Бронетранспортеры, отступив, поливают дорогу пулеметным огнем, не давая возможности перескочить ее остальным нашим подразделениям. Пятью меткими выстрелами артиллеристы заставили два бронетранспортера замолчать. Третий, закрытый подбитыми машинами, продолжает стрелять вдоль шоссе. Возвратившиеся в роту бойцы лейтенанта Воронова помогли артиллеристам протащить между деревьями их легкую пушку. С этой удобной позиции артиллеристы уничтожили третий бронетранспортер. Подбитые бронетранспортеры забаррикадировали дорогу. Это было выгодно для нас. Мотопехота дважды пыталась атаковать, но каждый раз меткий огонь укладывал ее на землю. Движение через дорогу возобновилось. Наконец от комбата прискакал верховой и передал мне приказ отходить по указанному ранее маршруту. Лейтенант Воронов со своими бойцами помогает артиллеристам тащить пушку, мы следуем за ними. Могучий Охрименко бережно несет тело Ивана Афанасьевича, а бойцы на плащ-палатках смертельно раненного лейтенанта Спирина и солдат, раненных в ноги. Идем понурив головы. Даже Василь Сероштан не отрывает взгляда от перепачканных сапог. У меня вид, наверное, не лучше. Растерянность овладевала мною. Чувство самосохранения подсказывало: нужно как можно быстрее уходить из опасного района, где нас могут в любую минуту перехватить преследователи. Как быть с ранеными?
Я все еще жду чуда: вдруг Охрименко скажет, что Иван Афанасьевич не убит, а только ранен. Я никак не моту смириться с мыслью, что этот мудрый и душевный мой боевой товарищ, который поддерживал меня в самые трудные минуты, уже никогда не улыбнется, не скажет: "Ну что, Саша, приуныл? Не журись. Нам, коммунистам, не к лицу падать духом". Я принимаю решение: отдать последние почести боевому другу, даже если фашисты бросятся сейчас в атаку.
- Стой! - командую я и объявляю: - Товарищи! Мы не можем оставить тело нашего дорогого Ивана Афанасьевича на поругание фашистам. Предлагаю похоронить его вот здесь, под этой могучей сосной.
- Правильно, товарищ комроты! - отзывается Охрименко. - Похороним нашего дорогого товарища политрука по всем правилам. - И, бережно опустив на разостланную Федей плащ-палатку тело Стаднюка, вытащил саперную лопатку, стал энергично трассировать контуры могилы. Бойцы дружно бросились ему помогать.
Я вытащил из нагрудного кармана Ивана Афанасьевича партийный билет и аккуратно завернул его в клеенку вместе со своим.
Охрименко запеленал тело Стаднюка в плащ-палатку, поднял его высоко перед собой и медленно, торжественным шагом направился к могиле. Все с непокрытыми головами следовали за ним. У края могилы Охрименко остановился. Мы с Вороновым приняли из его рук тело Стаднюка. Спрыгнув на дно могилы, Охрименко бережно опустил его на песчаное дно. Подождав, когда старшина поднимется наверх, я сказал:
- Прощай, наш дорогой товарищ, наш боевой друг и наставник! Ты с честью, как и подобает коммунисту, выполнил свой долг перед Родиной. Прости, что мы не прощаемся с тобой залпами боевого салюта. Мы выпустим эти залпы по врагам. Мы отомстим за тебя фашистам! Клянемся!
- Клянемся! - послышался металлический голос Воронова.
- Клянемся! Клянемся! - дружно повторили за ним все присутствующие.
К счастью, фашисты не успели обнаружить нас и помешать проводить Ивана Афанасьевича в последний путь. Мы уже готовы были тронуться, когда раздались первые выстрелы нашего охранения. Сразу вспыхнула ожесточенная пальба. Пули засвистели вокруг. Прислушавшись, я понял, что стреляли с трех сторон. Лишь со стороны шоссе было тихо. Видимо, фашисты решили оттеснить нас назад, к шоссе, и на открытом месте уничтожить. Приказываю занять круговую оборону. Прячась за деревьями, мы стреляем по атакующим фашистам. Вдруг, перекрывая выстрелы, по лесу разнесся резкий голос Воронова:
- Товарищи! За нашего политрука, за наших товарищей по фашистам… За-а-ал-пом… пли!.. За-а-ал-пом… пли! За-а-ал-пом… пли!
