В подробном комментарии к этому месту, размещенному на следующих страницах сочинения, горение названо первым "делом рук человеческих" (IX, 51). Основным возбудителем этого болезнетворного процесса является "сера", которая содержится в смоле, резине, мазях, жире, масле, винных парах, дереве, мясе, металлических сплавах, а также в горючих жидкостях, добываемых из-под земли, под которыми автор, по всей вероятности, подразумевает нефть. Разжигающее действие перечисленных элементов частично связано с древним представлением об инфекционных материалах, так называемой materia peccans . Именно эти продукты, представляющие собой плод человеческих усилий, вызывают горение.
Гниение, охватывающее все процессы разложения, начинается там, где принцип "соли" под влиянием звезд или окружающей среды изготавливается "по-человечески". При этом консервирующие свойства соляного принципа превращаются в свою противоположность. Среди веществ, способствующих разложению, названы известь, пепел, медный купорос, сурьма и мышьяк. В данном случае "дух соли" понимается автором в значении соляной кислоты. [128] Разложение, звезда, отвечающая за рассасывание воспалительных явлений, представлена тут в виде соляного человека.
"Третье избирает иной путь". Ртуть является в образе спортсмена, которого невозможно догнать. В кругу двух своих товарищей она отличается наибольшей субтильностью. Ртуть можно сравнить с солнечными лучами, тепло и свет которых невозможно пощупать руками. В своей человеческой манифестации принцип ртути проявляется в искусстве сублимации, обнаруживается в испарении, которое усиливается по мере утончения испаряющегося вещества. По сравнению со злодеями, которые не останавливаются ни перед поджогом, ни перед применением соляной кислоты, ртуть воплощает в себе нежность, посылающую воздушный поцелуй.
Описание этих трех "мужей" не будет полным без указания на то, что авантюрные качества каждого из них, пройдя через горнило морализации, не должны изменяться до неузнаваемости. Огонь, разложение и бегство вызывают те же последствия, что и война, которая из всех болезней, существующих в мире, может быть названа самой человеческой. Подобно Эразму Роттердамскому или Себастьяну Франку, Гогенгейм был убежденным пацифистом. [129] Однако он сравнивал решение задач, стоящих перед врачом, с искусством войны и не стыдился писать в своих сочинениях об "оружии медицины" (II, 7, 167). По его мнению, успех зависит от правильной выучки трех воинов. Прислушиваясь к Гиппократу, Гогенгейм считал, что огонь, являющийся неотъемлемой частью работы врача, а также искусство дробления (разложения) и сублимации, необходимые, к примеру, в лечении камнеобразующих болезней, играют важную роль в терапии. Дикари сеют вокруг себя разруху и опустошение, в то время как воспитанные и обученные мужи становятся союзниками в лечебном процессе. Однако, принимая их помощь, не следует забывать о самом великом и могущественном мастере медицины, о котором Гогенгейм упоминает в седьмой главе первой книги рассматриваемого сочинения, именуя его мастером желудка, и который в лексиконе специализированных выражений Парацельса, составленном Герхардом Дорнсом (Франкфурт, 1584), назван его величеством первоначалом, археусом, преобразователем и разделителем всех вещей, "художником и врачом". В "Парамируме" автор пишет: "Хлеб превращается в кровь, кто видит это? Появляется боль, кто видит это? Кто постигает это? Никто не видит подкожный жир, и никто не может его потрогать, но он есть. Это же можно сказать и о мастере желудка. Он может превратить серу в железо, соль в жемчуг, а ртуть в золото…" (IX, 74). Однако в первую очередь этот алхимик в желудке берется за выплавку, формовку и ковку человека.
