Теория матрицы, которая достигла в Санкт-Галлене своей кульминации, не была доведена автором до логического конца. Найдя применение в области женской медицины, она переросла рамки чистой науки и стала развиваться в направлении философии и теологии. Теория зачатия и рождения, объяснение менструальных циклов, указания относительно правильного питания женщин, специфически женские симптомы заболеваний, лекарственная ботаника и многие другие сферы медицинского знания тесно связаны с учением о матрице. При рассмотрении теории матрицы нельзя упускать из виду католическое учение о Деве Марии, которая стала матерью Создателя мира. "Подумай о том, – писал Гогенгейм, – что все плоды имеют свое начало в почве и произрастают на полях. Так, Христос – это плод, а Мария – поле, на котором он вырос, а Бог – семя" (PR, 164). "Поле" у Гогенгейма служит аллегорией матрицы. Размышляя о процессе творения, Гогенгейм, как кажется на первый взгляд, выходит за рамки христианского учения о Творце и в результате выдвигает довольно смелый тезис: "У Бога до того, как он создал все вещи, была женщина. Ведь если бы у Него не было женщины, то не было бы и Сына. Не было бы и Святого Духа" (PR, 163). В этой связи следует вспомнить троичную концепцию Николауса фон Флю, которому Святой Дух открывался в образе женщины. [210]
Хотя матрица не относится к сфере сверхъестественного, она обладает святостью и требует к себе почтительного и благоговейного отношения. Матрица, вечная женственность, окружает нас, как воздух (IX, 177), который мы не видим, но зато можем почувствовать. В этой связи вспоминается высказывание о том, что глазам подвластно не только зрение, но и чувства (IX, 177). Специфически женским элементом называется вода. Такое соотнесение женской сущности и водной стихии представляется традиционным и общепринятым. Испокон веков море выступало в качестве архетипического образа женщины: "женщина подобна морю, в котором множество рыб" (IX, 190). Это отождествление женщины с морем связано не только с менструальными циклами. Матрица уподобляется морю, над которым реет Святой Дух, оглашая водные просторы творческим словом Создателя: "точно таким же образом, как он (Дух Божий) носился над водою, мы, люди, носим его над землей и водой, хотя никто из нас никогда в жизни его не видел. Он же существует и в матрице всех людей, то есть в женщине. Поэтому женщины не должны предаваться разврату, поскольку в них действует Дух, который исходит от Бога и восходит к Нему обратно" [211] .
Было бы неверным, перекладывая эту теорию на язык современных категорий, рассматривать женщину и мужчину с точки зрения отношений между индивидуумами, или, другими словами, изолированно. В "Парамируме" мужчина назван "нижним небом" женщины. Однако в это понятие не вкладывается унизительного смысла. Термин "нижнее небо" употребляется автором в значении судьбы или рока, который в конечном итоге способен расстроить здоровье женщины и вызвать у нее перманентное, истеричное состояние. В этой связи Гогенгейм следующим образом увещевает своих читателей: "Женщину, которая отличается крепким здоровьем, следует защищать от нижнего неба, то есть от мужчины" [212] .
В остальном мы можем лишь пунктирно обозначить прочие детали, всплывающие в связи с темами менструации, питания, терапии или, наконец, учения об истерии, которое освещается в главе о психиатрии. "Менструация, по аналогии с освещением этого явления у Хильдегарды Бингенской, понимается здесь как процесс очищения, выброса шлаков, наконец, как освобождение матрицы от зловредных субстанций", – пишет Ленц. Автор "Парамирума" гневно ополчается против мнения, согласно которому менструальную кровь можно употреблять в лечебных целях. Базельские лекции включают в себя описание болезненных симптомов, проявляющихся при менструации. Среди них боли в спине, тяжесть в нижней части живота, некоторые виды головной боли, а также усталость, испытываемая женщиной перед началом менструации (V, 258). На этом фоне довольно странно выглядит раздел, посвященный укусам женщин, которые рассматриваются наряду с укусами собак, лошадей, жаб, змей и пауков. При этом автор особенно подчеркивает опасность и ядовитость укусов женщины в период менструации (V, 387). По всей видимости, позиция Гогенгейма по этому вопросу содержит сильную примесь древнего гностического учения о демонической сущности женщины. Хотя, с другой стороны, возможно, что автор тем самым обращает внимание читателя на повышенную агрессивность женщины во время менструации.
То, что Гогенгейм видел в женщине особый, таинственный микрокосм, представляет немалый интерес для отрасли современной науки, занимающейся изучением лекарственных средств. Так, в высшей степени любопытным можно считать указание на уникальную пищеварительную систему и особый тип жажды, испытываемой женщиной. Выводы Парацельса близки положениям современной научной диетологии, которая предусматривает специфические виды диет для мужчин и женщин. Различаются допустимая норма калорий, соотношение продуктов питания и другие составляющие полноценной диеты.