Дружный интенсивный огонь заставил фашистов попятиться. Убежденные в том, что мы в ловушке, они выжидали. Нетрудно было догадаться, что основные силы атакующих наседают с востока, из леса, через который проходит наш путь к своим, а с севера и юга одиночные автоматчики, маскируясь в кустарнике, стараются наделать побольше шума. Поняв это, перебегаю к дереву, за которым прятался Сергей Воронов. Увидев меня, он бросает вопросительный взгляд.
- Надо отогнать автоматчиков, - показал я на юг. - Бери Лысова, Браженко и действуй. Мы будем отходить за вами.
Кивнув, Воронов стремительно перебежал, к Лысову, потом они вместе с Браженко скрываются в густом кустарнике.
Пока группа Воронова просачивалась в тыл автоматчикам, фашисты предприняли новую атаку. Мы отвечали расчетливыми одиночными выстрелами. Убедившись, что мы на месте, гитлеровцы выжидающе затихли.
Вот раздались более близкие автоматные очереди, я понял, что группа Воронова начала действовать. Поставив задачу старшему сержанту Поливоде, который с группой минометчиков должен был прикрыть наш маневр, я с артиллеристами и бойцами, несущими раненых, осторожно продвигаюсь на юг. Пройдя два километра, резко поворачиваю на восток, и вскоре наш отряд углубляется в заболоченный лес. Теперь главная опасность - болото. Однако и на этот раз нас выручает Федя, который по одному ему известным приметам легко обходил гибельные участки.
В пути ко мне приблизился Петренко и на ухо шепнул:
- Лейтенант Спирин скончался.
Делаем первый привал. Уточняем свои силы: нас осталось двадцать пять человек. С нежностью рассматриваю своих испытанных товарищей: хладнокровного и молчаливого Воронова, сурового и непреклонного парторга Лысова, неунывающего Сероштана, на теле которого, казалось, не оставалось места, не задетого пулей или осколком, степенного и невозмутимого Поливоду, Браженко, по-прежнему хлопотливого Охрименко, Петренко, Вострикова, Шлевко, уморительного Сусика с неизменным телефонным аппаратом на боку. Рассудительный не по возрасту Федя старается спрятаться за спину Охрименко. А мой ординарец Миша Стогов из-за глубокой ссадины во всю спину вынужден свой вещевой мешок и оружие постоянно держать в руках. От бывшей стрелковой роты уцелела группа бойцов во главе с богатырски сложенным сержантом Соколовым. Из них двое - тяжело ранены в ноги. Они молча лежат на плащ-палатках. Возле них хлопочет заботливый Петренко. В нескольких шагах лежит тело Спирина.
Сержант Соколов с несколькими бойцами вырыл неглубокую могилу, которая сразу наполнилась водой. Все молча столпились вокруг нее, низко склонив головы. Сержант Соколов, бережно поправив плащ-палатку, в которую завернуто тело лейтенанта, печально оглядел бойцов из стрелковой роты.
- Из нашей третьей стрелковой осталось в живых девять человек, сказал он тихим печальным голосом. - Сегодня мы прощаемся с лейтенантом Спириным. Он единственный сын у матери.
И пусть тот, кто останется из нас в живых, сообщит ей о судьбе сына. Адрес ее у меня есть. - Повернув лицо к погибшему, сержант, быстро смахнув набежавшую слезу, с глубокой сердечностью добавил: - Прощай, дорогой наш командир. Пусть смоленская земля будет тебе пухом!
После похорон сержант Соколов нацарапал штыком звание, фамилию, имя и отчество погибшего лейтенанта на своей каске и аккуратно положил ее у изголовья могилы.
Наша сводная рота пополнилась теперь тремя степенными артиллеристами. С интересом разглядываю пестрое вооружение бойцов. У некоторых помимо винтовок трофейные автоматы, что весьма кстати: трофейных патронов нам досталось много. Однако для противотанковой пушки сохранилось всего два снаряда, но пушкари не бросят свою сорокапятку, даже если им придется тащить ее на руках. Ведь мы спешим к Смоленску, а там большая нужда в противотанковой артиллерии. Сероштан и Браженко кроме стрелкового оружия прихватили тяжелый ствол миномета с треногой. Боец, тащивший опорную плиту, погиб в перестрелке. К великой радости Сероштана, артиллеристы, насмотревшись на страдания минометчиков, привязали минометный ствол к станине пушки.