Следуя за содержанием "Парамирума", мы знакомимся с довольно сложным для понимания термином "анатомия" у Гогенгейма, которая одновременно раскрывает перед нами алхимический образ мышления Парацельса. В "Парамируме" слово "анатомия" имеет, по меньшей мере, пять значений. Центральное положение занимает здесь упоминавшийся выше mittel corpus , или анатомия живого человека. Именно в этой области лежат основные достижения гогенгеймовской медицины. Впрочем, не нужно пытаться найти здесь то, что составляет главное содержание "Humani corporis Fabrica" Андрея Везалия (изданной в 1542 году учеником Парацельса Опоринусом), которое стало основополагающей работой современной секционной анатомии. В отличие от Везалия, Гогенгейм вкладывает в слово "анатомия" принципиально иное понимание. Предметом его изучения была анатомия тайны, анатомия уникальных лекарственных средств, предоставляемых природой. Так, покуда роза распространяет вокруг себя дивный аромат, живет и наслаждается жизнью, она не является лекарством. Цветок должен умереть, сгнить и родиться заново для того, чтобы подняться на более высокую ступень раскрытия своей сущности (IX, 99). Анатомия розы как части природы, предопределенной для врачевания, в более широком смысле становится анатомией макрокосмоса. Что же касается анатомии человека, то она относится к сфере микрокосмоса, а в более точном определении отождествляется с мезокосмосом, или срединной сущностью. Эта анатомия включает в себя анатомию ног, мяса, сосудов, или, словами самого Гогенгейма, "мельчайшую анатомию" (IX, 67). Старательно выводя эти строки, он основывался на своем анатомическом опыте, полученном им в его бытность хирургом и военным врачом, вследствие чего этот раздел по содержанию во многом напоминает работу Везалия. Однако гораздо большую важность для Гогенгейма представляла анатомия внутренней медицины, под которой он подразумевал внутренний химизм, протекающий в соответствии с тройным принципом "соли-ртути-серы". Он задавался вопросами о том, что такое кровь, мозг и человеческий организм в целом. Среди прочего в сочинении Гогенгейма говорится и об анатомии болезни, или патологии, также базирующейся на учении о трех принципах. Наконец, он упоминает и об анатомии смерти. В рассуждениях о различных видах анатомии речь идет, в конечном счете, о неких сигнатурах, "картинах", которые принципиальным образом отличаются от голых "набросков", выражающих лишь впечатления или плоско описывающих явление. Таким образом, гогенгеймовское понятие анатомии в своем многозначном выражении представляет собой серьезный вклад в медицинскую семиотику или общее учение о знаках.
Вильгельм Франц Дэмс замечает, что гогенгеймовская анатомия, основанная на тройном принципе "соли-ртути-серы", соответствует известной триаде человеческой целостности, включающей в себя тело, душу и дух. Телу свойственна твердость соли, душа подобна горящему огоньку (похожее уподобление мы встречаем у мистиков), а дух относится к области сверхчувственного и непостижимого [130] . Это соответствие уводит нас в удивительный мир библиотеки Бартоломе Шовингера, в самую сердцевину документа, который в государственной библиотеке Вадиана кодифицирован как рукопись под номером 428. Выяснение этого обстоятельства относится к числу наиболее поразительных открытий. Настоящий архангел среди рукописей, загадочный текст из глубин духовного мира. При всей закрытости библиотеки Шовингера, позже нарушенной Мельхиором Гольдастом, она была достаточно известна, чтобы быть упомянутой в "Частных коллекциях по истории розенкрейцеров", изданных в Лейпциге в 1788 году: "В 1417 году в Констанце бургграф Фридрих, маркграф Бранденбургский, получил от одного францисканского монаха немецкий трактат о разного рода тинктурах металлов и драгоценных камней. Старинный экземпляр этой книги хранился в свое время в библиотеке Шовингера в Санкт-Галлене". [131]
Мистическая работа под названием "Книга Святой Троицы" по-прежнему считается наиболее таинственным произведением европейской литературы, своего рода языческой книгой, до сих пор пребывающей в ожидании своего критического издания. Исследователи, цитировавшие ту или иную фразу из этой книги в работах по истории мистики или алхимии, не пытались скрыть своего удивления от читателя. В отличие от своих коллег, Виллем Ф. Дэмс не удовольствовался простым цитированием непонятных предложений. Его вариант прочтения одного из избранных мест этой книги звучит следующим образом:
...
Все вещи представляют собой одно существо в божественно-человеческой двойственности, но одновременно имеют триединую сущность, сочетая в себе духовные, душевные и телесные признаки: масло (= сера), камень (= камень мудрости = ртуть), карбункул (= соль). Если взять растение, то цветок окажется элементом ртути, душой будут стебли, символизирующие сублимированную (= серную) сущность: трупом (= телом) являются корни, уходящие в землю (= соль). [132]
Мир имеет двойственную, божественно-человеческую систему координат. Все вещи состоят из духовного, душевного и телесного элементов. Олицетворением последних служат масло, камень и карбункул. Триединство каждого предмета рассматривается на примере растения, у которого цветок символизирует дух, воспринимаемый по аналогии с ртутью, душевная, сублимированная сфера являет себя в ветвях, а телесность выражена в корнях, находящихся под землей!