Рекомендации Гогенгейма в области женской медицины также не теряют своей остроты и актуальности. Своевременным остается принцип, согласно которому понятие "женского лекарства" не следует возводить в догму, равно как нельзя по отдельности догматизировать гомеопатический или аллопатический виды лечения. Существуют практические сферы медицины, в которых строгая дифференциация мужчин и женщин не имеет принципиального значения. Примером этому может служить любое инфекционное заболевание, которым женщина способна заразиться от мужчины (IX, 214).
В "Парамируме" косвенно затрагивается проблема существования и деятельности ведьм. Знаток творчества Парацельса Зепп Домандл выдвинул в 1990 году тезис, согласно которому Парацельс одобрял ведовские преследования. Однако мнение Домандла основывается всего лишь на одной фразе из книги "Оккультная философия" (XIV, 539), которая, с точки зрения Карла Зюдхоффа, ложно приписывается Гогенгейму. [213] Именно к этому "оккультному хламу" (Зюдхофф, XIV, S. XXIX), опубликованному в 1570 году Михаилом Шутцем, можно отнести слова Бартоломе Шовингера о том, что имя доктора Теофраста присваивалось множеству сомнительных опусов, о которых тот даже не слышал.
Сомнительность источника, выставляющего Гогенгейма сторонником ведовских гонений, не подрывает достоверность того факта, что автор твердо верил в реальность ведовства. Об этом недвусмысленно говорится на страницах многих его работ, особенно в "Великой астрономии" и сочинении "О метеорах", где эта проблема рассматривается в связи с предполагаемым участием ведьм в порче погоды. В подлинных текстах Парацельса костры не упоминаются в числе возможных средств защиты от колдовства. По мнению автора, самыми эффективными оберегами являются магниты и кораллы (II, 45). Восприятие колдовства как неотъемлемой части повседневной жизни и веру в существование ведьм, свойственные Гогенгейму, нужно рассматривать в общем контексте его творчества. В этой связи нельзя не вспомнить его одобрительные отзывы о нимфах, сопоставимые с оценками этих мифических существ Лютером и прочими реформаторами, которые опасались назвать нимф дьявольским отродьем. [214] В целом положительные высказывания Гогенгейма о женщинах перевешивают его негативные отзывы о них.
Заключение к книге "Парамирум" представляет собой одно из немногих полемических мест в творчестве Гогенгейма. Автор говорит о том, что Бог создал врачей и лекарства из земли. Однако, по его мнению, это положение не распространяется на треклятых представителей схоластической медицины. "Вас, – пишет Гогенгейм, – создали Лейпциг, Тюбинген, Вена, Ингольштадт… так что на вкус вы не холодны и не горячи" (IX, 229). Осознавал ли автор, что его слова могли быть восприняты как пощечина бывшему ректору Венского университета, к которому он обращался в посвящении к книге? Можно предположить, что четвертая книга о матрице не предназначалась для Вадиана. Возможно, она была написана по прошествии какого-то времени после того, как первые три части сочинения остались незамеченными городским врачом. В последних строчках книги автор проводит любопытное сравнение научных текстов с музыкальными инструментами и геометрическими фигурами: "Если бы сочинения были подобны флейтам, то лишь высокопрофессиональный органист смог бы сыграть мне на них чарующую мелодию! Их можно сравнить с работой геометров. Последние придумывают различные круги и инструменты, которые после этого начинают жить собственной жизнью. Вместе со своими инструментами геометры мысленно отрываются от земли и пускаются в полет! Деревянные лошади красивы на вид и мало чем отличаются от настоящих. Однако, когда дело доходит до скачек, обман обнаруживается" (IX, 229/230).
Путешественник, задержавшийся на время в Санкт-Галлене, подарил городу и вместе с тем всему миру уникальную книгу о женщинах. Она написана в напоминание "мужчинам о том, сколь высоко их происхождение" (IX, 183), и показывает ученым всего света величие сократического, парацельсовского и кантовского смирения. В основе последнего лежит элементарное незнание: "никто не знает того, что представляет собой человек на самом деле" (IX, 184). Поэтому и мы не можем похвастаться знанием сущности женщины.
Глава XI Парапсихиатрия, или О невидимых папах
Яви нам свою помощь, Боже, принявший горькую смерть ради человеческого рода, чтобы тень смущения скрылась с поверхности моей души.
