Мы пошли проводить эту пару. Они уходили рано, так как шли пешком. На прощание Александр Степанович улыбнулся своей хорошей улыбкой и пригласил к себе в гости.
Л. Белозерская-Булгакова. Воспоминания. М, 1990
В феврале 1927 года Александр Степанович заключил с издательством "Мысль" (Вольфсона) договор на издание полного собрания сочинений. Не зная еще тогда, что мы попали в руки к ловкому и прожженному дельцу, причинившему нам в дальнейшем много горя, мы наслаждались деньгами и мечтами. Март и апрель провели в подборке и розыске материалов для книг, а в мое надумали снова съездить в Ялту, очарование которой еще не ушло из нашей памяти. В середине мая поехали.
Ялта была битком набита курортниками, и мы достали лишь огромную сырую, не очень уютную комнату в доме, стоявшем в парке. Парк был хорош, а комната плоха, но так как почти целые дни мы проводили вне дома, то это не составляло заботы. Теперь, уже немного зная Ялту, мы не торопились, не горели, а тихо радовались. Решили осмотреть окрестности Ялты не с многочисленными экскурсиями, а в одиночку. Наняли сановитого бородатого извозчика Николая, имевшего хорошую парную коляску, договорясь с ним о местах и о сроках поездок. Начали с осмотра Никитского сада, восхитившего нас своим разнообразием, поднялись в деревню Никита и, пообедав там, решили подняться еще выше – полюбоваться широкой панорамой южного берега. Зрелище было поразительное: с большой высоты берег цветущими уступами и белыми домиками довольно круто спускался к синей чашке моря, в которой чернели Монах и другие прибрежные скалы. Подымалась темная стена невысокого крымского соснового леса. Воздух был особенно свеж и душист. Тихим вечером, умиротворенные и усталые, возвращались обратно. Николай рассказывал нам страшные истории, происходившие в этих метах в первые годы революции, но рассказы его воспринимались ухом, а не сердцем, которое радовалось окружающей красоте. И так изо дня в день.
Вечером Александр Степанович любил посидеть в малопосещаемом винном погребке, расположенном частью в уступе скалы и через маленькие, высоко поднятые окна таинственно освещавшемся лучами заходящего солнца. Посидит час-полтора, потягивая любимое белое вино не торопясь, просматривая газету. Водки в этом пути совсем не было. Так прожили мы три недели.
Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Симферополь, 2000
В 1927 году для журнала "30 дней", обратившегося ко многим писателем с просьбой ответить, как они живут и работают, Грин написал:
"Один день.
Я опишу один день. Встал в 6 часов утра, пил чай, пошел в купальню, после купанья писал роман "Обвеваемый холм", читал газеты, книги, а потом позавтракал. После этого бродил по квартире, курил и фантазировал до обеда, который был в 4 часа дня. После того я немного заснул. В 7 часов вечера, после чая, я катался с женой на парусной лодке; приехав, еще пил чай и уснул в 9 часов вечера. Перед сном немного писал. Так я живу с малыми изменениями, вроде поездки в Кисловодск. Когда сплю, я вижу много снов, которые есть как бы вторая жизнь".
Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Кабинет Грина – это небольшая квадратная комната с одним окном на Галерейную улицу. Убранство ее чрезвычайно просто и скромно. Направо от входа, в углу, у наружной стены стоит небольшой старенький ломберный стол. Стол Александр Степанович купил его сам и, хотя он не очень удобен для работы, другого не хотел.
– Писатель за письменным столом – это очень мастито, профессионально и неуютно, – говорил Александр Степанович. – От писателя внешне должно меньше всего пахнуть писателем.
На столе квадратная, граненая, стеклянная чернильница с медной крышкой. Она из письменного прибора моего отца; подарена мною Александру Степановичу в первый год нашей совместной жизни. Весь прибор он не захотел взять из тех же соображений, по каким пишет на ломберном столе. Но с удовольствием взял чугунную собаку: "Она со мной имеет некоторое сходство". Александр Степанович считал, что почти каждый человек имеет сходство с каким-нибудь животным, птицей или предметом. И сам он, несомненно, походил на этого чугунного пойнтера. Недаром его любимое домашнее имя было "Соби", "Собик", "Пес". Меня он звал "Котофей", или "Котофеич, который ходит сам по себе", или "Дези". Электрическая лампа со светло-зеленым шелковым абажуром на бронзовом подсвечнике, простая ручка, которой Александр Степанович всегда писал, красное мраморное пресс-папье, щеточка для перьев и пачка рукописей – вот и все на письменном столе Александра Степановича.