Независимо от того, был ли этот текст (как считает Дэмс) использован Гогенгеймом, он в широком смысле этого слова может по праву считаться предварительной ступенькой к учению о трех принципах. Он имеет примерно такое же значение, как и работы Арнольда де Виллановы и Михаила Скотта, для которых ртуть и сера не были пустыми словами. Автором "Книги Святой Троицы" [133] считают францисканского монаха Ульманна. Согласно ряду предположений, он написал эту древнейшую немецкую алхимию между 1415 и 1419 годами. Автор, бесцеремонно пренебрегая правилами грамматики и орфографии, балансировал на грани между эзотерикой, алхимией, мистикой и пугающим безумием. Трудность адекватного понимания текста может, с одной стороны, объясняться желанием автора сохранить тайну своего знания. С другой стороны, как считает известный знаток алхимии Иоахим Телле, автор мог писать свою книгу в состоянии экстаза и поэтому не обращать внимания на допускаемые им грамматические погрешности. Справедливости ради нужно сказать, что в тексте работы присутствуют убедительные подтверждения последнего предположения. [134]
Для составления полной биографии Гогенгейма было бы любопытно найти хоть какие-нибудь сведения о том, знал ли он о существовании "Книги Святой Троицы". По всей видимости, в те времена считалось престижным иметь такую книгу в своей коллекции (экземпляр этого сочинения, согласно некоторым данным, находился и в библиотеке Антона Фуггера). В санкт-галленской рукописи нельзя найти достаточного количества указаний, однозначно подтверждающих факт обращения Гогенгейма к сочинению францисканца. Исследователю остается теряться в догадках. Так, читатель рукописи, знакомый с санкт-галленскими работами Парацельса, наверняка обратит внимание на изображение радуги (см. иллюстрации), которая представлена здесь как явление природы, символизирующее милость Божью к людям. Кто знает, держал ли Гогенгейм перед глазами эту рукопись в то время, когда он трудился над завершением своего текста о радуге? Кажется, что даже после проведения дополнительных исследований, это так и останется тайной. Как написано в одном из наименее "эзотеричных" мест рассматриваемого нами сочинения Гогенгейма, "мы не хотим поверять свои мысли, сердце и чувства голубиной почте, но скорее наоборот – окружаем себя стенами и запираемся на ключ" (III, 96).
Вместо бесплодных спекуляций полезнее обратить внимание на таинственную сокровищницу "Парамирума", которая включает в себя широкий спектр ингредиентов, используемых как для лечения человека, так и для алхимических опытов. Здесь и такие испытанные лекарственные средства, как ромашка и перец, и упомянутый в "Книге Святой Троицы" карбункул. Сюда же входят известковый туф, пихта, кипарис, золото, серебро, роза, салат, лютик, живокость, крапива и скамоннея (слабительный корешок). Особое место занимают слабительные средства и лекарства против изжоги. В третьей книге, которая представляет собой едва и не самое выдающееся медицинское сочинение Гогенгейма, подробнейшим образом разбираются камнеобразующие болезни. Помимо описания соответствующих заболеваний, в которых активное применение находит принцип соли, огромный интерес вызывает список рекомендаций, который можно назвать своего рода энциклопедией правильного питания. Здесь речь идет о "желудке мозга", "желудке членов" и даже желудке сопливого носа, на котором лежит ответственность за различные выделения организма (IX, 151). В этих многочисленных желудках и возникают разного рода воспаления, опухоли, коагуляции и отложения, являющиеся следствием повышенной активности огненного духа соли (IX, 170). Он несет ответственность не только за образование камней в почках и других внутренних органах. Действуя в макрокосмических масштабах, он воздействует на образование винного камня (в ранних работах основной пример для камнеобразующих болезней), града и метеоритов. В микрокосмическом измерении дух соли держит в своих руках и психологический принцип. Разве станет кто-нибудь отрицать, что мозг, глаза, сердце, легкие и другие органы человеческого тела вынуждены в течение дня "переваривать" огромное количество самой разнообразной пищи?
