат приходил довольно редко. Между ними появилась натянутость в отношениях. Для этого появился еще один повод. Смена кадров в Москве не дала результата, пошли замены по второму кругу, а это уже вызывало стоны со стороны москвичей, вселяло беспокойство в умы начальства. И оно начинало размышлять, все ли было сделано правильно с приходом нового секретаря. Трения обострялись, Б. Н. Ельцин чувствовал свою изолированность, вокруг него словно образовался вакуум, что заставляло его действовать порой не лучшим образом. На заседаниях Политбюро ЦК он часто отмалчивался, видимо не согласный с многословием, бесплодностью длительных сидений, которые продолжались порой по 8 - 10 часов подряд, часто без перерывов.
Летом 1987 года Б. Н. Ельцин обратился с письмом к М. С. Горбачеву по поводу сложившегося положения с перестройкой, нечеткостью работы Секретариата ЦК и невозможностью своей дальнейшей работы в Политбюро ЦК. И тогда и сейчас считаю, что это было письмо от безысходности. Привыкший к маневрированию М. С. Горбачев действительно делал часто два шага вперед, три в сторону и шаг назад, и это обескураживало. У него была манера - говорить твердокаменным марксистам, что он борется за светлое будущее - коммунизм и никогда не свернет с этого пути; приверженцам рынка - что только на пути расцвета рыночных отношений, демократии и свобод по типу Австрии и Швеции можно достичь успеха. " Плюрализм " мнений генсека приводил к тому, что люди сбивались с толку. Двойственный подход к будущему вызывал сомнения и у тех, и у других.
Однажды в моем присутствии состоялся телефонный разговор Горбачева и Ельцина. Борис Николаевич, видимо, напомнил о письме, необходимости встретиться.
- Подожди, Борис, встретимся, обсудим твои болячки, - отвечал генсек. - Дай только праздник Октября отметить. Дата юбилейная, и мне и тебе надо много поработать, сейчас не до разбирательств.
На этом разговор кончился, и Горбачев, уже обращаясь ко мне, спросил:
- Ты знаешь, что Ельцин мне во время отпуска письмо прислал? Недоволен ходом перестройки, работой Секретариата и многим другим. Ставит вопрос об его освобождении от работы в Политбюро. Наворочал дров в Москве и теперь ищет, на кого свалить.
О письме я тогда еще ничего не знал, но и не удивился, поскольку с генсеком многие хотели встретиться, получить поддержку или совет. Но, занятый значительную часть времени литературным творчеством, Горбачев от встреч и конкретных дел старался держаться подальше.
На этом история с письмом вроде и заглохла. Зная характер Горбачева, я считал, что дело не в предстоящем празднике Октября, а в том, что генсек хочет помарино-вать Ельцина в связи с такого рода письмом, сбить эмоции и принять секретаря горкома не тогда, когда он просит, а когда захочет сам.
И вот в октябре 1987 года собирается Пленум ЦК, на котором рассматриваются тезисы юбилейного доклада М. С. Горбачева. Все шло спокойно, я бы сказал, рутинно. М. С. Горбачев сделал сообщение. Председательствующий Е. К. Лигачев спросил:
- Товарищи, есть ли желающие выступить?
В зале молчали, желающих не нашлось. Уже готовились зачитать резолюцию. Е. К. Лигачев еще раз оглядел зал и сказал:
- Если нет желающих, будем переходить к следующему вопросу.
Как это нередко в жизни бывает, все последующие события в какой-то мере зависели от случая. М. С. Горбачев взглянул на первый ряд, где сидели кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК, и перебил Лигачева:
- Вот, кажется, Борис Николаевич что-то хочет сказать.
Не знаю, действительно ли Ельцин хотел что-то добавить или нет. Видно это было только членам президиума. Б. Н. Ельцин сидел в первом ряду, и многие, глядя в зал, могли не заметить его поднятую руку.