В стене, слева от стола, – шкаф. Там лежат книги, которые Грин покупает при малейшей возможности. Преимущественно беллетристика, русская и переводная. Под книжными полками узенькая дешевая кушетка. У стола с одной стороны полукруглое рабочее место, с другой, у окна, – клеенчатое, мягкое. На окне белые полотняные портьеры, и яркое солнце дня умеряется их белизной.
Все в комнате, да и во всей квартире, куплено самим Александром Степановичем. Он был хозяин дома, за это он уважал себя, этого раньше он не переживал и этим наслаждался. Он как-то, смеясь, говорил, что его жизненный идеал – шалаш в лесу у озера или реки, в шалаше – жена варит пищу, украшает шалаш и ждет его. А он, охотник-добытчик, все несет ей и поет ей красивые песни.
Александр Степанович ходил по распродажам, толчку, все время что-нибудь выискивая. Как-то, после очередной поездки в Москву, Александр Степанович подъехал к нашей квартире на возу, украшенном стареньким узким буфетом, пузатым гардеробом и другими вещами. Он сиял от удовольствия, рассказывая, где, как и за сколько купил каждую вещь, гордясь своим умением и практичностью, требуя и от нас высокой оценки этих своих качеств.
Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Рукопись Музея Грина в Феодосии; Ленинград, 1972; Симферополь, 2000
Встаю рано, часа в четыре. Александр Степанович еще спит. Иду в комнату Александра Степановича. Вчера он писал или размышлял допоздна. По полу и по столу раскиданы окурки, пепел. Воздух кисло-застоявшийся. Распахивая окно, собираю окурки и пепел, мою пол и, вымыв, снова разбрасываю окурки по полу, но в меньшем количестве, чем прежде. Александр Степанович не разрешает, чтобы его комната убиралась, чтобы в ней мылся пол. Не потому, что он неопрятен, внутренне он ничего не имеет против чистоты и порядка, как в жилье, так и во внешнем виде, он жалеет меня. Ему кажется, что мыть пол – труд для меня непосильный. А мне не трудно.
Затем я иду с матерью на базар. Это наша ежедневная необходимость и мое удовольствие. Пестрая переливчатость, звонкоголосость, шум и дух южного базара, всегда живописного, доставляет мне веселую радость. Купив необходимое, быстро возвращаемся домой. Перед уходом мы заготовили самовар, он быстро закипает. Ко времени нашего возвращения базара Александр Степанович чаще всего уже на ногах, моется, курит у себя. Или же я бужу его, принеся к постели стакан крепкого душистого чая. Он очень любил чай, хороший, правильно и свежезаваренный из самовара, в толстом граненом или очень тонком стакане. Чтобы чай был не только хорош, но и красив. Он был его подсобным рабочим средством. В те годы в Феодосии трудно было доставать хороший чай. Пользуясь поездками в Москву, я привозила несколько фунтов лучшего чая, но его часто не доставало от поездки до поездки. И как только я узнавала, что в каком-либо феодосийском магазине появился чай, летела туда и всеми правдами и неправдами покупала его, на сколько хватало денег.
Больше всего Александр Степанович пил чай утром, после первой папиросы. Если в тот день он писал, то сразу же, встав с постели, уходил в свою комнату. Туда я, тихонько посматривая в стекло двери, приносила ему стаканы со свежим горячим чаем. Молча ставила, забирая выпитый, иногда пять-шесть за утро.
Часов в девять, а иногда и позже Александр Степанович кончает писать и выходит в столовую. Его ждет накрытый стол. Горяченькое мать быстро подогревает или жарит внизу на кухне. До женитьбы на мне Александр Степанович не завтракал по утрам. Мог опохмелиться, но ничего не ел до обеда. С полгода, еще когда мы жили без матери, я боролась против этой вредной его привычки, так как с детства была приучена к плотной еде рано утром, ибо тогда и зараза не так легко к человеку пристает – так внушали мне родные. Постепенно и Александр Степанович привык к этому.
Если он не писал утром, то мы втроем плотно завтракали в семь часов, часов в одиннадцать – легонько, второй раз, в два-три обедали, в пять часов – чай с булочкой, печеньем, сладким и вечером, в восемь часов, негромоздкий ужин – остатки второго от обеда, кислое молоко или компот, а иногда только чай с бутербродом.
Если Александр Степанович утром писал, то до обеда он редко куда выходил, разве только за газетой. Обычно полеживал в спальне или выходил покурить на скамью перед кухней.
