В эпоху индустриализации Советский Союз привлекал иностранных специалистов со всего мира. Одним из них стал молодой чернокожий американец Роберт Робинсон, приехавший летом 1930 г. с завода Форда на Сталинградский тракторный - работать и обучать советских рабочих. СССР тогда предлагал зарплаты вдвое больше, чем можно было рассчитывать получить в охваченных Великой депрессией США.
За свой добросовестный труд и инновационные достижения товарищ Робинсон - беспартийный чернокожий американский гражданин и глубоко верующий человек - в 1934 г. был избран в депутаты Моссовета, не зная, чем это для него обернется. Разделив судьбу миллионов рабочих СССР, Роберт Робинсон пережил сталинские чистки, Великую Отечественную войну, вездесущий надзор КГБ и в полной мере хлебнул прелестей советской действительности, в том числе "несуществующего" в Советском Союзе бытового расизма.
Вырваться из СССР Робинсону удалось лишь 44 года спустя - в 1974 г., в возрасте 67 лет.
Из него так и не смогли сделать коммуниста: мешала твердая вера в Бога, она же помогла ему остаться отстраненным, трезвым, пусть иногда и наивным, наблюдателем огромного отрезка нашей повседневной жизни - от Сталина до Брежнева и Горбачева.
Книга производства Кузницы книг InterWorld'a.
- Следите за новинками!
- группа Кузницы книг в Facebook.
Содержание:
Пролог 1
Часть I - Сталинские времена 2
Часть II - Война и послевоенные годы 22
Часть III - Хрущевская оттепель 50
Эпилог 75
Благодарности 75
Примечания 75
Роберт Робинсон
Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе
Автобиография чёрного американца
Пролог
Сорок четыре года - большой отрезок жизни. Сорок четыре года я прожил в Советском Союзе. У меня никогда и в мыслях не было оставаться там надолго. Как я, черный американец из Детройта, мог жить в стране, враждебной почти всему, во что я верил и что почитал? Теперь, выбравшись из СССР, я часто спрашиваю себя, как мне удалось остаться в живых.
Возможно, благодаря тем ценностям, которые я усвоил от матери, благодаря несокрушимой вере в Бога или, быть может, благодаря врожденному упрямству, но красным я не стал. Одновременно со мной в Советской России жили и другие чернокожие, которые, в отличие от меня, приехали туда, как паломники в землю обетованную. Я понимаю их чувства, потому что, покинув Америку, они ничего не потеряли - если не считать родных и друзей. Мучительно жить в постоянном страхе, чувствовать презрение и ненависть тех белых, которые считают негров неполноценными. Чернокожие американцы, эмигрировавшие в Советский Союз, были людьми серьезными, самостоятельными, чувствительными и в большинстве своем образованными. Все они считали Ленина своим Моисеем. Вера их - или потребность в вере - была столь сильна, что они не желали замечать недостатки большевиков.
Все принявшие советское гражданство черные, которых я знал в начале 1930-х годов, за семь лет исчезли из Москвы. Те, кому посчастливилось, попали в лагеря. Менее удачливых расстреляли. Странно, что только мне одному - никогда не принимавшему коммунизма, несмотря на мой советский паспорт, - удалось уцелеть.
Я не думал надолго задерживаться в Советском Союзе. Я хотел и надеялся вернуться домой и молился об этом. Временами казалось, что у меня нет никаких шансов - можно было умереть от холода и голода или погибнуть от нацистской бомбы в военной Москве. Меня могли отправить в лагерь или в психиатрическую лечебницу, или просто расстрелять.
По ночам меня мучила тоска. В годы чисток я не раздевался до четырех утра, ожидая услышать страшный стук в дверь. Каждую ночь я ждал, что за мной придут. Однажды в 1943 году они пришли. Я вскочил с постели и прошептал: "Боже, помилуй мою душу!" Открыл дверь. При виде моего нерусского черного лица они, кажется, смутились. "Простите. Ошибка вышла", - услышал я.
У меня не оставалось почти никакой надежды когда-нибудь выбраться из Советского Союза. Нельзя было расслабиться ни на минуту. Я знал, что НКВД не спускает с меня глаз. Я был начеку всякий раз, покидая свою однокомнатную квартиру: к счастью, я научился этому еще в юности, в бытность свою в расистской Америке. Прошло много лет, прежде чем я смог понимать ход мыслей русских. Я узнал византийские хитрости советской системы и с помощью постоянных тренировок научился не оступаться. Честно говоря, я не совершил ни одного неверного шага.