Выбрав место посуше и привалившись к стволам могучих елей, бойцы вытащили из мешков сухари и немецкие консервы и нехотя принялись за еду. Если бы не мой приказ, они и не притронулись бы к нище: настолько были измучены. Мы с Вороновым тоже сидим над раскрытой банкой консервов и с трудом глотаем куски растаявшей от июльской жары тушенки. Не только усталость лишила нас аппетита. Угнетала трагичность положения. Я думал: "Каждый день мы теряем товарищей. Сейчас чудом пробились сквозь вражеский заслон. Люди изнурены. А что дальше?.. Куда идти? Где искать наш батальон? Какова обстановка в районе Смоленска? Идем словно слепые. Есть от чего прийти в отчаяние. Мои шахтеры держатся еще молодцом, а на лицах некоторых бойцов из стрелковой роты написано отчаяние…" Мои размышления прерывает лейтенант Воронов:
- В каком направлении пойдем дальше, командир?
- Судя по названиям населенных пунктов, которые капитан Тонконоженко указал мне для ориентирования, - ответил я, заглядывая в последний лист карты, - наш батальон должен следовать севернее Витебского шоссе на Смоленск. Выходит, и нам нельзя уклоняться от этого маршрута, если не хотим лишиться надежды догнать своих.
- А если наши выйдут на Витебское шоссе?
- Не выйдут, - уверенно возразил я. - Комбат предупредил, чтобы мы не сворачивали на шоссе.
- Понятно, - согласился Воронов. - Значит, будем держаться следующего маршрута… - Воронов перечислил пять или шесть деревень и с досадой воскликнул: - На этом карта у меня обрывается! Через какие пункты пойдем дальше?
- Дальше будем выбирать маршрут исходя из обстановки.
- Надо бы побеседовать с людьми перед выступлением, - неожиданно предложил Воронов.
- Да, - согласился я, - надо рассказать им…
Не успел я закончить свою мысль, как из группы сержанта Соколова послышались возбужденные возгласы.
- А чего ждать, товарищ сержант? - услышал я тонкий, дребезжащий от обиды голосок. - Нас фашисты чуть не прищучили здесь, пока мы похоронами занимались! Дальше еще хуже будет. Немцы, говорят, уже к Москве подбираются…
- Кто это тебе набрехал?! - взревел возмущенный Соколов. - Язык поганый вырвать за такую брехню. Скажи, кто?
- Да… говорят, - неуверенно пропищал тонким голосом высокий худой боец.
- "Говоря-я-ат"! - возмущенно басил Соколов. - Говорят, в Москве кур доят, растудыт твою мать!.. Идем к лейтенанту! - Соколов схватил упирающегося бойца за ворот и поволок, словно родитель провинившегося сынишку.
- В чем дело, товарищ сержант? - поспешил я навстречу. - Что случилось?
- Да вот, товарищ лейтенант, - Соколов выпустил воротник гимнастерки бойца и показал пальцем на провинившегося, - боец Нахалкин…
- Не Нахалкин, а Махалкин…
- Ну, Махалкин, - разозлился Соколов. - Так вот этот Махалкиц подговаривал некоторых отделиться от отряда и пробираться самостоятельно. У-у-у… предатель! - угрожающе покосился на него сержант.
- И никакой я не предатель! - Писклявый голос Махалкина зазвенел на самой высокой ноте. - Я не к немцам уговаривал иттить, а к своим!
- Почему вы хотите отделиться от отряда?
Махалкин исподлобья взглянул на меня и сердито пропищал:
- Потому что такой кучей незаметно проскользнуть к своим не удастся: опять нас где-нибудь прищучат. А поодиночке или по два-три человека мы невидимками проскочим…
Слушая бойца, я убедился в своевременности предложения Воронова побеседовать с людьми. За своих шахтеров я не беспокоился: их и насильно не оттащить друг от друга, хотя задушевная беседа не была бы лишней и для них. А вот для новых бойцов, которых я мало знал, такая беседа была крайне необходима: не у всех еще, как видно, я завоевал доверие. Некоторые, видимо, не уверены, что мы, безусые лейтенанты, сумеем вывести их к своим.