Иногда в такие часы Александр Степанович рассказывал мне о написанном в тот день или о том, что не удается ему. Если же он утром не писал, то часов в восемь мы с ним, забрав книжки, рукоделье, газету, шли на широкий мол. Побродив по нему взад и вперед, усаживались на бревнах или на камнях, лежавших недалеко от воды, и проводили часа два-три, читая, тихо разговаривая, а иногда молча, о чем-то думая или бесцельно мечтая. Реже ходили на Сараголь, на девственный берег моря, так как всегда было жарко возвращаться домой. Изредка ходили на волнорез к карантину. Но там Александр Степанович не любил бывать – на берегу возились купающиеся, визг, хохот, беготня. Александр Степанович любил у моря тишину, звуки моря, порта, а не курортный шум. На пляж в Феодосии не ходили. Александр Степанович не выносил курортной раздетости, особенно пропагандируемой в те первые годы нашей жизни в Феодосии. Дома, в часы непереносимой жары, в квартире с закрытыми ставнями, он иногда раздевался донага, перепоясывая бедра полотенцем. Но никто, кроме меня и матери, не должен был видеть его в таком наряде. Летом Александр Степанович всегда ходил в суровом или белом полотняном костюме, или в темно-сером люстриновом, который очень любил.
Мы ложимся спать не позднее десяти часов вечера, встаем с матерью очень рано, Александр Степанович – позже. Он ложится спать несколько позднее меня, читает у себя в комнате.
Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Рукопись Музея Грина в Федосии; Ленинград, 1972; Симферополь, 2000
За 6 лет в Феодосии Грин написал четыре романа, две повести, около сорока рассказов. В 1925 году опубликован роман "Золотая цепь" и повесть "Сокровище африканских гор". В 1928 году им был закончен роман "Бегущая по волнам", который только через год с трудом удалось напечатать в издательстве "Земля и фабрика". Тогда же А. Грин закончил роман "Джесси и Моргиана", в 1929 году напечатанный издательством "Прибой". В том же году А. Грин написал роман "Дорога никуда", опубликованный издательством "Федерация" в 1930 году.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Публикации в периодических изданиях:
1906 год – 1; 1907 – 9; 1908 – 26; 1909 – 21; 1910 – 22; 1911 – 6; 1912 – 20; 1913 – 30; 1914 – 43; 1915 – 105; 1916 – 50; 1917 – 54; 1918 – 35; 1919 – 8; 1920 – 0; 1921 – 2; 1922 – 7; 1923 – 15; 1924 – 15; 1925 – 5; 1926 – 12; 1927 – 8; 1928 – 5; 1929 – 6; 1930 – 6; 1931 – 4.
Печатался – "Биржевые ведомости", "Сегодня", "Товарищ", "Наш день", "Огонек", "Русская мысль", "Новый журнал для всех", "Слово", "Всемирная панорама", "Русское богатство", "Новая жизнь", "Солнце России", "Нива", "Современник", "Синий журнал", "Отечество", "XX век", "Бич", "Петроградский листок".
Ю. Киркин. Александр Грин. Библиографический указатель произведений. М, 1980
5 марта 1928 года А.М. Горький писал Н.Н. Асееву из Сорренто: "Грин – талантлив, очень интересен, жаль, что его так мало ценят".
Н. Изергина. Грин и Горький. Кировский педагогический институт. Ученые записки. Выпуск 20. Киров, 1965
Письма А. Горького А. Грину до сих пор не найдены.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
В частном издательстве "Мысль" И.В. Вольфсона с 1928 года выходило Собрание сочинений Грина – вышло 8 томов из 15. Проспект собрания составил А. Грин.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Выход томов намеченного ленинградским издательством "Мысль" пятнадцатитомного Собрания сочинений проходил со значительными трудностями. Александр Степанович проделал огромную работу, подобрал большинство своих произведений, опубликованных в различных журналах и газетах. Это потребовало немалых усилий и обследования груды периодических изданий. Он старательно добивался возможной полноты. Конечно, при этом наряду с интересными и ценными произведениями в собрание были включены и второстепенные, недостаточно занимательные для рядового читателя рассказы.
Владелец издательства Л.В. Вольфсон обладал большим деловым размахом. В издательских кругах его прозвали "маленький Гиз" имея в виду не французского герцога, а Государственное издательство, с которым он пытался соперничать по масштабу выпуска книг. Естественно, его привлекала в первую очередь коммерческая сторона, и он всячески сопротивлялся опубликованию тех произведений, которые могли по тем или иным причинам понизить спрос. Не имея права перестраивать подобранные Грином сборники, издатель стал выпускать тома в разбивку, проявляя намерение отказаться от издания книг, казавшихся ему невыгодными. Грин через суд добился выполнения договорных условий, однако издательство было вскоре ликвидировано, и Собрание сочинений так и осталось незавершенным.