Я прожил в Советском Союзе семь лет, прежде чем заслужил доверие хотя бы одного русского. За все годы, проведенные в Советском Союзе, сам я не доверился ни одному человеку, хотя у меня и было много друзей. В моем доме было восемнадцать квартир, в каждой жили по две-три семьи. Среди жильцов были доносчики, шпионившие за Робертом Робинсоном. Они следили за каждым моим шагом, подслушивали каждое слово, а потом докладывали обо всем, и так изо дня в день на протяжении многих лет.
Что бы ни говорили мне мои русские соседи, как бы ни превозносили коммунистические начальники страну, где якобы достигнуты социальная справедливость и равенство, меня никогда не принимали за равного. Да, меня ценили за профессиональные качества, однако я оставался диковиной и потенциальным героем советской пропаганды. Я как-то приспособился ко всему этому. Смирился даже с одиночеством: некому было согреть мою постель, некому обнять и назвать папой. Я научился переносить почти все. Кроме одного.
Я так никогда и не примирился с расизмом в Советском Союзе. Расизм постоянно испытывал мое терпение и оскорблял человеческое достоинство. Поскольку русские кичатся тем, что они свободны от расовых предрассудков, расизм их более жесток и опасен, чем тот, с которым я сталкивался в годы юности в Соединенных Штатах. Мне редко доводилось встретить русского, считавшего черных - а также азиатов или любых людей с небелой кожей - ровней себе. Пытаться их переубедить - все равно что ловить призрак. Я кожей чувствовал их расизм, но как можно бороться с тем, что официально не существует? Я ощущал на себе расовую неприязнь, хотя и заслужил признание как инженер-механик, чьи изобретения позволили в несколько раз повысить производительность труда. Я даже получил свою долю советских медалей и почетных грамот.
В этой книге я хочу рассказать о своей жизни в Советском Союзе. Мною движет не горечь, не желание денег, славы или возмездия. По своей природе я человек справедливый и не мстительный. Должен признаться, что в некотором отношении я извлек пользу из пребывания в Москве. В тридцатые годы в США я бы никогда не стал инженером-механиком из-за цвета кожи. Никогда бы не завоевал уважения коллег. Не получил бы работу, удовлетворяющую моим творческим потребностям. Никто не признал бы моих профессиональных достижений. В Москве я получил возможность всего этого добиться.
Я написал эту книгу, ибо глубоко уверен: о том, как относятся к черным в обществе, декларирующем свободу от расовых предрассудков, нельзя молчать. На протяжении сорока четырех лет я наблюдал русских и их политический строй не как белый идеалист, но как чернокожий, которого американский расизм научил распознавать искренность человеческих слов и поступков. Я могу сказать со всей ответственностью: один из величайших мифов, когда-либо придуманных пропагандистским аппаратом Кремля, состоит в том, что в России нет расизма. Этот тезис был вбит в головы людей в России и за ее пределами.
На самом деле всех нерусских считают в этой стране неполноценными. В соответствии с негласной шкалой неполноценности, армяне, грузины и украинцы лучше других нерусских. Азиатам из советских республик - тем, у кого желтая кожа и узкие глаза - отводится место в самом низу этой шкалы. Черные - и того хуже. Реальность расизма противоречит картине социального совершенства, нарисованной властями. Русские гордятся тем, что они свободны от расовых предрассудков. И это особенно раздражает. Им трудно понять, насколько они несправедливы по отношению к людям с другим цветом кожи.
Но и расизм их я вынес. Теперь я снова живу в Соединенных Штатах. Я снова американский гражданин. Какой трудной была моя дорога! Сейчас дни наполнены радостным ощущением свободы и воспоминаниями о советском строе и людях, живущих под его пятой. Если бы я мог выбирать, то любовался бы сейчас красотой зимнего Вашингтона вместо того, чтобы предаваться воспоминаниям о жизни по другую сторону реальности. Однако я считаю своим долгом рассказать о том, что многие представляют себе весьма смутно и о чем, быть может, даже не хотят слышать.
Часть I
Сталинские времена
Глава 1
Вновь американец
Сегодня 9 декабря 1986 года. Прошло тринадцать лет с тех пор, как мне удалось вырваться из СССР. Года два после отъезда мне приходилось щипать себя, чтобы убедиться, что я на свободе. Потребовался еще год, чтобы я наконец перестал в страхе подбегать к окну посреди ночи: я боялся увидеть за окном зимнюю Москву, боялся узнать, что свобода мне приснилась.
Как научила меня жизнь, нельзя предсказать, что случится завтра. За восемьдесят лет я стал реалистом. Как же долго я был оторван физически и духовно от всего, что мне близко. И вот я больше не в Советском Союзе, за мной нет слежки, не в их власти лишить меня хлеба насущного или жизни.