Из "Книги Святой Троицы"
Для каждого столетия характерен особый, свойственный только ему вид безумия, который несет в себе сильный отпечаток эпохи. Регулярно появляются проблемы, которые ставят человека на грань помешательства. Положение усугубляется тем, что отнюдь не каждое поколение людей дает психиатра, которому под силу справиться с безумием своих современников. К примеру, таким психиатром был Зигмунд Фрейд, теория которого отвечала психологическим потребностям закомплексованных бюргеров предвоенной эпохи. Более чем за 100 лет до Фрейда в Германии жил другой психотерапевт, Франц Антон Месмер (1734–1815). Будучи последователем Парацельса, он стяжал сомнительную славу шарлатана, хотя точность его диагнозов и назначаемое лечение свидетельствуют о нем как о прогрессивном специалисте эпохи рококо. Гипнотизер и виртуоз стеклянной гармоники, он справедливо может считаться Моцартом среди психиатров. Не зря великий композитор посвятил ему прелестную вещицу "Бастьен и Бастьенна". Наиболее подходящим врачевателем психических ран общества реформационной эпохи был Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм.
Если основными причинами сумасшествия современных людей чаще всего являются идеологические химеры или склонность к самоутверждению в форме патологического нарциссизма, то в Средние века и даже в раннее Новое время люди сходили с ума по религиозным мотивам, или, говоря словами Гогенгейма, "вследствие злоупотребления силами, заключенными в нашей вере" (IX, 265). Так, сумасшествие той эпохи выражалось, в частности, в неистовой жажде крови ближнего. "Убей, повесь, зарежь, утопи" (II, 3, 174) – выкрикивая эти и другие слова, католики и протестанты ополчались друг на друга и ставили противоположную партию вне закона. На этом фоне не менее патологичным выглядели тенденции к мазохизму и самоуничижению. Для людей, страдавших этой формой помешательства, жизненной формулой был девиз святого Лаврентия: "Переверни меня, чтобы другая сторона так же хорошо обжарилась!" (IX, 283).
Этому виду религиозного фанатизма были особенно подвержены анабаптисты (IX, 281), которые, находясь в экстатическом состоянии, с воодушевлением шли на костер. Такая страсть к мученичеству, по мнению Гогенегейма, относилась к особому роду болезненных фантазий, которые, затрагивая душу, негативным образом отражаются на состоянии тела. Они не имеют ничего общего с тем типом мученичества, которое критики оценивают как пограничное состояние человеческого существования и которое, с точки зрения Гогенгейма, испытывало на себе влияние божественного вмешательства: "тот, кто способен погибнуть за свои слова, облечен благодатью Святого Духа и умирает блаженным" (IX, 281). Настоящие мученики не охвачены страстным желанием смерти и твердо осознают, что основной задачей христианина являются дела милосердия. Они заботятся о больных, подают утешение страждущим, погребают мертвых, дают прибежище странникам, готовы накормить голодного и подать стакан воды жаждущему. По мнению Гогенгейма, преимущество врача перед прочими людьми состоит в том, что милосердные поступки являются одновременно и его жизненным призванием, и профессиональными обязанностями. Вместе с тем, он сознавал, что публикация его теологических сочинений может вызвать агрессию со стороны идейных оппонентов и поставить под угрозу возможность дальнейших занятий медициной. В этой связи он писал: "Я держу свой рот на замке, чтобы дождь и град не побили урожай на моем поле" (II, 3, 171).
Страсть к мученичеству была неотъемлемой частью спиритуального фундаментализма анабаптистов, который начиная с середины XVI века стал мощной подпиткой для волнений и беспорядков среди населения Германии и Швейцарии. Для ортодоксального протестантизма существование анабаптистов представлялось большим злом, чем ставшее привычным противостояние с католиками. [215] Так, Генрих Буллингер написал около 50 богословских и политических работ против анабаптистов, из которых следует упомянуть знаменитое полемическое эссе "О бесстыдном сорняке", написанное в 1531 году. В то же время, были люди, занимавшие по отношению к анабаптистам довольно терпимую позицию. Например, Лео Юда из-за его радикальных взглядов многие жители Цюриха считали едва ли не другом анабаптистов. В этом же ряду стоит Доминик Цили, пионер реформированного церковного пения и родственник жены санкт-галленского бургомистра Елены Штудер. Гогенгейм также не принадлежал к непримиримым противникам анабаптистов. Терпимая позиция Теофраста определялась еще и тем, что он рассматривал проблему скорее с медицинской точки зрения, чем с теологической. Его предложение предупреждать религиозное безумие анабаптистов с помощью музыкальной терапии (II, I, 106) недалеко отстоит от намерений Цили придумать подходящую музыкальную тему для новой реформированной духовности. Радикальные реформаторы, срывая с церковных стен иконы, вдребезги разносили и музыкальные инструменты, так что, к примеру, в Санкт-Галлене после наплыва реформационной волны не осталось ни одного органа. Думается, что сегодня каждый согласится с Генрихом Гейне, не представлявшим протестантскую церковь без органа.