Тем не менее Б. Н. Ельцин встал и вышел на трибуну. Выступление его было коротким. Он в целом одобрил концепцию доклада, но дальше повел речь о перестройке. Стенограмма его выступления опубликована. Она соответствует тому, что говорилось, и учитывает небольшую правку Б. Н. Ельцина. Смысл выступления состоял в том, что перестройка захлебывается, идет непоследовательно, Секретариат ЦК не справляется со своими обязанностями, а порой мешает делу, плохо помогает парторганизации Москвы, решения его отдают нафталином и в этом духе дальше. В каком-то контексте прозвучала и фраза, которую можно было трактовать как возрождение у нас культа личности. Все сказанное развеяло сонливое состояние участников Пленума, завело многих. Они начали подавать реплики. Обстановка накалялась.
М. С. Горбачев объявил перерыв. Я видел его разъяренное, багровое лицо, желание скрыть досаду. Он старался подавить эмоции, но упоминание о его стремлении к величию попало в цель. Не будь этого, наверное, не потребовалось бы выпускать на трибуну всю королевскую рать. К отпору начали готовиться все - и члены Политбюро ЦК, и члены Пленума. А в это время М. С. Горбачев уже примерял маску миротворца. Наверное, ему и впрямь не очень хотелось лично участвовать в разжигании конфликта, но машина была уже запущена. Члены ЦК спешно набрасывали тезисы своих выступлений. Я увидел, что М. С. Горбачев намечает порядок выступлений членов Политбюро ЦК.
Прозвучали звонки, все расселись на свои места, и я вдруг увидел совсем иной состав ЦК. К Б. Н. Ельцину и в прошлом многие относились негативно, а тут словно прорвало плотину. Начались выступления, порой резкие, безудержные, полные неприязни. Горбачев больше не сдерживал аудиторию. Выступали рядовые члены ЦК, в том числе москвичи, члены и кандидаты в члены Политбюро. В общем, "молотили" по всем правилам искусства. И не просто поддерживали поставленный Б. Н. Ельциным вопрос о выходе из состава Политбюро, а настаивали на этом. М. С. Горбачев все-таки в последний момент спросил:
- Скажи, Борис Николаевич, у тебя хватит сил дальше вести дело?
Но было уже поздно, все перекалилось, и Б. Н. Ельцин настаивал на выходе из состава Политбюро и уходе с поста первого секретаря МГК КПСС. Правда, впоследствии он пожалел о своем поспешном отказе и написал письмо Горбачеву с просьбой сохранить за ним пост секретаря горкома партии. Но многое уже стало необратимым. Эмоции перехлестывали через край. В результате Пленум ЦК принял постановление, в котором выступление Б. Н. Ельцина было признано политически ошибочным. Политбюро ЦК, Московскому горкому партии поручалось рассмотреть вопрос об освобождении его от обязанностей первого секретаря МГК КПСС. Не затягивая, Политбюро приняло решение освободить Ельцина от всех партийных должностей, сформулировав это как необходимость укрепления руководства МГК КПСС.
От нервных перегрузок Б. Н. Ельцин попал в больницу. Когда ему стало несколько лучше; о чем сообщили врачи, был назначен пленум МГК. Он состоялся вечером И ноября. На пленум поехали Горбачев, Разумовский, кажется, Лигачев. Слово взял генсек, он начал критиковать Ельцина по широкому кругу проблем, вдохновив москвичей, которые за словом в карман не лезли и показали себя в области критики высокими профессионалами.
Вместо Ельцина в МГК КПСС пришел Л. Н. Зайков, что не утихомирило страсти в городе, а неопытность довольно мягкого по характеру нового московского лидера была явно не на пользу дела. И скоро многие вспоминали Ельцина за решительность в действиях. Но он к тому времени был уже назначен министром СССР и направлен в Комитет по строительству и архитектуре.
С тех пор развернулась уже внешне хорошо видимая борьба Горбачева и Ельцина, Ельцина и Лигачева, большей части ЦК и Ельцина. Хотя были и те, кто сочувствовал ему, поддерживал контакты. Для многих изгнание Ельцина из Политбюро и горкома партии стало символом объединения, широкой борьбы с КПСС. Чем больше Б. Н. Ельцин набирал авторитет в народе, тем тревожнее становилось на сердце М. С. Горбачева. Теперь он увидел в новом министре серьезного политического противника. Генсек делал попытки примириться и вернуть Ельцина в подчиненное состояние. Но из этого ничего не вышло.