Однако с 1974 года, когда угандийский президент Иди Амин помог мне вырваться из плена, и до сегодняшнего дня я чувствовал себя лишь отчасти свободным. Долгим был мой путь к свободе. Сегодня особый день, ибо по прошествии сорока девяти лет я становлюсь американским гражданином. До этого дня я вынужден был соблюдать осторожность, не рассказывал о своем прошлом, не давал интервью. "Зачем привлекать к себе внимание КГБ?" - думал я. Хотя я был уже за пределами СССР, чувствовать себя в полной безопасности не мог. Если бы вам, как и мне, выпало стать свидетелем массовых чисток, вы бы так же, как и я, считали возможность получить пулю в затылок вполне реальной. Хотя шесть лет назад я отказался от советского гражданства, в СССР меня по-прежнему могли считать советским гражданином, могли предъявить на меня права. Советские агенты могли похитить меня и переправить в СССР. Вряд ли бы это произошло со мной, но такие случаи бывали. В конце концов я маленький человек, без громкого имени, живу почти незаметно. Нет такого правительства, организации, этнического сообщества, которые пришли бы мне на помощь.
Страх за собственную безопасность отчасти объяснял мое молчание. Но была еще одна, более важная, причина. Советам не понравится моя книга. Я пишу, как посторонний, хотя жил и работал внутри советского общества сорок четыре года. Это рассказ не о лагерях или ссылке, а о жизни бок о бок с советскими рабочими. Мой случай уникален - подобного не было за всю историю СССР. Это не хвастовство. В моей жизни нет ничего героического, и, разумеется, я не хотел, чтобы она сложилась именно так. Я лишь констатирую факт.
Советы предпочли бы, чтобы я унес в могилу историю своей жизни. Они могут попытаться дискредитировать и меня самого, и мой рассказ. В этой ситуации мне лучше быть американским гражданином, вернувшимся, если можно так сказать, к своим духовным корням. Оказаться объектом кампании лжи, передергивания и ненависти малоприятно. До сих пор я к этому не был готов.
Кроме того, я не активист, не борец. Хотя обстоятельства вынудили меня бороться всю жизнь, я по природе человек спокойный, и это была невидимая миру борьба. До сих пор мой жизненный опыт, мои воспоминания и мои секреты были скрыты от посторонних.
Много лет назад Соединенные Штаты отказались считать меня своим гражданином. В Госдепартаменте решили (не удосужившись меня выслушать), что я по собственной воле превратился в инструмент советской пропаганды. Они предъявили мне ультиматум, означавший на деле, что меня бросили на произвол судьбы, отдали в руки Сталина. В 1937 году, поставленный перед невозможным выбором, я отказался от американского гражданства. Намеревался вернуть его, но мне это не удалось.
С тех пор я тосковал по свободе - пусть далеко не полной, - которой пользовались чернокожие американцы. Даже до отмены расовой сегрегации в школах (в 1954 году), до принятия законов о равных правах по инициативе Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, до Мартина Лютера Кинга черные в Америке знали вкус свободы. Я уверен, что лучше далеко не полная свобода в Америке, чем ее реальное отсутствие в Советском Союзе.
Итак, сегодня для меня особый день. Я пришел в одно из правительственных зданий в Вашингтоне. Здесь еще человек сто таких, как я, - некоторые стоят в очереди, другие уже заняли места в зале. Мы собрались, чтобы стать американскими гражданами.
"Робинсон Роберт", - слышу я. Я поднимаю правую руку с зеленой карточкой и подхожу к назвавшей мое имя женщине. Она внимательно проверяет документы, убеждается, что все в порядке, и указывает, куда мне сесть. Нас рассаживают по алфавиту. Служащая продолжает вызывает тех из собравшихся, чьи фамилии начинаются на "Р" и "С", а я снова погружаюсь в свои мысли.
Я знаю, что с сегодняшнего дня буду чувствовать себя иначе. Но даже став американским гражданином, я, наверное, буду соблюдать меры предосторожности (разумеется, не выходя за рамки разумного) - например, постараюсь не выходить ночью из дома один. Стоит ли делать глупости только потому, что ты свободен. Не думаю, что мне придет в голову отправиться на пустынный берег и, любуясь закатом и наслаждаясь одиночеством, забыть обо всем на свете. Я проделал слишком долгий путь и мне не хотелось бы предстать перед Создателем в качестве жертвы нераскрытого убийства.
Вот уже тринадцать лет, как я уехал из России, оставил жизнь, полную тягот и почти лишенную радостей. В Советском Союзе мрак настигает всякого, кто смеет надеяться на счастье. В этой стране искру надежды рано или поздно растопчут.