Подобно загадочному духу соли, доктор Теофраст оказался в маленьком эльзасском городке Энзисхайме, внезапно свалившись на головы его жителей примерно в одно время с падением в окрестностях города метеора (XIII, 223). Здесь семена его учения не нашли доброй почвы. Возможно, что большинство горожан вообще не связывали его имя с медициной или алхимией, поскольку его поведение и образ жизни были далеки от привычного образа ученого и врача. В Энзисхайме Гогенгейм тесно сблизился с представителями низших слоев городского общества, дух которых воплотился в сказочном образе известного фольклорного персонажа, шпильмана Штюхели. Чтобы прочно обосноваться в основанном им царстве, ему следовало бы оседлать глиняную лошадку, на которой городской свистун выводил свои пленительные рулады, и, приделав к ней крылья, отправиться в путешествие сквозь время и пространство. Этот полет фантазии, неуместный в серьезных исторических сочинениях, тем не менее, не входит в противоречие с исследованными нами источниками. Они показывают, что личность и учение Теофраста фон Гогенгейма могут быть поняты только в их культурно-исторической взаимосвязи с последующими и предыдущими столетиями. При жизни, переходя из города в город, общаясь с людьми, пользуясь гостеприимством своих друзей и знакомых, он повсюду оставался одиноким и непонятым. Страна искусства и науки, в которой было отведено место и для гогенгеймовской "парахимии", называется Утопией. Этот остров, имя которого окончательно оформилось в работах Эразма Роттердамского и Томаса Мора, продолжает восприниматься как модель для реализации властных претензий исторически нереального.
Следуя по пятам за Гогенгеймом, мы порой испытываем острую потребность в переводчике. К счастью, нас вызвался сопровождать Камаль Сабри Кольта, ученый, работающий в Институте истории медицины Мюнхенского университета и специалист в области исламского парацельсизма. В источнике, датированном 1689 годом и происходящем из Словении, помимо рассказов о городском свистуне Санкт-Галлена по имени Штехелер или Штюхели содержатся любопытные сведения, которые относятся к категории исторических сказок. Учение Гогенгейма и его османского последователя Салиха бен Насраллаха бен Саллума, или просто Саллума, изложено здесь в серии кратких рассказов. [135]
В этих рассказах слышится дыхание "Тысячи и одной ночи". В то же время они производят парадоксальное впечатление научной сказки, автор которой изнутри парацельсистской традиции пытается донести до читателя образ и учение Гогенгейма. В сказке, написанной в форме медицинской историко-дидактической новеллы, наглядно представлены основные положения парацельсовского учения. Она освещает те грани парацельсистской теории, которые обычно скрадываются даже при самом педантичном реферировании сочинений Гогенгейма.
Глава VIII Краткое известие о путешествии в Османскую империю
Медицинская историко-дидактическая новелла
Когда я слышу пение свирели, то сердце мое наполняет радость и все мое существо упивается дивными звуками.
(II, 409)
Ноябрь 1531 года в свободном городе Санкт-Галлене. Эй, Штюхели, заканчивай свои трели и передохни немного. Давай-ка лучше зайдем в кабак и выпьем чарку другую. Неужели ты думаешь, что истину можно найти только в церкви? Да знаешь ли ты, что она на самом деле скрывается вон в той таверне, среди пивных кружек и кислой капусты? (II, 3, 4). Ну вот мы и пришли. Черт возьми, в нынешнем году едва ли не все винные погреба забиты кислятиной (KS, 358). Интересно, может быть, хоть здесь запасы этого препоганого пойла прошлогоднего урожая уже заканчиваются. Вряд ли. И все же в глубине души у меня шевелится слабая надежда. Как ты думаешь, а вдруг одна из бочек куплена хозяином в Эльзасе? Эх, и как здорово было бы промочить сейчас горло старым эльзасским! (VII, 123). Да, Штюхели, уж мы бы выпили все до последней капли, благо борьба с вином всегда заканчивается нашей победой. Впрочем, не думай, что это комплимент врача. Это я говорю тебе как друг, а не как врач, который пропил свое имущество (VII, 375). Штюхели, когда принесут вино, то сначала осторожно потрогай кружку рукой. Помнишь, мой дорогой, как ты обжегся тогда, в Эльзасе, пируя с неким врачом и пророком? Тогда, накинувшись на выпивку, ты сжег себе весь язык и глотку. [136]