Подав команду всем подойти ко мне, я сказал:
- Товарищи! Сейчас боец Махалкин признался, что он хотел бы отколоться от отряда и пробираться к своим в одиночку или вдвоем-втроем…
- Вот "герой" выискался! - удивленно воскликнул Сероштан.
- Да, - подтвердил я, - нашелся такой среди нас. Я должен предупредить, что мы представляем воинское подразделение Красной Армии, и я - ваш командир. Как во всяком воинском подразделении, невыполнение приказа командира является нарушением воинской присяги, иначе говоря преступлением. Особая обстановка, в которой мы оказались, дает мне право принимать любые меры для пресечения преступления, вплоть до расстрела. Прошу бойца Махалкина учесть это разъяснение. Однако все это я сказал в порядке информации для тех, кто еще плохо знает законы военного времени. Главное же состоит в том, что поодиночке пробиться к своим труднее: любой фашистский патруль может перехватить, да и маршрут дальнейшего следования нам, командирам, известен лучше, чем любому из вас… И не надо, товарищи, паниковать, как это делает боец Махалкин. Мы на своей земле, поэтому смело пойдем по ней, а если фашисты попытаются нас остановить, будем бить их, как били до сих пор, несмотря на их численное превосходство. Ведь мы бойцы Красной Армии!
Я с радостью отметил, как к концу моего взволнованного обращения к бойцам их плечи распрямились, лица прояснились, а во взглядах сквозила непреклонная решимость.
- Верно, товарищ лейтенант, - первым откликнулся парторг Лысов, - мы на своей земле! Будем бить фашистов, где бы они ни оказались: перед нами или позади нас!.. А главное - мы и дальше пойдем на врага плечом к плечу, в этом наша сила. Правильно я говорю?
- Правильно, Михаил Андреевич, правильно! - дружно поддержали минометчики.
- И мы согласны с парторгом! - под одобрительный гул стрелков пробасил сержант Соколов.
- А вы, боец Махалкин, что скажете? - с иронией спросил я, приближаясь к нему.
- А что я? - не поднимая глаз, пропищал Махалкин. - Я как все… - На мгновение он поднял глаза, но не выдержал и снова опустил голову.
- Тогда в путь, товарищи! - объявил я. - Лейтенант Воронов, постройте людей в колонну по два. Пушку - в середину колонны. В помощь артиллеристам выделить шесть наиболее сильных бойцов.
Когда Воронов определил порядок следования, я приказал ему отобрать трех бойцов и вместе с ними идти метрах в двухстах - трехстах впереди.
Мы шли по едва заметной лесной тропе. Я рассчитывал до наступления темноты уйти подальше от шоссе, в районе которого появились крупные силы противника. Когда под ногами ничего уже невозможно было различить, остановились на опушке лесной полянки на отдых.
Во время ночевки Федя, ухитрявшийся собирать по пути летние подберезовики и сыроежки, угостил нас грибным "шашлыком" и каждому выдал по маленькому кусочку сала, которое он прихватил из дома. Внешне Федя выглядит теперь очень воинственно: немецкая винтовка за спиной, другая в руках, за широким кожаным поясом, который он снял с фашистского офицера, торчат длинные деревянные рукоятки немецких гранат, холщовый мешок набит патронами. Хозяйственный паренек нравится старшине Охрименко. Он одобрительно хлопает его по крутому плечу и каждый раз заверяет, что, как только они доберутся до своей части, попросит командира полка назначить Федю в нашу роту. Федя явно доволен такой перспективой. Только Миша Стогов ревниво на него косится: на марше Федя все время старается держаться поближе ко мне.
Июльские ночи коротки. В три часа светло даже в лесу, а в четыре мы продолжаем путь. Впереди с тремя бойцами - неутомимый Сергей Воронов.
Подходил к концу второй день наших скитаний по смоленским лесам и болотам. К вечеру мы вошли в еловый лес. Нас окружали высокие могучие ели, и, хотя было еще не поздно, под их могучими кронами было уже темно. Присматриваю место для ночлега и решаю сразу же послать Охрименко с бойцами в ближайшую деревню за продуктами. Наконец деревья словно раздвинулись, показался просвет. Мы выходим на поляну, на опушке которой намереваемся разбить лагерь. Неожиданно в просвете мелькнула фигура - навстречу нам стремительно бежит Воронов.