Чтобы понять, в чем заключалась роль Гогенгейма как психиатра той эпохи, мы должны представить себе теоцентрическую картину мира, которая господствовала в умах современников Реформации. В вопросах религиозного откровения и вопросах веры Реформация была "более средневековой", чем, к примеру, итальянский гуманизм. Движение анабаптистов носило исключительно радикальный характер. В его основе лежала народная реформация, в то время как прочие религиозные лидеры стояли на твердой гуманистической платформе. Результатом анабаптистского радикализма стало стремление его представителей поджарить не только переднюю, но и заднюю сторону своего тела. В современном мире подобные экстремальные действия совершаются не ради прославления Божьего Имени, но, скорее, по причине безумного обожествления человеком самого себя.
Свои аналитические соображения по поводу болезней и религиозного безумия Гогенгейм высказал в работе "О невидимых болезнях". Внеся серьезный научный вклад в психопатологию фундаментализма, это сочинение наделало в свое время меньше шуму, чем большая часть научных публикаций XVI века. Из пяти частей вторая не сохранилась. В отличие от прочих произведений, вышедших из-под пера Гогенгейма, книга "О невидимых болезнях" написана четким языком, который без труда поддается прочтению. Это объясняется тем, что автор излагает в книге не свою собственную теорию, а, скорее, освещает тему, которая на протяжении всего 1531 года являлась предметом ожесточенных дискуссий между мыслящими людьми Санкт-Галлена и Цюриха. Кесслер, высоко ценивший изящную фразу, называл эти споры ярким примером бульварного гуманизма.
Сообщение Кесслера, которое подтверждают многочисленные процессуальные акты и показания свидетелей, рисует нам впечатляющую картину религиозного безумия. В Санкт-Галлене проблема анабаптистов решалась без помощи палача. Горожане пытались исправить ситуацию путем дискуссий, денежных штрафов, помещения наиболее агрессивных фанатиков в сумасшедший дом, изгнания и других мер, применение которых в подобных случаях уместно и сегодня.
Движение анабаптистов, распространившееся на севере Германии (Мюнстер) и в Чехии, нашло прибежище и в Швейцарии, которая стала третьим самостоятельным центром анабаптизма. Его приверженцев можно было встретить в Цюрихе, Восточной Швейцарии, Южной Германии и горных районах Берна. В Цюрихе очень рано было осознано, что анабаптистский фундаментализм затрагивает сущность Реформации, ставя ребром извечный вопрос "быть или не быть?". Идеология анархизма, коммунизма и мистицизма находилась в вопиющем противоречии с республиканским духом граждан Цюрихского кантона. Если диспуты и уговоры не приводили к изменению ситуации, в дело вступали другие методы. Анабаптистов топили, вешали, бросали на плаху и возводили на костер. Жертвой преследований стал "архианабаптист" (KS, 148) Феликс Манц, который 5 января 1527 года ощутил на собственном опыте, какой холодной может быть речная вода в это время года. Другой известный анабаптист и влиятельный проповедник Георг Блаурок, позже казненный в Тироле, был кнутом изгнан из города. Казнь или изгнание лидеров, которые, в отличие от рядовых приверженцев анабаптистского учения, не были безумцами, не останавливала процесс радикализации, но, напротив, распространяла заразу религиозного помешательства.
В Санкт-Галлене и его окрестностях, например в Штурценегге [216] , происходили случаи, от которых волосы на голове благочестивого хрониста вставали дыбом. Как правило, все начиналось очень безобидно, с библейских цитат. К примеру, кто-то из радикально настроенных граждан брался толковать евангельскую фразу "если не будете как дети" (Мф. 18:3). Однако весь кошмар фундаментализма заключался в том, что анабаптисты тут же начинали осуществлять на практике вырванную из контекста и буквально понятую фразу. Еще во время проповеди многие слушатели, "преимущественно женского пола" (KS, 152), начинали подражать поведению детей. Одни прыгали, хлопали в ладоши, срывали с себя одежды и голыми садились на землю. Другие рядились в детские одежды, надкусывали яблоки и разбрасывали их вокруг себя, а также украшали себя гирляндами из еловых шишек. Наконец, они обривали наголо волосы, поскольку те могли ввести ближнего в искушение. За этими действиями, которые сопровождались "издевательским смехом", следовали другие. Поскольку Священное Писание заключено в духе, а не букве, анабаптисты бросали в огонь экземпляры Нового Завета. Работа прекращалась, люди бросали свои дела и полностью полагались на волю Божью.