Тогда борьба вступила в новую стадию: начались поиски компромата с использованием всех средств и методов, которыми владеют правящие структуры всех стран в век научно-технического прогресса. И здесь, мне казалось бы, надо сделать отступление, чтобы рассказать об истории борьбы генсека со своими оппонентами.
Основоположник свободы и гласности на шестой части земного шара внимательно следил за паствой, особенно той ее частью, которая имела свое мнение на происходящие в стране события или выступала против авантюрных новаций. Не знаю, когда начал пользоваться услугами спецслужб по подслушиванию разговоров генсек, скорее всего, одновременно с восхождением на олимп политической власти. Но мне пришлось столкнуться с этим впервые, когда следственная бригада Прокуратуры СССР, возглавляемая "вошедшими в историю" Гдляном и Ивановым, не только приступила к сбору материалов о некоторых не совсем светлых делишках узбекского начальства, но и имела неосторожность тронуть ставропольское прошлое генсека, о чем я упоминал. Вот тогда-то и разразилась буря. Негодование Михаила Сергеевича было столь велико, что он тотчас поручил КГБ заняться этим делом и выяснить, кто заинтересован покопаться в прошлом, откуда исходят команды и не является ли это политическим заговором против архитектора перестройки. А началось все с копии письма Н. Лоб-женидзе, работавшего, кажется, управляющим Кисло-водским трестом ресторанов и столовых и осужденного за какие-то реальные или мнимые злоупотребления. К этому письму прилагались и комментарии юриста, как выяснилось, проживавшего в подмосковном городе Химки. Около полугода назад, когда Горбачеву еще мало что говорила деятельность Гдляна и Иванова, я докладывал о письме Н. Лобженидзе, полагая, что связанное со Ставропольем должно быть известно генсеку, тем более что автор утверждал о личном знакомстве с ним. Но генсек не проявил никакого интереса к письму и даже, как он сказал, не помнит, кто это такой. Тем не менее письмо я направил Генеральному прокурору СССР с просьбой внимательно разобраться с приведенными фактами и принять меры. И вот теперь я вторично доложил о письме с комментариями, смысл которых сводился к тому, что против Горбачева уже когда-то собирали компромат и занимаются этим вновь. Сообщение настолько взбесило генсека, что он тут же при мне позвонил В. А. Крючкову и поручил досконально разобраться в интригах против него.
- Докопайся, Володя, до сути. Очень тебя прошу, - говорил генсек председателю КГБ. - Каким-то сволочам надо вымазать меня в грязи.
Генсек поручил и мне переговорить с бывшим Генеральным прокурором СССР А. М. Рекунковым и узнать, кто давал команды заниматься Ставропольем. Я созвонился с Александром Михайловичем, который в ту пору был уже на пенсии, и договорился о встрече. Но как только Рекунков появился у меня, раздался звонок М. С. Горбачева с просьбой зайти к нему.
А. М. Рекункова генсек знал давно, и это, видимо, давало ему право сразу "взять быка за рога". Начал он допрос напористо. Кто поручал прокуратуре копаться в ставропольском прошлом Горбачева? Кто направлял туда следователей? Не исходило ли это от К. У. Черненко или кого-то еще из московского руководства? Рекунков утверждал, что он никого туда специально не направлял и команд ни от кого не получал. Не знает он и о попытках Гдляна и Иванова реанимировать старое дело. Генсек энергично и заинтересованно, даже с пристрастием, допрашивал экс-Генерального прокурора СССР, но в своем дознании, по-моему, далеко не продвинулся. Во время беседы был возбужден, негодование проскальзывало в каждом его слове. А. М. Рекунков, обескураженный напористостью и резкостью в постановке вопросов, отвечал, как мне казалось, не очень уверенно, а может быть, знал несколько больше, чем говорил. Во всяком случае, признательных показаний юристу Горбачеву он не дал, и результаты допроса не удовлетворили генсека. Он еще долго с разных сторон подступался к интересующему его делу. Но желаемых ответов не получил. Рекунков утверждал, что всегда уважал Горбачева и ничего не делал, чтобы копаться в его прошлом.
Когда Александр Михайлович ушел, М. С. Горбачев озадаченно посмотрел ему вслед и сказал, что не слишком верит в заверения экс-прокурора.