- Товарищ комроты! Немцы! - шепчет он на ухо. - Там, на поляне.
Знаками подаю сигнал опасности. Люди замерли. Тихо передав команду замаскироваться, мы с Вороновым осторожно выползаем на опушку. Бойцы, шедшие в дозоре, лежат под кустами не шевелясь. Еще относительно светло, поэтому видно, как по поляне снуют немецкие солдаты. Сначала не могу понять, зачем фашисты стаскивают хворост в кучи. Потом по расположению куч и по тому, что эти кучи поливают какой-то жидкостью из канистр, понял, что ночью они превратятся в костры. Значит, фашисты готовят небольшой лесной аэродром. Откуда, однако, здесь немцы? Это стало ясно, когда Воронов молча показал мне на купол парашюта, отчетливо белевший на темно-зеленой хвое ближайшей ели. "Головная группа десанта", - решил я. Первой мыслью было немедленно уйти отсюда, уклониться от боя. "Ведь мы должны скорее попасть в Смоленск". И тут же стыжусь своих попыток найти оправдание желанию избежать боя.
- Что предпримем, лейтенант? - тихо спрашиваю Воронова.
- Нападем! - решительно рубанул он и добавил, показывая на подготовленные костры: - Уничтожим, пока не подоспело подкрепление.
- Да, нападем, - подтверждаю я, - и немедленно. Удобнее всего подобраться к фашистам вон там, где кустарник углом выдается на поляну. Возьмем на прицел всех фашистов, дружно откроем по ним огонь, оставшихся в живых добьем в рукопашной схватке.
План понравился Воронову. Разбившись на шесть групп, без единого шороха заняли назначенные места. Мы с Вороновым и бойцами нашей группы подобрались к фашистам почти на шестьдесят метров. Можно даже разглядеть каждую черточку на лице наблюдателя. Видно, что июльская жара разморила его, а спокойно прошедший день убаюкал. Он то ли о чем-то задумался, то ли дремал. Подаю сигнал Воронову. Поймав на прицел офицера, распоряжающегося работами, стреляю, тот валится, как подрубленное дерево. Выстрел служит сигналом для остальных.
Вскоре все было кончено. К сожалению, и эта счастливо закончившаяся для нас схватка не обошлась без потерь. Погиб один боец из группы сержанта Соколова. Спешно хороним убитого, пополняем за счет трофеев боеприпасы. Прихватив мясные консервы и нечерствеющий немецкий хлеб в упаковке, покидаем поляну.
Наверстывая упущенное время, ускоряем шаг. Бойцы, несущие раненых, все чаще меняются. Не прошло и двух часов, как сзади послышались взволнованные крики. "Фашисты?" - мелькает тревожная мысль. Бросаюсь назад и вижу непонятную картину: могучие руки Охрименко бережно поддерживают бойца, а Петренко нащупывает у него пульс. Спрашиваю, что случилось. Старшина, подняв голову, недоуменно пожимает плечами.
- Обморок, товарищ лейтенант, - объясняет Петренко, - только и всего. - И, помолчав, добавляет: - Обессилел боец…
Слова санинструктора подсказали мне, что уставшие, голодные бойцы достигли предела своих сил. Стало понятным, почему они чаще начали спотыкаться. Пришлось объявить привал. Охрименко при помощи Феди быстро разжег костер. Зачерпнув воды из ближайшей лесной канавы, бойцы расставили котелки вокруг ярко пылающего огня, но, не дождавшись кипятка, уснули. Лишь Воронов, Охрименко, Миша Стогов, Федя и, к моему великому удивлению, Сусик еще держатся на ногах. Сусик мелко семенит ногами, поддерживая тонкий конец высохшей березы, которую Федя тащит к костру. Сгоняя с лица нахальных комаров, Хома оставляет на лбу и щеках грязные полосы, отчего пухлощекое лицо его с выпученными светлыми глазками невольно вызывает улыбку. Заметив, что вода в котелках уже закипает, Охрименко машет рукой:
- Довольно, хлопцы! Вы что, зимовать здесь собираетесь?