Я слышу, как служащая выкрикивает последнее имя в списке. Ее голос возвращает меня в настоящее.
"Прошу всех встать". Зал встает. Входит судья.
"Поднимите правую руку".
Глава 2
Годы становления
Новость быстро разнеслась по Гарлему. Пять долларов в день! Тогда, в 1923 году, для рабочего это были огромные деньги. Гарлемцы, кто попредприимчивей, задумались: "Попытать счастья на заводе Форда - почему бы и нет. Нужно ехать в Детройт".
Решиться покинуть Гарлем не так-то легко. Здесь черный по крайней мере чувствует себя в относительной безопасности. Здесь не нужно притворяться, играть в чужие игры. Здесь можно оставаться самим собой. Но Средний Запад! Он представлялся мне не менее далеким и чужим, чем Китай. И все же Детройт манил: он давал надежду на материальное благополучие и на то, что я когда-нибудь получу возможность конструировать, а это была мечта всей моей жизни. Я прекрасно знал: шансы добиться чего-то в Нью-Йорке равны нулю.
С раннего детства я любил мастерить. Я мог починить в доме любую поломку. Когда близкие, глядя на меня, думали, что я строю воздушные замки, я мысленно строил новые машины.
Математика, точные науки казались мне столь же увлекательными, сколь скучны были науки общественные и текущая политика. Реализовать пришедшую в голову идею, претворить ее в нечто осязаемое и полезное - ничего более захватывающего для меня не существовало.
Я думал об отъезде в Детройт, взвешивал все за и против. Я был не настолько глуп, чтобы не понимать: автомобильная компания Форда принадлежит миру белых. Чернокожему получить на ее заводе работу, требующую квалификации, практически невозможно. И мне ее тоже не видать, если я не докажу, что опыта и умения у меня больше, чем у любого белого. Конечно, жизненный опыт подсказывал: никакой гарантии, что мне представится шанс проявить себя, нет.
Мои детство и юность прошли на Кубе. Там за четыре года я выучился на станочника-универсала. Получил диплом. В то время Куба была на две трети черной. Расизма я на себе не ощущал и не знал, что это такое, пока не переехал в США. В Нью-Йорке я, не теряя времени, разослал дюжину резюме по разным компаниям. Ответили все. Всюду предлагали работу. Я был полон надежд.
Но к станку меня нигде не подпустили. В каждой конторе повторялась одна и та же сцена: управляющий по кадрам, который еще недавно готов был меня нанять, увидев чернокожего, начинал мямлить, что место уже занято.
Отправляясь в Детройт, я отдавал себе отчет в том, что получить работу по специальности будет непросто. И все же я твердо решил добиться своего. В Детройте я стал регулярно ходить в бюро по найму при заводе Форда. Обычно являлся туда за полтора часа до открытия, к половине седьмого, чтобы оказаться в голове очереди. Когда в свой первый приход я объявил, что по специальности станочник, клерк чуть не поперхнулся: "Что? Ты - станочник? Убирайся-ка, парень, отсюда подобру-поздорову!"
Упрямство у меня в крови, и я продолжал ходить в бюро дважды в неделю. Скоро двое клерков уже знали меня в лицо. При моем появлении они, не тратя лишних слов, взмахом руки, давали понять, что мне тут делать нечего. Как-то раз один из них сказал: "По тебе, паренек, школа скучает".
Я упорствовал, хотя моя настойчивость уже граничила с глупостью. Однажды в воскресенье ко мне подошел какой-то пожилой мужчина, которого я раньше встречал в нашей церкви. Он отвел меня в сторону и сказал: "Сынок, насколько я знаю, станочник - работа для белых. Так просто тебе ее не получить".
Этот человек больше десяти лет проработал у Форда и хорошо знал тамошние порядки. "Сначала тебе нужно помахать метлой, - сказал он. - Главное - попасть на завод. А там постарайся показать себя с лучшей стороны и поступить в заводское техническое училище. Сдашь экзамены, тогда, если повезет, они допустят тебя к станку".
На следующий день, преисполненный надежд, я снова стоял в очереди в бюро. К счастью, я попал к незнакомому клерку. На вопрос, кем бы я хотел работать, ответил - "уборщиком". Так, после семи недель мытарств, с тринадцатой попытки меня наконец взяли на завод.
Восемь часов в день я подметал гигантский цех. Прерывался только для того, чтобы посетить уборную. Через четыре месяца мне удалось поступить в техническое училище при заводе. Еще через четырнадцать месяцев мне присвоили квалификацию станочника. Я был единственным черным станочником во всей компании.