Э. Арнольди. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
После 1928 года Грин все чаще стал получать отказы от издательств – на место романтизму уже давно шел социалистический реализм.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Отказы появлялись все чаще. Наконец, в тридцатом году в "ЗИФе" Грину сказали откровенно: "Вы не хотите откликаться эпохе, и, в нашем лице, эпоха вам мстит".
Мстила Грину (если вообще можно говорить о мести) не эпоха, а чинуши, засевшие в издательствах, до мозга костей пропитанные идеями вульгарного социологизма", трактовавшего современность только как злободневность.
Чем труднее становилось Грину, тем больше замыкался он в себе.
Из редакции в редакцию путешествовали рассказы и неизменно возвращались к автору. И не какие-нибудь однодневки – "Комендант порта", новелла, которая теперь включена во все сборники Грина.
Но Грин продолжает работать. Он заканчивает "Автобиографическую повесть", задумывает и продумывает роман "Недотрога", который, он считал, будет лучше "Бегущей", но который так и не удалось закончить.
В. Сандлер. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Его отказывались печатать, обвиняли в отрыве от действительности, а он отвечал на это рассказом о том, как нужен людям мечтатель-чудак, чье доброе сердце равно болит за тех, кто в опасном плавании, и за тех, кому предстоит испытать горечь утраты. Этот рассказ "Комендант порта" был написан в 1929 году, писатель так и не увидел его напечатанным.
Несмотря на притеснения рапповских критиков, писатель продолжал работать. Горечь и боль прорывались только в письмах к друзьям: "Дорогой Иван Алексеевич! Оба письма Ваши я получил и не написал Вам доселе лишь по причине угнетенного состояния, в котором нахожусь уже два месяца. Я живу, никуда не выходя, и счастьем почитаю иметь изолированную квартиру.
Я живу, никуда не выходя, и счастьем почитаю иметь изолированную квартиру. Люблю наступление вечера. Я закрываю наглухо внутренние ставни, не слышу и не вижу улицы.
Мой маленький ручной ястреб – единственное "постороннее общество", он сидит у меня или у Нины Николаевны на плече, есть из рук и понимает наш образ жизни.
Л. Варламова. Дом-музей А.С. Грина. Симферополь, 1986
Чем ближе к концу 20-х годов, тем разнузданнее ведут себя рапповские рецензенты по отношению к Грину. "Творчество Грина чуждо нашей современности" – начинается одна из рецензий. Что тут еще писать? Однако рецензент закончил поплевыванием в сторону Гриновской мечты: "По своим настроениям и темам книга ("Бегущая по волнам". – Авт.) и непонятна и чужда рабочему читателю. Созданный воображением Грина мир иных людей и иных отношений не нужен советскому читателю своей отвлеченностью. Рабочему читателю книгу не рекомендуем.
В конце концов его просто стали включать в список "Книг, не рекомендуемых для массовых библиотек".
В. Харчев. Поэзия и проза Александра Грина. Горький, 1975
В эти тяжелые дни Александр Степанович иногда приходил домой пьяный. Тогда Феодосия узнала, что Грин пьет. Как-то Александр Степанович, протрезвясь, рассказывал: "На меня, пьяного, Нинуша, даже лошади головы оборачивали, не только все бабы". Мне было больно, но боль Грина была еще сильнее, и я ничего ему не говорила. Мы жили втроем в нужде, в тоске перед завтрашним днем, ничего нам не сулившим, так как в литературе господствовала и задавала тон клика Авербаха, зажимавшая все талантливое.
Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Симферополь, 2000
В меня не вдумываются рецензирующие меня, меня не связывают с человеческой жизнью, литературой. Это потому, что, подумав обо мне, нужно, во-первых, поворошить затасканные, стандартные слова, представления; нужно потрудиться основательно, во-вторых. И хорошо знать мои произведения.
Когда я понял, осознал, что я художник, хочу и могу им быть, когда волшебная сила искусства коснулась меня, то всю свою последующую жизнь я не изменял искусству, творчеству. Ни деньги, ни карьера, ни тщеславие не столкнули меня с истинного моего пути. Я родился писателем, им и умру.
А. Грин. Собрание сочинений в 6 томах. М, 1965, 1980
Лето 1929 года Грины провели в Старом Крыму – на "даче" Шемплинских – небольшом саманном домике с садом по улице Свободы, дом 1.